Пиши и продавай!
как написать статью, книгу, рекламный текст на сайте копирайтеров

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Если власть, которой преподаватель подчинен, принадлежит не столько корпорации, членом которой он является, а каким-либо другим посторонним лицам, например епископу диоцеза, губернатору [707] провинции или, может быть, одному из министров государства, в таких случаях маловероятно, чтобы ему вообще было позволено пренебрегать своими обязанностями. Но такое начальство может самое большее заставить его посвящать своим ученикам определенное число часов, т.е. читать им определенное число лекций в неделю или в год. Содержание и характер этих лекций по-прежнему будут зависеть от старательности преподавателя, а эта старательность тоже, вероятно, будет соответствовать побуждениям, которые могут у него быть для проявления ее. Помимо того, подобного рода посторонняя власть легко может осуществляться невежественно и произвольно. По своей природе она произвольна и безапелляционна, и лица, осуществляющие ее, не присутствуя сами на лекциях преподавателя и не понимая, может быть, наук, которые он должен преподавать, редко способны осуществлять эту власть с надлежащим пониманием. Нередко высокомерие, обусловленное их положением, делает их индифферентными к отправлению обязанностей, и они проявляют большую склонность делать преподавателю выговоры или легкомысленно и без всякой основательной причины отрешать его от должности. Лицо, подчиненное такой власти, неизбежно принижается этим и вместо того, чтобы быть одним из наиболее уважаемых лиц в обществе, становится одним из наиболее жалких, презираемых. Только при помощи могущественного покровительства оно может оградить себя от плохого обращения, которому оно в любой момент может подвергнуться; а такое покровительство оно скорее всего приобретет не благодаря своим способностям или старательности, проявляемой им в сфере своей специальности, а посредством угодливости перед желаниями вышестоящих и постоянной готовности жертвовать правами, интересами и достоинством корпорации, членом которой оно состоит. Все, кому приходилось более или менее продолжительное время наблюдать управление какимнибудь французским университетом, должны были иметь случай заметить последствия, к каким, естественно, ведет произвольная и посторонняя власть подобного рода.

Все, что принуждает определенное количество студентов посещать какой-либо колледж или университет, независимо от достоинств или репутации преподавателей, в большей или меньшей степени ведет к уменьшению необходимости таких достоинств и репутации.

Права, даваемые ученой степенью в области искусства, юриспруденции, естественных наук и богословия, если она может быть получена только после пребывания в продолжение определенного числа лет в известных университетах, неизбежно заставляют определенное количество студентов поступать в эти университеты независимо от достоинств и репутации преподавателей. Особые права бакалавров представляют собой своего рода уставы об ученичестве, которые столь же содействовали улучшению образования, как последние содействовали улучшению ремесел и мануфактур.

[708] Благотворительные фонды для содержания кафедр, стипендии для учащихся и т. п. неизбежно привлекают известное количество студентов в определенные колледжи независимо от достоинств этих последних. Если бы студентам, пользующимся этими благотворительными фондами, была предоставлена свобода выбирать колледж по своему вкусу, то она, возможно, могла бы вести к возбуждению некоторого соревнования между различными колледжами. Напротив, правило, воспрещающее даже независимым членам колледжа покидать его и переходить в другой, не испросив и не получив предварительно разрешения у колледжа, который они намереваются оставить, много содействует уничтожению такого соревнования.

Если в каждом колледже учитель или преподаватель, который должен обучать каждого студента всем искусствам и наукам, не выбирается добровольно самим студентом, а назначается главою колледжа; если в случае его небрежного отношения к делу, неспособности и плохого поведения студенту не будет разрешено переменить его на другого, не испросив предварительно и не получив на это разрешения, то такое правило будет вести не только к уничтожению всякого соревнования между преподавателями одного и того же колледжа, но и к уменьшению необходимости для них проявлять усердие и внимание по отношению к своим ученикам. Такие преподаватели, хотя и очень хорошо оплачиваемые своими студентами, могут оказаться столь же расположенными пренебрегать ими, как и те, которые совсем не получают от них платы или не имеют другого вознаграждения, кроме своего жалованья.

Если преподаватель человек не глупый, для него должно быть неприятно сознание, что, преподавая своим студентам, он говорит или читает пустяки или нечто такое, что очень мало отличается от пустяков. Точно так же ему должно быть неприятно замечать, что большая часть студентов не посещает его лекций или, может быть, присутствует на них, достаточно ясно обнаруживая свое пренебрежение, презрение и насмешку. Поэтому, если он обязан прочесть определенное число лекций, одни эти мотивы, помимо всяких других соображений, могут побудить его дать себе труд читать сколько-нибудь сносные лекции. Впрочем, могут быть пущены в ход различные средства, освобождающие от необходимости проявлять такую старательность. Вместо того чтобы самостоятельно излагать своим ученикам науку, которую он хочет преподавать им, преподаватель может читать им какую-нибудь книгу на эту тему; а если она написана на иностранном и мертвом языке, то, переводя ее на их родной язык или, что причинит ему еще менее беспокойства, заставляя их переводить ее и время от времени вставляя замечание от себя, он может обольщать себя мыслью, что читает лекцию. Малейшая степень знания и усердия позволит ему делать это, не навлекая на себя насмешки или презрения и не говоря ничего такого, что было бы действительно глупо, нелепо или смешно. В то же самое [709] время дисциплина колледжа может позволить ему принудить всех своих учеников к самому аккуратному посещению его постыдных лекций и к сохранению самого приличного и почтительного поведения во время их чтения.

Дисциплина в колледжах и университетах, по общему правилу, установлена не ради блага студентов, а в интересах или, правильнее выражаясь, для удобства преподавателей. Ее цель во всех случаях — это поддержать авторитет учителя и, независимо от того, пренебрегает ли он своими обязанностями или выполняет их, принудить студентов во всех случаях относиться к нему так, как если бы он выполнял их с вели чайшей старательностью и талантом. Дисциплина как будто предполагает мудрость и добродетель у одних и величайшую слабость и неразумие у других. Везде, где учителя действительно выполняют свои обязанности, не бывает примеров, я уверен, чтобы большинство студентов пренебрегало своими обязанностями. Не требуется совсем никакой дисциплины для принуждения посещать лекции, которые действительно заслуживают этого, потому что хорошо известно, где такого рода лекции читаются. Принуждение и дисциплина могут быть, без сомнения, до известной степени необходимы для того, чтобы заставить детей или совсем маленьких мальчиков не пренебрегать теми предметами обучения, усвоение которых признается необходимым для них в этот ранний период жизни; но по достижении 12или 13-летнего возраста, если только учитель выполняет свои обязанности, принуждение или дисциплина вряд ли могут оказаться необходимыми для прохождения той или иной части образования. Таково великодушие и благородство большей части молодых людей, что, отнюдь не будучи склонны игнорировать или презирать наставления своего учителя, если только он обнаруживает хотя сколько-нибудь серьезное стремление быть полезным им, они обычно склонны прощать значительные упущения при исполнении им своих обязанностей и иногда даже скрывать от публики грубое пренебрежение ими.

Следует отметить, что наилучшие результаты получаются, по общему правилу, в тех отраслях обучения, для которых не существует общественных школ. Если молодой человек посещает фехтовальную или танцевальную школу, он, правда, не всегда научится очень хорошо фехтовать или танцевать, но редко он не научится вообще фехтованию или танцам. Хорошие результаты школ верховой езды обычно не столь заметны. Расходы на содержание школы верховой езды так велики, что в большинстве мест они являются учреждениями общественными. Три наиболее важные части общего образования — чтение, письмо и счет — все еще принято больше усваивать в частных школах, а не в общественных, и очень редко бывает, чтобы кто-либо не сумел усвоить их в той степени, в какой это необходимо.

В Англии общественные школы находятся в гораздо меньшем упадке, чем университеты. В школах юношество обучается или по крайней [710] мере может обучаться греческому и латинскому языкам, т. е. всему, чему учителя, согласно их заявлениям, учат или чему они должны, согласно ожиданиям, учить. В университетах же молодежь не обучается и не всегда находит надлежащие средства обучаться тем наукам, обучение которым составляет обязанность этих корпораций. Вознаграждение школьного учителя в большинстве случаев зависит главным образом, а в некоторых случаях почти целиком от платы, вносимой его учениками. Школы не обладают исключительными привилегиями. Для получения степени нет необходимости, чтобы данное лицо представило удостоверение о том, что училось определенное число лет в общественной школе. Если после экзамена оно оказывается знающим все то, что преподается в школе, его не спрашивают, где он учился.

Те отрасли знания, которые обычно преподаются в университетах, преподаются, можно сказать, не очень хорошо. Но если бы не было таких учреждений, то этим предметам обычно совсем не обучались бы, и как отдельные лица, так и общество в целом очень сильно чувствовало бы отсутствие этих важных отраслей образования.

Современные университеты Европы в своем большинстве были первоначально духовными корпорациями, учрежденными для образования священников. Они основывались властью папы и настолько находились под его непосредственным покровительством, что их члены, безразли чно — профессора или студенты, пользовались тем, что в ту эпоху называлось привилегией духовенства, т. е. были изъяты из гражданской юрисдикции тех стран, где находились их университеты, и были подсудны только церковным трибуналам. В большинстве этих университетов преподавалось то, что соответствовало цели их учреждения, — теология или предметы, служившие только подготовкой к теологии.

Когда христианство было впервые признано государственной религией, испорченный латинский язык сделался общим языком всех западных областей Европы. В соответствии с этим церковная служба велась на этом испорченном латинском языке и на него же была переведена Библия, читавшаяся в церквах, т.е. на общеупотребительный язык страны. После нашествия варварских народов, разрушивших Римскую империю, латинский язык постепенно вышел из употребления во всех странах Европы. Но благоволение народа, естественно, сохраняет установившиеся религиозные формы и церемонии долгое время после того, как исчезают обстоятельства, впервые вызвавшие их к жизни и делавшие их разумными. Поэтому, хотя масса народа нигде уже не понимала латинского языка, вся церковная служба по-прежнему отправлялась на этом языке. Таким образом, в Европе, как и в Древнем Египте, появились два языка: язык священников и язык народа. Но представлялось необходимым, чтобы священники хотя немного понимали тот священный и ученый язык, на котором они должны были отправлять церковную службу; поэтому изучение латинского [711] языка с самого начала составляло существенную часть университетского обучения.

Не так обстояло дело с языком греческим или европейским. Непогрешимые декреты церкви провозгласили латинский перевод Библии, обычно называемый латинской Вульгатой, продиктованным божественным вдохновением и потому равным по авторитету с греческим и европейским оригиналами. Поскольку в силу этого знание обоих языков не было абсолютно необходимо для церковника, изучение их долгое время не составляло обязательной части обычного курса университетского образования. Как меня уверяют, в Испании есть такие университеты, где изучение греческого языка никогда не входило в этот курс. Первые реформаторы нашли греческий текст Нового Завета и даже еврейский текст Древнего Завета более благоприятным для их взглядов, чем перевод Вульгаты, который, как это естественно можно было предположить, был постепенно приспособлен для подтверждения доктрин католической церкви. Они поэтому занялись разоблачением многочисленных ошибок этого перевода, который римско-католи ческое духовенство ввиду этого было поставлено в необходимость защищать или комментировать. Но это не могло быть надлежащим образом выполнено без некоторого знакомства с оригинальными языками, изучение которых было поэтому введено постепенно в большей части университетов, как в принявших учение реформации, так и в отвергавших его. Греческий язык входил во все области того классического образования, которое, хотя оно сперва культивировалось главным образом католиками и итальянцами, вошло в моду как раз около того времени, когда стали распространяться идеи реформации. Поэтому в большинстве университетов этот язык изучался до философии и сейчас же после того, как студент приобретал некоторые познания в латинском языке. Поскольку еврейский язык не стоит ни в какой связи с классическим образованием и, за исключением Священного Писания, на нем не написано ни одной книги, заслуживающей какого-либо внимания, постольку изучение его обычно начинается только после курса философии, когда студент уже приступил к изучению теологии. Первоначально зачатки греческого и латинского языков преподавались в университетах, а в некоторых из них это практикуется и по сию пору. В других предполагается, что студент приобрел уже предварительно хотя бы самые первые познания в одном или в обоих этих языках, изучение которых продолжает составлять повсюду весьма существенную часть университетского образования.

Древняя греческая философия подразделялась на три больших отдела: физика, или натуральная философия, этика, или моральная философия, и логика. Такое общее подразделение представляется вполне соответствующим самой природе вещей.

Великие явления природы, движение небесных тел, затмения, кометы, гром, молния и другие необычные метеорологические явления; [712] рождение, жизнь, рост и разложение растений и животных — все это такие предметы, которые, поскольку они неизбежно вызывают удивление, естественно, возбуждают любопытство и желание человечества дознаться их причин. Сперва суеверие пыталось удовлетворить это любопытство, объясняя все удивительные явления непосредственной деятельностью богов. Затем философия пыталась объяснить их более простыми причинами или такими, которые лучше известны человечеству, чем действия богов. Так как эти великие явления представляют собой первые объекты человеческого любопытства, то и наука, старавшаяся объяснить их, естественно, должна была явиться первой отраслью философии, которая разрабатывалась. И, действительно, первые философы, о которых история сохранила какие-либо сведения, были натурфилософами.

Во все эпохи и во всех странах мира люди должны были обращать внимание на характеры, стремления и действия друг друга: им приходилось устанавливать и одобрять с общего согласия многочисленные важные правила и обычаи человеческого поведения. Как только распространилось умение писать, мудрые люди или люди, воображавшие себя таковыми, естественно, пытались увеличить количество таких установленных и почитаемых правил и высказать свое собственное понимание того, что является надлежащим или ненадлежащим поведением, прибегая иногда к более искусственной форме иносказаний, подобно басням Эзопа, а иногда к более простой форме изречений, каковы притчи Соломона, стихи Феогниса или Фокилида и некоторые произведения Гезиода. Они могли, таким образом, продолжать долгое время свое творчество, умножая число таких правил благоразумия и нравственности, даже не пытаясь привести их в более или менее отчетливую и упорядоченную систему, не говоря уже об объединении их одним или несколькими общими принципами, из которых они все вытекали бы, как следствия вытекают из своих естественных причин. Прелесть систематического расположения различных наблюдений, объединенных немногими общими принципами, впервые заметна в грубых попытках этой древней эпохи создать натуральную философию. Нечто в том же роде пытались впоследствии создать и в области морали. Правила поведения в повседневной жизни были сгруппированы в известном методическом порядке и объединены немногими общими принципами, как раньше пытались сгруппировать и объединить явления природы. Наука, ставящая себе задачей исследование и объяснение этих объединяющих принципов, и есть то, что, собственно, называют моральной философией.

Различные авторы предлагают различные системы натуральной и моральной философии, но доводы, которые они приводили в обоснование этих систем, далеко не всегда будучи доказательными, часто представляли собой в лучшем случае малообоснованные предположения, а иногда просто софизмы, основывавшиеся исключительно на не- [713] точности и двусмысленности обиходного языка. Во все эпохи спекулятивные системы принимались на основе соображений столь неосновательных, что они никогда не могли бы определять суждение здравомыслящих людей в делах, связанных с малейшим денежным интересом. Грубая софистика вообще вряд ли когда-либо имела влияние на мнение человечества, за исключением вопросов философии и умозрения, причем в этих областях она часто пользовалась наибольшим влиянием. Сторонники каждой системы натуральной и моральной философии, естественно, старались разоблачить слабость доводов, приводимых в обоснование систем, противоположных их собственной. Исследуя эти доводы, они необходимо приходили к выяснению различия между доводами, основанными на вероятности, и доводами доказательными, между доводами ложными и убедительными; из наблюдений, вызванных исследованием этого рода, необходимо развилась логика, или наука об общих принципах правильного и неправильного мышления. Хотя она возникла после физики и этики, она обыкновенно преподавалась — не во всех, правда, но в большей части древних школ философии — до обеих этих наук. Полагали, по-видимому, что студент должен хорошо усвоить различие между правильным и неправильным мышлением прежде, чем приступить к обсуждению вопросов столь большого значения.

Такое старинное подразделение философии на три отдела в большинстве университетов Европы сменилось подразделением ее на пять отделов.

В древней философии все учения, касавшиеся природы человеческого духа или божества, составляли часть системы физики. В чем бы ни состояла, по предположению их, сущность, они являлись частями великой системы вселенной и притом такими частями, которые проявляли в высшей степени важное действие. Все, что человеческий разум мог заключать или предполагать относительно них, составляло как бы две главы, притом, без сомнения, две очень важные главы той науки, которая хотела объяснить происхождение и изменения великой системы вселенной. Но в университетах Европы, где философия преподавалась лишь в качестве вспомогательной науки для теологии, было естественно останавливаться на этих двух главах дольше, чем на какой-либо другой главе науки. Постепенно они все более и более расширялись и подразделялись на многие второстепенные главы, пока, наконец, учение о духе, о котором так мало может быть известно, не заняло в системе философии столько же места, сколько и учение о телах, о которых так много может быть известно. Учения об этих двух предметах были признаны составляющими две самостоятельные науки. Так называемая метафизика, или учение о духе (пневматика), была противопоставлена физике и разрабатывалась не только как более возвышенная, но и как более полезная для целей специальной профессии наука. Область знания, открытая для опыта и наблюдения, об- [714] ласть знания, в которой тщательное внимание способно приводить к столь многочисленным полезным открытиям, была оставлена почти в полном пренебрежении. Напротив, тщательно разрабатывалась та область, где, помимо весьма немногих простых и почти очевидных истин, самое тщательное исследование не может ничего открыть, кроме мрака и неизвестности, и поэтому способно породить только ненужные тонкости и софизмы.

Когда эти две науки были, таким образом, противопоставлены одна другой, сравнение между ними, естественно, привело к появлению третьей науки, так называемой онтологии, или науки, рассматривавшей качества и свойства, общие предметам двух других наук. Но если бессодержательные тонкости и софизмы составляли главную часть метафизики, или учения о духе, различных школ, то исключительно из них состояла вся эта паутина онтологии, которую точно так же называли иногда метафизикой.

Все то, что вело к счастью и совершенствованию человека, рассматриваемого не только как отдельная личность, но и членом семьи, государства или великого целого — человечества, составляло предмет исследования древней моральной философии. В этой философии обязанности человека признавались средствами для счастья и улучшения человеческой жизни. Когда же моральная философия и натурфилософия стали преподаваться как науки, подсобные для теологии, на обязанности человека стали смотреть главным образом как на средство для счастья в будущей жизни. В древней философии совершенная добродетель изображалась необходимо приносящей человеку, обладающему ею, совершенное счастье в этой жизни. В современной философии она часто изображалась как нечто по общему правилу или почти всегда несовместимое с какой бы то ни было степенью счастья в этой жизни; небесного блаженства, согласно ей, можно было достичь только путем покаяния и умерщвления плоти, смирения и суровой жизни монаха, а не свободным, великодушным и благородным поведением человека. Казуистика и аскетическая мораль составляли в большинстве случаев главное содержание школьной моральной философии. Наиболее важная из всех отраслей философии оказалась, таким образом, больше всего извращенной.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Такое духовенство в подобной крайности
Оно могло быть обмениваемо на такое же большое количество других предметов
Торговля турецкой компании была первой причиной назначения постоянного посла в константинополе
Побуждает каждого человека посвятить себя определенному специальному занятию
Посредством предупреждения присвоения

сайт копирайтеров Евгений