Пиши и продавай!
как написать статью, книгу, рекламный текст на сайте копирайтеров

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Одни авторы подразумевают под отчуждением переживания отдельного индивида, не чувствующего себя свободным в своей жизнедеятельности, другие — объективный процесс отстранения определенных социальных групп от тех или иных общественных ценностей (отчуждение рабочего от средств производства, власти — от управляемых и т.п.). Одни выводят отчуждение из всеобщих условий человеческого существования, другие — из конкретных социальных условий, таких, как частная собственность или общественное разделение труда, третьи — из индивидуально-психологических факторов. Я не собираюсь давать здесь собственную трактовку проблемы отчуждения, тем более что уже писал об этом в другой статье. Я хочу только подчеркнуть, что понятие это обозначает целую совокупность столь же значительных, сколь и различных проблем. Одно дело — объективная закономерность общественного развития, другое дело — стихийность, неуправляемость социальных процессов. Одно дело — необходимость труда вообще, другое дело — его подневольность, принудительность. Одно дело — всеобщая зависимость людей от природных условий или наличного уровня производительных сил, другое дело — социальное неравенство, когда одни люди присваивают себе труд других или обладают монополией на политическую власт*?. Обозначение всего этого одним и тем же термином отнюдь не облегчает понимание конкретных социальных процессов и возможных способов воздействия на них.

Интеллигенция должна не просто аккумулировать и выражать общественные настроения, но и анализировать, объяснять то, что за ними кроется. Опасно фетишизировать существующее общество, принимать его за единственно возможное. Но не менее опасны социальные утопии, иррациональный активизм, не ведающий, что творит.

Глобальная «критика общества» часто грешит абстрактностью и романтизмом. Описывают, например, отрицательные последствия урбанизации, трудности жизни в каменных джунглях гигантского города-спрута. Но при этом не задумываются над тем, можно ли остановить рост городов и каким образом. Говорят об одиночестве человека в большом городе и о том, как индустриализация подавляет индивидуальность, и забывают о страшной тирании ме-

391

щанского общественного мнения в маленьких общинах, о которой Джон Чэпмен писал, что по сравнению с ней «старомодная тирания Медичи, пап или Австрии — детская игрушка»48. Справедливо критикуют «коммерческое искусство», возмущаются низкими интеллектуальными критериями и т.д., но при этом не умеют разграничить процессы, обусловленные тем, что культура действительно стано-вится массовой, а средства ее распространения индустриализируются от процессов, обусловленных превращением духовных ценностей в товар; не учитывают историчности самих эстетических критериев; безосновательно говорят о деградации всей современной культуры.

Глобальная критика, при всей своей напряженности, часто играет двойственную социальную роль. Она рождает неудовлетворенность, но не указывает реальных путей деятельности. Чтобы перевернуть мир, нужно все-таки иметь точку опоры. Тотальное же неприятие по самой сути своей иррационально, и то, что кажется безобидным и даже привлекательным на уровне теоретических рассуждений, становится страшным, воплощаясь в.действии.

Сделаем небольшое отступление.

Из примитивных историко-философских книжек, где есть только два цвета — черный и белый, трудно понять, почему Ницше, оказавшийся идейным предтечей фашизма, был одно время кумиром многих прогрессивных мыслителей, таких, как Генри Ибсен, Альберт Швейцер или Томас Манн. Но откройте сочинения Ницше, и загадка рассеется. Немецкий философ отнюдь не был «охранительным» мыслителем. Наоборот, он резко обрушивался на пошлость буржуазной жизни и обосновывавший ее рассудок. Цивилизация идет от победы к победе, самодовольно вещали позитивисты. Нет, отвечал Ницше, наше время — время распада, «нет ничего, что бы стояло на ногах крепко, с суровой верой в себя: живут для завтрашнего дня, ибо послезавтра сомнительно. Все на нашем пути скользко и опасно, и при этом лед, который нас еще держит, стал таким тонким; мы все чувствуем теплое и грозящее дыхание оттепели — там, где мы еще ступаем, скоро нельзя будет проходить никому»49. Ницше пишет об обесценении традиционных высших ценностей, об убыли достоинства человека в его собственных глазах. Вместе с тем он отвергает философию глобального пессимизма. «Современный пессимизм есть выражение бесполезности современного мира,

392

— не мира и бытия вообще»50.-Он осуждает объективизм и гелертерство господствующей культуры, которая заполняет ум человека впечатлениями, не стимулируя его собственной активности. Осуждая отрыв познания от потребностей практического действия, Ницше обращается к человеку, субъекту, личности.

Была ли эта критика общества, морали и науки XIX в, справедливой? Да, очень во многом, и именно это привлекало к Ницше передовые умы его времени. Эти люди хорошо понимали иронию Ницше, его полемические преувеличения. Они видели в нем не разрушителя, а продолжателя гуманистической традиции и не придавали значения его Филиппинам против интеллекта, адресуя их исключительно буржуазному рассудку. Но если некоторые радикальные мыслители конца XIX — начала XX вв. видели в ницшеанском «сверхчеловеке» выражение символического протеста против отчужденного и обезличенного мира буржуазной собственности, то идеологи фашизма с не меньшим основанием нашли в нем свой собственный прообраз, образ человека-зверя, «освободившего» свои скованные культурой животные инстинкты и призванного «омолодить» человечество именно своим варварством. Индивидуализм Ницше казался отрицанием буржуазности, но никогда не был им на деле. И хотя Томас Манн возражал против отождествления взглядов Ницще с фашизмом, он не мог не признать их идейного родства. «... Не лучше ли было бы воспитывать в массах уважение к истине и разуму и самим научиться уважать их требования справедливости, чем заниматься распространением массовых мифов и вооружать против человечества орды, одержимые «могучими иллюзиями»?»51, — писал он на основе исторического опыта.

О том, куда приводит «невинный» на первых порах антиинтеллектуализм, нельзя забывать и сегодня. Идеологи движения, лишенного четкой положительной программы и определенной организационной структуры, легко приходят к апофеозу стихийности. Само преодоление отчуждения мыслится многими как разрушение любых «заданных» форм и рамок, как торжество самопроизвольного начала.

Конечно, революционное движение не может обойтись без разрушения. Всякая социальная критика является одновременно критикой конкретных форм рациональности, свойственных данной социальной системе, делающих ее не

393

хаотическим нагромождением институтов, а именно упорядоченным целым. Невозможно, например, критиковать капитализм, не ставя под вопрос систему мышления, основанную исключительно на принципе взаимной выгоды (хотя рациональность и эффективность этой системы доказаны опытом капиталистического хозяйства). Но плохо, если бунт против капиталистической рациональности рынков и прибылей становится бунтом против самого разума и организации как таковых.

Человек, разуверившийся в разуме, не видящий путей рационального разрешения своих проблем, неизбежно впадает в отчаяние; для него типичны чувства беспомощности, растерянности, страха и озлобленности. В индивидуально-психологическом плане это превращается в невроз, а в социальном — рождает стихийный анархический бунт против всех и всяческих общественных норм, против социальной дисциплины и организации. Этот анархический бунт легко подчиняют своим целям фашистские демагоги.

В фашистской пропаганде нередко варьируются те же мотивы, что и в леворадикальной критике: обезличенность : общества, всесилие бюрократии, холодность и жестокость мира. Но вместо разумного анализа действительности фашизм апеллирует к эмоциям. Место теоретической программы занимают иллюзии. («Человек может умирать лишь за ту идею, которой он не понимает», — говорил Гитлер.) Общественная жизнь рисуется как сеть заговоров со стороны врагов (коммунистов, негров, интеллигентов), которых надо разоблачать и уничтожать. «Зримый враг», против которого надлежит сплотиться, дополняется столь же зримым «вождем», носителем благодати, каждое слово которого — откровение. Тот факт, чт<?не все воспринимают это откровение, только усиливает фанатизм его приверженцев, доказывая их «избранность», — ведь только они видят «истинный свет», скрытый от непосвященных. Жесткая дисциплина, не допускающая индивидуальных вариаций, создает ощущение психологической надежности, устраняет сомнение, снимает проблему личной ответственности. Разумеется, все это не вечно. Фанатизм нужен, чтобы сломать существующий порядок. Затем, как видно хотя бы из истории фашистской Германии, положение меняется. Слишком «беспокойные» штурмовики подлежат уничтожению. Бюрократический аппарат''становится жестче, чем когда бы то ни было, энтузиазм сменяется

394

рутиной и принуждением. От широковещательных обещаний ничего не остается, а всякий инакомыслящий становится «внутренним врагом»- Но — дело уже сделано, власть захвачена и свергнуть ее не так-то легко...

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Ребенок относит свои ножки к себе
Психология предрассудка
человек физически
Сексуальные действия совокупность реакций
В сочинениях реакционных публицистов молодежь неизменно выступает

сайт копирайтеров Евгений