Пиши и продавай!
как написать статью, книгу, рекламный текст на сайте копирайтеров

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6

«КАК ЭТО ДЕЛАЕТСЯ?»

Есть у замечательного чешского писателя Карела Чапека цикл юмористических рассказов, объединенных этим названием. Со знанием самого дела, правда, в его смешных, парадоксальных, а то и просто дурацких проявлениях в них рассказывается о том, как делается газета, фильм, спектакль... Над телевидением Чапек посмеяться не успел. А жаль.

«Над мелочностью нашей кабацкой гласности нельзя не смеяться, но в нашем жалком быту и она полезна», – писал в середине прошлого столетия критик Аполлон Григорьев. Полезна бедняжка «гласность» и поныне: чем жило и кормилось постсоветское телевидение, как не новостями о старом, о пережитом. Взламывались сундуки информации, и народ узнавал «такое?!..». Выпущенные на волю факты были, разумеется, снабжены комментарием (да-да, тем самым, что разъясняет смысл, значение и подоплеку). Народ ужаснулся, но благодарил всех, а телевидение – в первую очередь, и главным образом – за комментарий. Нет, не зря твердят про «загадочную русскую душу»! Попытки оценивать сообщения, растолковывать их смысл самолюбивые британцы, например, воспринимают как моральное оскорбление, как духовный нажим. На Би-би-си – крупнейшей в мире телерадиокорпорации – информационные сообщения идут в эфир в подчеркнуто нейтральном изложении. Нет комментариев, нет явной тенденциозности в подаче материала, нет и намека на то, что слушатель может что-то не понять. Он, разумеется, во всем осведомлен, ни в чем не уступает политическому эксперту. Если и нужны разъяснения, то только в особых рубриках, где выступают комментаторы. Однако они сообщают уже не факты, а собственные мнения. Правит бал все-таки новость. Западные теоретики предостерегают: информацию не надо комментировать, беспристрастное информирование – условие демократии (П. Гуревич. Приключения имиджа, 1991).

Однако возможно ли в принципе бесстрастное информирование или объективность информации – это миф?.. Ведь делала же это телекомпания Си-эн-эн в августе 91-го и в октябре 93-го в России!..

Предвижу возражения: мол, в мире ежесекундно происходит масса событий, но информационные агентства отбирают из них лишь некоторые. Да и то: кто, как и что из одновременного многообразия объектов съемки зафиксировано телекамерой – тоже абсолютно объективным не назовешь!.. Значит, создается панорама новостей не более объективная, чем тенденциозный комментарий? Что-то отобрано для «демонстрации», а что-то стало, так сказать, «вторым сортом»? А ведь новостей «второго сорта» в принципе не существует! Одна новость затрагивает интересы многих стран: полет в космос, всемирный конгресс, выдающееся научное открытие, новый очаг войны. Другая – уступает в значимости: смена правительства в конкретной стране, массовая забастовка, межнациональные конфликты. Наконец есть новости, имеющие локальный интерес: внутрипартийные дебаты, спортивные достижения, кончина известного человека.

Но кому дано право определять «масштаб фактов»? Ведь событие, которое сегодня кажется незначительным (допустим, разоблачение мошеннических подделок внутри некой корпорации), завтра может оказать воздействие на жизнь страны в ходе предвыборной борьбы. С другой стороны, такая «первоклассная» сенсация, как очередной скандал модной кинодивы, оказывается новостью-однодневкой, значимость которой раздута до мирового события. И это нелегкое бремя ВЫБОРА «информационного повода» среди изобилия фактов и событий «разного масштаба» несут журналисты (ну и, конечно, редакторы и еще целая «пирамида» руководителей «надстройки»). А еще надо суметь (знание? интуиция? талант?) заранее предвидеть, что именно заслуживает внимания с информационной точки зрения. А еще – как, какими средствами, а то и с чьей помощью их «освещать», чтобы тысячи ежедневных событий свести к десятку видеозаписей и так называемых «текстовых» сюжетов. И главным критерием этого ВЫБОРА является «телевизионность» информационного сюжета (убедительность происходящего на «картинке», его драматизм, минимальное использование «говорящих голов») при сохранении, конечно, общих для всех СМИ критериев – актуальности, оперативности, злободневности, учета потребностей аудитории и т.д. Разумеется, ведущим обстоятельством этого ответственного журналистского шага становится и «уровень» телевизионного канала – всемирный, федеральный, губернский, городской или локальный, региональный.

Поскольку «выпуск новостей представляет собой уникальный сплав слов, изображений и звуков» (как просто, а потому весьма убедительно сказано в «Справочнике для журналистов Центральной и Восточной Европы», изданном Русским Пен-центром), мне никак не удержаться от небольшого отступления в рубрику «из газет», где о слове, дикторе, читающем информацию ведущем говорят:

Евгений Александрович Смирнов – диктор Всесоюзного радио, а в 1970–1974 гг. – ведущий телевизионной программы «Время» («Общая газета», №40, 1966):

...За счет интонации исключительно текст можно повернуть таким образом, что он будет нести какую-то другую информацию, помимо словесного значения. Даже в таком деле, в жестких рамках дикторской работы, мы учились эзопову языку. Ведь, возвращаясь к Всесоюзному радио, после тяжелейшего конкурса, с огромным количеством претендентов (пробиться было безумно тяжело), мы – победители – только через год были допущены к микрофону, чтобы сказать всего одну фразу: «Говорит Москва! Московское время: 21 час», допустим. И все! И это после года учебы!

А сейчас? Подобрали с улицы безработного и буквально на следующий день сажают к микрофону, ведь это же недопустимо!»

Между прочим, сейчас, когда не стало информационного барьера и бывшие «вражьи голоса» «Голос Америки», «Радио Свобода»» свободно входят в наш эфир, я печально замечаю и у них те же болячки: фамильярное обращение со словом, интонационные неточности. Парадоксально, но при отсутствии запрета на вещание у «голосов» вдруг пропал облик, всегда присущая им индивидуальность.

Я вот наткнулся недавно на очень верные слова, принадлежащие, кажется, академику Дмитрию Сергеевичу Лихачеву: «Есть четкая взаимосвязь между языком и мировоззрением человека. Если знание мира сужается, сужается и язык».

...Порой кажется, что единственным спасением было бы вернуться к речи и впрямь спонтанной, без электронных подсказчиков. Пусть менее гладкой, зато обладающей неоспоримыми достоинствами действительно живого разговора. Если «мысль изреченная есть ложь», то мысль предварительно написанная и после «озвученная» – наверное, вдвойне...

Для комментатора чтение с телесуфлера – это как пение под фонограмму. «Под фанеру» говорят эстрадные халтурщики. И каждый эту фальшь чувствует.

Безупречнее всего в этом смысле – новостийные программы. Здесь нас не пытаются обмануть. Телесуфлер, приспособление техническое, здесь гармонирует с техническим характером задачи – бесстрастным чтением фактов...

Оставим эти вроде бы необязательные две «информации к размышлению» без комментариев, отметив только, что СЛОВО, ЗВУЧАЩЕЕ с экрана, очень часто становится ключом (а то и отмычкой?!) к людским душам. Особенно если вспомнить шутку одного американского комика о том, что телевидение – это замечательное изобретение человечества: стоит убрать изображение – и такое впечатление, что слушаешь радио. Слова, слова, слова... Конечно, они важны!.. И еще как!.. Но не только они... Не менее важно и то, что стоит за ними. Даже независимо от языка. Ведь не имеет смысла вникать в такие, например, слова, как «Туруримбубия, сижу на тумбе я»?!.. А ведь по-русски вроде бы сказано!..

На этой прелестно-забавной «туруримбубии», вполне серьезно вброшенной в полемику «левым» поэтом 20-х годов А. Крученых, можно бы и закончить короткий «кивок» в сторону слова на ТВ, но... не получается. Язык, речь, слово в информационном телевидении, в тележурналистике самого широкого спектра ее действия столкнулись в наше перестроечное «постсоветское» время безудержной гласности и свободы с весьма неожиданными (или ожидаемыми?!), на удивление обескураживающими, последствиями (?) этого самого времени...

...Был когда-то милый старый анекдот: отвечая на вопрос друзей, чему они учат своего двухлетнего ребенка, родители радостно доложили, что учат его говорить. А на тот же вопрос лет через десять уже угрюмо отвечали, что теперь они учат его молчать.

Тележурналиста по определению нельзя учить молчать, ибо умение убедительно, аргументированно, точно, грамотно, этично говорить неотъемлемой составной частью входит в его профессию. Не случайно учебная дисциплина под таким «древнегреческим» названием РИТОРИКА есть в университетских программах, где этих самых журналистов и готовят. Замечу, что в журналистике нет обязательного требования всегда говорить В КАДРЕ, к чему в основном большинство из них и стремится. И понятно – почему это происходит: во-первых, будем честны, коллеги всегда на виду, популярность, звездность и все такое; во-вторых – и это, пожалуй, посущественней будет – есть счастливая возможность обойтись без видеосюжета о конкретном событии или факте, если они уже «проскочили» или вообще недоступны, а просто зафиксировать рассказ журналиста об этом на фоне неких «признаков» этого явления или факта или «в пределах его географии». Конечно, и такое сообщение может оказаться очень эффективным, сенсационным, оперативно-ошарашивающим, но ...это все-таки телевидение, а не радио, и в нашем разговоре хотелось бы иметь ориентиром ИДЕАЛЬНУЮ, а не «поелику возможную» МОДЕЛЬ...

Это – о «говорящих в кадре». Но такое «кадровое присутствие» ни в каких законах не записано. Журналист может остаться «за кадром» – чему много примеров в телевизионной практике, когда со зрителем остается лишь «закадровый голос». Но и это – не закон. За кадром может (и даже имеет право!) оказаться и журналист, и его голос – и это ни в коей мере не упрощает или вообще ликвидирует его функциональные профессиональные обязанности. Найти, выявить факт, событие, явление, разобраться в его существе, понять «зачем», «про что» и «как» решать его в телевизионном сюжете – вот фундамент профессии. Остальное – скорее приятный (и весьма производственно целесообразный и привычный) «десерт».

Фундамент же, если «копать» его по-настоящему, – труд. Труд большой, требующий и сил, и знаний, и умений, и удачи, и интуиции, и ... таланта! А десерт – он «на сладкое», как же без него в жизни? Поэтому-то тележурналистское «говорение», особенно «говорение в кадре», представлено на телевидении более чем громогласно (и ничего дурного в этом нет, когда оно, конечно, ЗЕЛО ДОБРО есть!), что и требует немного побеседовать об этом.

Сознаю, что тема моего монолога покажется многим далековатой от «проклятых вопросов» нашей повседневности. Утешаюсь, однако, мыслью, что великий Корнелий Тацит – историк «на все времена» – наверняка был бы другого мнения. Свидетельством тому скромное с виду сочинение под названием «Диалог об ораторах», где он остроумно и ненавязчиво объяснил своим согражданам (а заодно и нам), что судьбы ораторского искусства – его расцветы и закаты – нагляднейше метят моральное и культурное состояние общества.

И правда. Довелось великому историку спознать иные характерные «изделия» современной отечественной риторики – ну, хотя бы из иных популярных телепрограмм, – он без труда определил бы качество нашего общественного мироощущения.

Самая броская примета телевизионного красноречия – безостановочность словесного потока. Исстари известно, что обвальное словоизвержение, направленное горячечной интонацией, мимикой и жестикуляцией, расцвеченное безразмерно-витиеватым слогом, как нельзя лучше драпирует убожество мыслей и знаний. Жаль, что в ораторском творчеств нет термина, адекватного «графомании», искренне скорбит историк Марк Кушниров в своей заметке «Об упадке красноречия в Древнем Риме» («Московские новости», март, 1996), где он особенно опечален скандальным окрасом тележурналистских речей. (Тут и примеры из популярных в разное время «Акул пера» и «Один на один», «600 секунд» и прочего.)

Впрочем, у этой стихии, кроме чисто скандальной фактуры, есть и другие – «интеллигентные». Одна – суетливо-обходительная, галантерейно-угодливая. Вторая – наставительно-высокомерная, сурово-разоблачительная. Фактуры в сущности смежные, поскольку обе изобличают желание оратора потрафить... толпе – либо пряником, либо кнутом.

Льстивая угодливость обычно маскируется легкой, как бы добродушной хамоватостью, грубовато-кухонной шутейностью. Таким говорунам, как воздух, необходимо поминутное одобрение аудитории – зримое, шумное – как высочайшее дозволение на их развязность.

Спесиво-назидательные ораторы, напротив, склонны к трубному, апокалиптическому гласу, дабы потрафить иному, не менее банальному пристрастию «почтеннейшей публики» – попугать себя кошмарами, тайнами мадридского двора и мрачными прогнозами. (Повторяюсь, дело не во взглядах.)

И, наконец, едва ли не самая убийственная особенность нашего публичного краснословия: неумение (да и нежелание) считаться с возможностью возражения. На наших глазах ежедневно происходит то, что еще до новой эры признавалось за проступок, недостойный не только оратора, но и просто воспитанного человека – бранить оппонента за его спиной. Когда точно известно, что он не может выйти к микрофону и ответить.

Вообще ситуация, оставляющая тебя один на один с дружественной или даже нейтральной аудиторией (за таковую можно считать и телезрительскую), – самое что ни на есть коварное испытание для оратора. Телевидение сделало эту ситуацию обыденной, и, увы, мало кто из наших записных витий не соблазнился шансом свести счеты со своим заочным противником и представить себя носителем истины в последней инстанции.

Ну, да ладно, «свести счеты» – это одно, а вот каким языком? Русским? Ну, не знаю!.. Мало того, что на улицах рябит в глазах от «маркетов» и «фаст-фуда», от реклам на манер англоязычной прессы, а «готовое платье» давно превратилось в роскошное французское «прет-а-порте», что, наверно, и престижно, и классно, и, конечно, многим не по карману, хотя означает это не что иное, как именно ГОТОВОЕ ПЛАТЬЕ – не больше и не меньше. Что же касается всего того, что льется с телеэкранов, то порой волосы встают дыбом от того «воляпюка», в который превращается сегодня русский язык.

...Некоторое время назад телеведущий канала «Антенн-2» выпалил в эфир английское слово dispatch (направлять) в несколько офранцуженном виде – и тут же попал в «Музей языковых ужасов», управляемый Французской Академией. Ареопаг «бессмертных», как называют пожизненно избранных академиков, изящно и быстро поправил грешника: «Молодой и симпатичный журналист, без сомнения, проигнорировал тот факт, что аналогичный по смыслу глагол repartir существует в нашем языке с XIII века...»

А потом появилось заявление Верховного комиссариата по вопросам французского языка о принятии соответствующего закона: «Он является необходимым оружием в борьбе за сохранение национальной культурной самостоятельности, ибо величайшее из всех преступлений – это убийство языка нации».

Вот так, ни больше ни меньше!

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6

сайт копирайтеров Евгений