Пиши и продавай!
как написать статью, книгу, рекламный текст на сайте копирайтеров

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Типично в этом смысле объяснение затянувшейся осады Акры. Крестоносцы многие месяцы безуспешно осаждают город, они вынуждены испытывать голод и другие тяжкие муки, им приходится пожирать не только лошадиное мясо, но даже внутренности. Единственная причина тому — изменническое поведение правителя Тира Конрада Монферратского, который предательски не желает оказать поддержку войску, осаждающему Акру, продовольствием,101) предпочитая сохранять свои запасы в Тире и заботясь единственно о том, чтобы удержать его в своих руках.102) Правда, и Амбруаз подчас ссылается на гнев божий как причину тягот крестоносцев, и он бедствия Иерусалима относит на счет безбожия его жителей, а политический неуспех Раймунда III, графа Триполи, в его борьбе с Гвидо Лузиньяном, занявшим королевский трон, объясняет тем, что это бог не позволил ему овладеть короной.103) Однако в его поэме-хронике уже решительно нигде не встречаются чудеса и полностью отсутствует вмешательство святых в действия христианской армии.104) Если и не целиком, то в известной мере события обязаны, по Амбруазу, своим развитием самим себе — поступкам их участников, их геройству или трусости, верности или предательству.

Эти мотивы звучат и в анонимной немецкой «Истории похода императора Фридриха», автор которой придает большое значение инициативе предводителей крестоносных ополчений (прежде всего, разумеется, Фридриха Барбароссы). Успех сражений с неверными определяется, с его точки зрения, воинским искусством и храбростью вождей. Это представление лежит в основе описания хронистом одного из крупнейших боев немецких крестоносцев Третьего похода — сражения под Иконием (18 мая 1190 г.). Утром этого дня, пишет хронист, «император приказал войску выстроиться двумя частями: во главе первой он поставил своего сына — герцога Швабского, второй командовал сам. В середину распорядился поместить клириков и безоружных воинов, а также прочий люд с повозками и поклажей». Уже это построение войска, по мысли хрониста, должно было если не обеспечить полный успех, то по крайней мере дать гарантии против неожиданных маневров врага. Дальнейший ход событий рисуется таким образом, что главная роль принадлежит военачальникам, их инициативности, мудрости, смелости и решительности. Сперва император разгадывает хитрость иконийского султана, который пытается завязать мирные переговоры.105) Фридрих I «понимал, что все это было лишь коварной уловкой, предпринятой [147] для оттяжки времени». Затем он повелевает войскам своего сына начать наступление. Попытка султана выступить навстречу с шестьюстами всадниками сразу же терпит неудачу: едва увидев авангард крестоносцев, «султан со своими поворачивает назад и укрывается в цитадели, господствующей над городом».106) Герцог Швабский в этот момент осуществляет смелую операцию, чреватую, впрочем, опасными последствиями: подступив «без отцовского приказа» к городу и сломив сопротивление турок, он через первые ворота силой (bellica manu) врывается в Иконий, его войско преследует всех, кого застает в городе, до самых ворот хорошо укрепленной цитадели. Герцог храбро действует мечом, берет город, убивает его жителей. Но всем этим сын поставил в затруднительное положение отца-императора: его части, не зная о занятии Икония авангардом, вскоре оказались окруженными «бесчисленным множеством турок» за городскими садами, и «натиск их был столь силен, что мы, находившиеся там, уже ждали близкой гибели на свои головы».107) Тем не менее, повествует хронист, доблестный император все же вышел из положения: «Хотя он и был уже сильно утомлен ратными трудами, но благородством души равный Иуде Маккавею, первым подняв десницу, [он] храбро повел вперед согласных с ним [в этом]; как лев, бросился [он] на врагов (irruit velut leo super hostes) и обратил их в бегство, так что никто из них даже руки не занес на него; обращенные вспять сыны Велиала потеряли до трех тысяч своих людей». После этого император и следовавшее за ним войско торжественно вступили в Иконий.108)

И занятие Икония герцогом Швабским и конечная победа немецких крестоносцев над турками — все это, по мнению хрониста, совершилось, разумеется, per Dei gratiam.109) Вместе с тем перед нами ярко вырисовывается картина, в которой двигателем событий по существу выступают земные факторы — храбрость, осмотрительность, воинская сметка и т. п.

Немецкий хронист, подобно прочим своим собратьям по перу, живо интересуется хозяйственными вопросами. Его внимание привлекает торг, развернувшийся после того, как крестоносцы, покинув Иконий (после заключения 23 мая перемирия с султаном), разбили свой лагерь на старом месте — за садами султана: «Здесь на рынке нашли в достаточном количестве все, что требовалось, хотя и продавалось по дорогой цене; было продано (крестоносцам. — М. З.), как я полагаю, более 6 тысяч лошадей и мулов, не считая ослов (exceptis asinis)».110)

В хронике весьма явственно выделяется также психологический [148] аспект повествования. Рассказывая о том, как в начале июня 1190 г. войско Фридриха I собиралось выступить из Киликии по направлению к Сирии, хронист замечает: «Император знал, что предстоит трудный переход... Но он распорядился словом успокоить [воинов], чтобы, услышав о том, какие им угрожают труды, войско не было бы подавлено тяготами перехода и нуждой. Каждый день нам обещалось [что-нибудь] радостное и приятное и обилие продуктов на рынке, но все обернулось иначе».111) Фридрих I оказывается в этом описании полководцем, хорошо знающим внутренний мир своих воинов и умело поддерживающим у них бодрость духа.

Очень живо характеризует хронист настроения войска после неожиданной гибели утонувшего в реке Салефе, в Киликии (10 июня 1190 г.), императора: «Смерть его так потрясла всех, так все были охвачены сильным горем, что некоторые, мечась между ужасом и надеждой, кончали с собой; другие же, отчаявшись и видя, что бог словно не заботится о них, отрекались от христианской веры и вместе со своими людьми переходили в язычество».112) Неустойчивость религиозных чувств крестоносцев, всегда сказывавшаяся в критические моменты их завоевательных предприятий,113) оттенена хронистом в этом пассаже довольно выразительно.

Интересны с этой точки зрения и элементы психологической характеристики английского короля Ричарда Львиное Сердце, который, по словам автора хроники, «всех хотел превзойти славой (gloria omnes anteire voluit)» и во время пребывания на Востоке «заслужил всеобщее недовольство».114) Отъезд Ричарда I из Палестины в 1192 г. хронист объясняет тем, что он действовал «то ли из страха перед королем Франции, который отбыл ранее него, то ли потому, что, возымев отвращение к паломничеству (tedio peregrinationis affectus), подписал мир с Саладином и турками на пять лет»115) (речь идет о перемирии, подписанном 2 сентября 1192 г. — М. З.).

Как видим, указания на политические соображения в этом объяснении тесно переплетаются с определением внутренних мотивов поведения героя.

Произведения латинских авторов, написанные накануне и вскоре после Третьего крестового похода, т. е. в период, когда в самом крестоносном движении на первый план все отчетливее выдвигались его политические, завоевательные, торговые и тому [149] подобные стимулы, продолжают развивать положительные реалистические тенденции более раннего крестоносного летописания. Постепенное исчезновение наиболее характерных признаков историософской символики и мистики (чудес, видений и т. п.), относительное сокращение удельного веса сверхъестественного в описаниях, оценках, объяснениях (при сохранении прежней провиденциалистской основы понимания событий) и, напротив, усиление непосредственного интереса к самим историческим фактам, к деятельности земных творцов истории крестовых походов — таковы некоторые существенные черты латинской хронографии этого движения в последней трети XII в.

«Небесное вмешательство» и естественный ход событий Четвертого — Восьмого крестовых походов в их хрониках и мемуарах

В сочинениях авторов XIII в. наметившаяся уже ранее реалистическая струя пробивается еще более явственно. Мемуары светских историков Четвертого крестового похода — Жоффруа Виллардуэна и Робера де Клари поистине проникнуты мирским духом. Значительные элементы его заметны и в произведениях церковных хронистов о походе 1202—1204 гг. — в «Константинопольской истории» монаха Гунтера Пэрисского и в других хрониках. Конечно, нет никаких оснований преувеличивать силу этого мирского духа и представлять себе труды историков начала XIII в. свободными от влияния богословских исторических концепций. Не следует забывать, что это все же писатели классического средневековья. В основе их исторического мировоззрения лежит старый комплекс привычных теологических представлений. К тому же, опираясь на эти представления, они стараются достигнуть апологетических целей, что еще более усиливает звучание в их трудах некоторых характерных мотивов провиденциалистской историософии.

В динамичном, захватывающем даже современного нам читателя повествовании Виллардуэна там и сям наталкиваешься на лаконичные, чаще всего брошенные вскользь суждения, взятые из типично провиденциалистского лексикона, вроде того, что «события ведь следуют так, как это угодно богу».116) В общем, светском, контексте мемуаров они выглядят даже несколько неожиданно, но вряд ли такого рода замечания, пусть мимолетные, — лишь формальная дань историка сложившейся традиции, вряд ли их можно рассматривать только как «провиденциалистскую отписку», шаблон, которому не придается особого значения. Маршал Шампанский, опытный военачальник, видный государственный [150] деятель, умелый и ловкий дипломат, искушенный во всех тонкостях дипломатического искусства своего времени, — это все-таки средневековый феодал, искренне верующий во все то, во что надлежало тогда веровать доброму князю-католику.

Если захватив Задар, крестоносцы не погубили себя окончательно взаимной распрей (она вспыхнула между французами и венецианцами из-за дележа добычи на третий день после их водворения в городе), то этого просто не допустил всевышний; да и самый город был завоеван, как об этом говорит «графам и баронам» дож Дандоло (и Виллардуэн думает точно так же), «милостью божьей и вашей (par la Dieu grace et par la vostre)» (т. е. крестоносцев).117) 17 июля 1203 г. крестоносцы после непродолжительной борьбы под стенами Константинополя с вооруженными силами узурпатора Алексея III одержали победу: противник бежал, и 18 «юля на императорском престоле был восстановлен законный государь Исаак II, который должен был, согласно договору, ранее заключенному крестоносцами с его сыном царевичем Алексеем (будущим Алексеем IV), щедро уплатить своим благодетелям. Виллардуэн рассказывает в связи с этим об «очень большом торжестве», которое было устроено в лагере пилигримов «в честь победы, дарованной им богом (de la victoire que Dieus lor ot donnee)».118)

Вообще все события битвы за Константинополь летом 1203 г. — отступление Алексея III, его неожиданное бегство из столицы, возведение греками на престол Исаака II, поспешно освобожденного из темницы, — это, с точки зрения Виллардуэна, «чудеса нашего господа», которые «столь прекрасны везде, где богу угодно [их произвести]», — в таких выражениях начинает историк рассказ о событиях 17-18 июля 1203 г. Заканчивая же его, он сообщает, как крестоносцы «воздали благочестивые хвалы богу за то, что он помог им в короткое время и вознес их так высоко из такой глубины [падения], в которой [они] пребывали». И восхищаясь могуществом вседержителя, маршал Шампанский назидательно пишет: «А посему по справедливости можно сказать: „Никто не в силах повредить тому, кому хочет помочь господь"».119)

Сходный круг идей и представлений мы находим и в живом, в высшей степени занимательном, красочном повествовании рыцаря Робера де Клари. Генетически они восходят к первым хроникам крестовых походов (крестоносцы состоят под божьим попечением, бог содействует их предприятию, он же карает тех, кто не выполняет его волю, и пр. и пр.), но по существу, конечно, отражают общеисторические воззрения прежде всего XIII в., которые, в свою очередь, являлись лишь дальнейшим развитием [151] провиденциалистских установок историков крестоносного движения более раннего времени.

Робер де Клари несомненно религиозен, притом кое в чем он еще разделяет архаические взгляды, уже сравнительно редко встречающиеся у его современников, писавших о крестовых походах. Так, пикардиец верит, что икона божьей матери приносит грекам победу в бою. Он утверждает, что греческие отряды, предводительствуемые Морчофлем (Алексеем V Мурцуфлом), были разбиты рыцарями графа Анри близ города Филеи 2 февраля 1204 г. потому, что на этот раз Морчофль не держал в руке иконы, как делал всегда.120)

Обычные же суждения провиденциалистского порядка в сочинении этого автора по крайней мере столь же часты, как и у Виллардуэна.

Зимой 1203—1204 гг., когда крестоносцы успели рассориться со своим недавним протеже (Алексеем IV), соправителем Исаака II, и находились фактически в состоянии войны с Византийской империей, греки сделали попытку уничтожить флот латинян, пустив на него брандеры. Из подробного рассказа и Виллардуэна и Робера де Клари мы узнаем, как умелые действия и мужество венецианских моряков избавили суда от грозившей им опасности: брандеры увели крючьями в открытое море, подальше от порта; в результате операции греков погиб всего лишь один, правда, «полный товарами» торговый корабль пизанских купцов (его содержимое сгорело в огне). Оба мемуариста согласны в том, что флот крестоносцев спас господь (Робер де Клари повторяет эту мысль дважды).121)

9 апреля 1204 г. крестоносное войско предприняло генеральную атаку против Константинополя. Атака захлебнулась: кинувшиеся было на приступ крестоносцы были отброшены от стен города его защитниками. И маршал Шампанский и рыцарь Робер де Клари (независимо друг от друга) признают провал этой атаки результатом божьего вмешательства, карой господней крестоносцам за их прегрешения: «Но за наши грехи паломники были отброшены прочь (mais por noz pechiez, furent li pelerin resorti de l'asaut...)»,122) — пишет Виллардуэн. Робер де Клари заставляет высказывать такой взгляд баронов, т. е. знатных предводителей крестоносцев, когда они, вернувшись после неудачного боя, собираются для обсуждения случившегося [152] и выработки дальнейшего плана действий: «И заявили, что это из-за [своих] грехов они [франки] ничего не могли [ни] предпринять [против города], ни прорваться вперед».123)

Точно так же и первыми успехами, одержанными в начале второго общего приступа (он был предпринят крестоносцами с кораблей три дня спустя, т. е. 12 апреля 1204 г.), они, по единодушному мнению участников боя, обязаны всевышнему. Сумев после длительных попыток подогнать вплотную к городской стене два корабля — «Пилигрим» и «Парадиз», крестоносцы овладели одной из ее башен. Виллардуэн убежден, что им споспешествовал бог, как раз в тот момент поднявший благоприятный для атаки северный ветер: «Приступ продолжался долго, пока наконец наш господь не поднял для них [франков] ветер, который называется Борей (un vent que on apelle boire); и он [бог] подогнал корабли к берегу ближе, чем [они] были раньше», благодаря чему с помощью перекидных мостков и лестниц рыцари овладели башней.124) Это убеждение высказывает по данному же поводу и Робер де Клари. В своем рассказе о начале решающего штурма византийской столицы он упоминает несколько попыток крестоносцев приблизиться с моря к константинопольским укреплениям; они оказались неудачными, поскольку «во всем флоте имелось только четыре или пять достаточно высоких кораблей, которые могли бы достать [уровня] башен». В конце концов, к одной из них все же прорвался корабль епископа Нивелона Суассонского — и это было, с точки зрения Робера де Клари, чудом божьим, «ибо море, которое отнюдь не было спокойно, само вынесло его» (т. е. корабль) к башне.125)

Робер де Клари восхищенно описывает подвиг рыцаря, первым проникшего с корабля на верхнюю, деревянную часть башни: то был некий Андрэ д'Юрбуаз (по свидетельству Суассонского Анонима, родственник епископа Нивелона126)), подавший своей отвагой пример остальным. Несмотря на обрушившиеся на него удары мечей и секир, этот воин, по словам Робера де Клари (увлеченно воспевающего его геройство), не только не был ранен, но и поверг в смятение противника. Ему помогли, конечно, и латы, и кольчуга, но прежде всего, по мысли историка,— то, что его «хранила милость господня — потому-то он и не был ранен: бог не хотел согласиться с тем, чтобы его [рыцаря] убили и чтобы он погиб».127) Напротив, воля всевышнего [127] была такова, в апологетическом восторге уверяет рыцарь, чтобы «за свое предательство [в отношении крестоносцев], и за убийство, которое совершил Морчофль (Алексей V, низвергший и умертвивший Алексея IV, ставленника крестоносцев. — М. З.), и за вероломство [греков] к нам город был взят и чтобы все они были преданы позору».128)

Итак, даже начальные, частичные успехи франков одерживаются, по мнению обоих историков, при помощи всевышнего. Конечная же победа западных «восстановителей справедливости» — захват Константинополя и уничтожение Византийской империи — тем более расценивается этими авторами как акт высочайшей милости бога к своему воинству. Апологетически настроенных историков не смущает, что крестоносцы на этот раз снова завладели христианским городом. Они убежденно твердят читателю: содеянное франками — содеяно богом. Только «при его поддержке, — так представляет положение вещей Виллардуэн, — не более двадцати тысяч вооруженных людей одолели четыреста тысяч человек, а то и больше (si avoient pris. CCCC. mil homes ou plus), — и это в самом могущественном городе, который [только] был во всем мире».129) То была победа, «которую даровал им господь»,130) — пишет тот же автор, рассказывая о торжестве победителей на второй день по взятии ими греческой столицы.

Во всех высказываниях такого рода сливаются воедино и стремление наиболее привычным способом — ссылками на промысел божий — объяснять историю и вместе с тем желание подвести сверхъестественное основание (по-видимому, самое убедительное в глазах этих историков и их современников) под описываемые события, с тем чтобы в одних случаях прославить героические, в других — оправдать неблаговидные деяния франкского воинства, в третьих — снять с него вину за неудачи, постигавшие крестоносцев, и т. д.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Управление народом божьим
Ансельм де рибмонте в своем письме приводит цифру в 260 тысяч неверных

Господь

сайт копирайтеров Евгений