<<<     ΛΛΛ     >>>   

224

сценария исторического развития и дает индивиду возможность выбора, делающую его морально и социально ответственным субъектом деятельности. Свобода и ответственность — две стороны одной и той же медали.

Эту тему единства свободы и ответственности превосходно разработал Бсртольд Брехт в «Жизни Галилея». Брехт принципиально отвергает взгляд на личность как на пассивную жертву обстоятельств. И в пьесе, и в комментариях к ней он подчеркивает, что в судьбе Галилея нет ничего фатального, что он всегда имел возможность выбора. Галилей сделал великое открытие, но он мог при желании воздержаться от его опубликования. «В «Галилее» речь идет вовсе не о том, что следует твердо стоять на своем, пока считаешь, что ты прав, и тем самым удостоишься репутации твердого человека. Коперник, с которого, собственно, началось все дело, не стоял на своем, а лежал на нем, так как разрешил огласить, что думал, только после своей смерти. И все же никто не упрекает его... Но, в отличие от соперника, который уклонился от борьбы, Галил7ей боролся и сам же эту борьбу предал»41.

Галилей начал с того, что отверг путь компромисса. Вспомним его разговор с Маленьким монахом. Тот приводит в пользу сокрытия истины серьезные, веские аргументы. Прежде всего, говорит он, новая истина бесчеловечна, поскольку лишает людей спасительной иллюзии. «Их уверили в том, что на них обращен взор божества — пытливый и заботливый взор, — что весь мир вокруг создан как театр для того, чтобы они — действующие лица — могли достойно-сыграть свои большие и малые роли. Что сказали бы они, если б узнали от меня, что живут на крохотном каменном комочке, который непрерывно вращается в пустом пространстве и движется вокруг другой звезды, и что сам по себе этот комочек лишь одна из многих звезд, и к тому же довольно незначительная. К чему после этого терпение, покорность в нужде? На что пригодно священное писание, которое все объяснило и обосновало необходимость пота, терпения, голода, покорности, а теперь вдруг оказалось полным ошибок»42. Отказ от жестокой истины — благодеяние для простого человека.

Галилей решительно отметает этот довод. Смирение с церковной догмой не облегчает жизнь бедняков, а только помогает держать их в зависимости. Да и вообще «сумма

225

углов треугольника не может быть изменена согласно потребностям церковных властей!»

Маленький монах приводит тогда второй довод: «А не думаете ли вы, что истина — если это истина — выйдет наружу и без нас?» Это весьма серьезное соображение. Главное дело ученого — открыть истину. Ее пропаганда и утверждение выходят за рамки его профессиональной роли, а часто и возможностей. Не какой-нибудь педант-затворник, а великий Эйнштейн писал в июле 1949 г. Максу Броду по поводу его романа «Галилей в плену»: «Что касается Галилея, я представлял его иным... Трудно поверить, что зрелый человек видит смысл в воссоединении найденной истины с мыслями поверхностной толпы, запутавшейся в мелочных интересах. Неужели такая задача была для него настолько важной, что он мог посвятить ей последние годы жизни... Он без особой нужды отправляется в Рим, чтобы драться с попами и прочими политиканами. Такая картина не отвечает моему представлению о внутренней независимости старого Галилея. Не могу себе представить, что я, например, предпринял бы нечто подобное, чтобы отстаивать теорию относительности. Я бы подумал: истина куда сильнее меня, и было бы смешным донкихотством защищать ее мечом, оседлав Росинанта...»43. (Слово и дело не всегда тождественны. Воевать с реакционерами из-за теории относительности Эйнштейну не пришлось — так называемая «арийская физика» появилась позже и уже не могла задержать развитие мировой науки. Однако Эйнштейн не раз вступал в борьбу с фашизмом и политической реакцией. Так делают и многие другие выдающиеся физики современности.)

Но Галилей, к чести его, в это время еще не отделяет, свою профессиональную роль от своих установок человека и гражданина. «Наружу выходит ровно столько истины,

сколько мы выводим. Победа разума может быть только победой разумных»44. В этот момент он выбирает как

цельная личность, а не как представитель частичной функции. Но удержится ли он на этой позиции?

Параллельно истории Галилея Брехт показывает, хотя и вскользь, другую драму — драму папы Барберини. При первой встрече обоих на карнавале в Риме Галилей целее, тогда как кардинал Барберини раздвоен. Как математик — он понимает правоту Галилея, как служитель церкви — он против него. Пока не нужно принимать ответственное ре-

226

шение, его выручает маска. «... Моя сегодняшняя маска, — говорит он Галилею, — позволяет некоторую свободу. В таком виде я могу даже бормотать: если бы не было бога, то следовало бы его выдумать. Итак, наденем опять наши маски. А вот у бедного Галилея вовсе нет маски»45.

Но вот кардинал Барберини становится папой Урбаном VIII . Он не хочет пытать Галилея, он понимает его правоту и влияние. Но как на Галилея давит приверженность ученого к истине, так на папу давит его положение главы церкви. Если разобраться, его положение хуже, чем положение Галилея. Галилей открыл истину, и, даже если он предаст ее, история (по крайней мере часть историков) проявит к нему снисхождение. От папы же требуют «закрыть» истину.

Кардинал-инквизитор приводит те же аргументы, что и Маленький монах. Дело не в аспидной доске, доказывает он, а в духе мятежа и сомнения. Беспокойство, царящее в их собственных умах, ученые переносят на неподвижную Землю. «Они кричат, что их вынуждают числа. Но откуда эти числа? Любому известно, что они порождены сомнением. Эти люди сомневаются во всем. Неужели же нам строить человеческое общество на сомнении, а не на вере?»

Конечно же, это обвинение ложно. Наука по самой сути своей не может покоиться на скепсисе. Именно глубокая уверенность в силах человеческого разума и в своем праве искать истину заставляет ученых восставать против традиционных авторитетов и подвергать сомнению церковные догмы. Но это-то и пугает инквизицию.

И для папы эти аргументы куда убедительнее, чем для Галилея. Папа и вправду отвечает за сохранность существующего порядка. Если этот порядок начнет рушиться, разочарованные верующие будут винить не Галилея, который, на худой конец, всегда может сказать, что он отвечает за истинность своего открытия, а не за его социальные последствия, а папу. Дозволить еретическую мысль, плоды которой нельзя предугадать заранее, — осудят влиятельные современники. Запретить новорожденную истину — осудят потомки.

Глубоко символично, что во время этого разговора папу облачают. И когда облачение закончено, папа, уже при всех регалиях, не человек, а воплощение функции, носитель таинственной власти, принимает роковое решение. Позже католическая церковь еще раскается в том, что пы-

227

талась противодействовать науке и стала в глазах общественности символом реакции; поймет, увы, слишком поздно, что с точки зрения ее собственных интересов было целесообразнее (хотя в некоторых отношениях труднее) своевременно видоизменить собственную догму, чем вступать в безнадежную войну с разумом. Но эти вынужденные «понимание» и «либерализм» придут лишь через несколько веков, когда бессилие церкви станет очевидным. А пока что папа выражает общее мнение римской курии. Папа принял верное решение, папа может спать спокойно.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

человек оценивает себя высшим баллом
Смирнова Я
Люди выбирают в качестве козла отпущения
Jin обязанности человечности
Кон И. Социологическая психология психологии 6 человек