1 | 2

ЗАПИСКИ МЕЧТАТЕЛЯ

(Перечитывая книгу)

Телевизор у Саппаков стоял в так называемой большой комнате, между буфетом и дверью, ведущей в так называемую маленькую, или попросту – клетушку. В той жили «молодые» – Владимир Саппак и Вера Шитова; большая же, проходная, служила одновременно комнатой родителей, столовой и гостиной. Квартира в Климентовском переулке – маленькая, скромная, по сути дела неудобная – была уютной, милой, теплой.

Тогда, на рубеже 50–60-х, у многих еще не были заведены «ящики». Друг к другу ездили смотреть, заранее договариваясь, порой на другой конец города, и трансляции концертов, и футбол или, позже, первые гастроли театра «Ла Скала» и другие сенсационные события художественной жизни.

У Саппака телевизор работал давно, казался законным и заслуженным, но, пожалуй, наименее интересным предметом. Мне, во всяком случае, казалось так. Он был бесцветным, тускло мерцающим. Вокруг же все было чарующе-ярким. Дом в Климентовском переулке остался в моей памяти обиталищем самобытного, насыщенного цвета, чего-то необыкновенного, неповторимого.

Начиналось еще с подхода к дому. Дом стоял совсем рядом, впритык, с церковью Климента, папы римского, – карминно-белой, барочной, большой и нарядной. Ее затейливая лепнина, наличники, колонны, казавшиеся ярко-белыми, четкие на красном фоне, глядели прямо в окна высокой надстройки, где и располагалась квартира. Квартира была темновата, приходилось рано зажигать электричество, но мягкий отсвет церковных стен каким-то багрянцем ложился на узорную кашемировую шаль, покрывавшую кровать. В центре комнаты, конечно, находился стол, большой, обеденный. Это был настоящий московский хлебосольный дом, всех без конца кормили. И блюда тоже были необыкновенные, ни у кого больше таких не встречалось: крымские чебуреки и особые яйца вкрутую, темные, коричневато-синеватые (их варили подолгу, в большой кастрюле, завернутыми в бумажки).

Дело в том, что у семейства Саппаков была редкая национальность – караимы. Александра Александровна, мать Владимира, гордилась этим, изучала труды по происхождению караимов – то ли от половцев, то ли от хазар. Сама она была яркая, с красивой сединой, румяная. И у Володи Саппака одним из симптомов его тяжелой и неизлечимой болезни был переизбыток гемоглобина. Медицински это минус, но в качестве метафоры – сами подумайте, как хорошо: полнокровие, кровяные шарики сверх нормы!

Очень темные глаза, запомнившиеся мне веселыми, черные, блестящие, прямые волосы, смешливость, безотказная доброжелательность, доверчивость, ум, сочетающийся с редкостной скромностью, открытость, и за всем этим, конечно, нечто свое, никому не доступное – таков был для меня Владимир Саппак. О том, что он безнадежно болен, я знала от других, от самых близких ему. Он о своей болезни, о самочувствии не говорил никогда. Его безмерно уважали и преданно любили очень многие. Это был один из светочей, источников света в ту эпоху на первом духовном переломе общей биографии нашего поколения – в середине 50-х годов.

Понятно, что к Саппакам все льнули, что в необыкновенный и яркий дом на Климентовском стремилось и тянулось все живое в нашей молодой театральной, критической, искусствоведческой среде. Этого прекрасного дома уже нет. После смерти Владимира Семеновича уехали и Вера Васильевна – в новый район, и Александра Александровна – к дочери в Ленинград. Дух дома, его свет, его образ жизни запечатлелись в книге «Телевидение и мы».

Всегда, открывая эту книгу, вспоминаю я Климентовский переулок, споры за столом, милого хозяина, который был центром любого собиравшегося общества не потому, что веселил и много рассказывал: обладая живым юмором, он предпочитал слушать и смеяться. Центром притяжения Владимир Саппак был благодаря своей незаурядной натуре, способности заражать других собственной увлеченностью чем-то – явлением искусства, явлением жизни. По складу характера он был идеалист, мечтатель. Но вот парадокс: его идеально-возвышенные и даже, иной раз казалось, прекраснодушные построения оправдывались жизнью.

Имя Саппака было тогда хорошо известно в художественных кругах, при всей скромности так называемого «положения», им занимаемого. Выпускник Литературного института имени А.М. Горького, он работал сначала в «Сов-информбюро», потом в газете «Советское искусство», а далее и до конца своих дней – заведующим отделом критики в журнале «Театр». Его слава и была славой критика.

Саппак одним из первых приветствовал ранние спектакли Г. Товстоногова, его перу принадлежит блестящий анализ актерских творений Михаила Романова. Выступал он и автором резко критических разборов. Такой была, например, рецензия на гоголевский спектакль ЦТСА, названная «Ревизор или Хлестаков?» и опубликованная в 1952 году. Молодой критик «поднял руку» на самого А.Д. Попова, патриарха тогдашнего театра. Но интересно: ни А.Д. Попов, который был, конечно, огорчен, ни Андрей Попов не обиделись на эту звонкую статью (уже в 80-х годах А.А. Попов вспоминал: «Это было талантливо!»).

К сожалению, не все театральные деятели являли подобную объективность к оценкам Саппака: помню, какое недовольство, чуть ли не скандал, вызвала статья «Борис Равенских и его манифест», написанная вместе с В. Шитовой. Помню жаркие дискуссии вокруг эссе 1954 года «О вкусах спорят!» – одной из первых ласточек начавшегося обновления.

Позиция Саппака всегда была неукоснительно честной, даже если он в чем-то ошибался. Доброжелательной, бережно поддерживающей все свежее в критике была и его редакторская работа, редакционная, журнальная «текучка».

Вот какой человек оказался хронистом, наблюдателем и певцом телеэкрана.

Легенды и клише о нашем деле складываются и распространяются очень быстро, повторяясь от одного автора к другому. Так стали повторять и рассказ о том, что театральный критик Саппак, отрезанный от мира болезнью, вынужден был смотреть и смотреть на голубой экран. И не было бы счастья, да несчастье помогло, вот и родилась книжка.

Конечно, вынужденное пребывание дома (из-за тяжелой астмы он плохо чувствовал себя даже в других районах Москвы) побуждало Саппака больше и внимательнее смотреть телепередачи, чем, если бы он вольно передвигался по столице, которая в те годы после долгой казенной спячки по-весеннему оживала, манила огнями разнообразной художественной новизны. Но все же увлечения у Саппака было больше, нежели вынужденного смотрения. Новым зрелищем он горячо заинтересовался еще тогда, когда ходил в театры, мог выбирать по вкусу любой просмотр. Александр Свободин, друг Саппака со школьных лет и коллега по редакции журнала «Театр», припомнил как-то, что они вдвоем по предложению Н.Ф. Погодина, главного редактора, написали едва ли не первую рецензию на «прямой» телевизионный спектакль: «Саппак придумал для нее замечательную форму. Он уселся перед телевизором, я же отправился в студию на Шаболовку. Мы, как говорится в детективах, сверили часы и опубликовали параллельный монтаж наших впечатлений, снабженный хронометражем»[1].

Саппак занялся телевидением по зову сердца, а не по обязанности. Уже в октябрьской книге «Нового мира» за 1960 год появилась первая памятная его статья о ТВ, вызвавшая много разговоров и откликов. Напомню, что в то время мы, подслеповатые служители «старых» муз, в том числе и киноведы (хотя наша «седьмая» муза-неофитка сама-то еще существовала на Олимпе на птичьих правах), в большинстве своем не придавали телевидению никакого эстетического значения. Мы, скажем прямо, проглядели начало пути отечественного телевидения к творческой самостоятельности. А он – не проглядел.

Что есть талант? Думаю, опережение времени есть признак таланта. И проницательность в выборе объекта для наблюдения – тоже. Может быть, никто так колоритно не высказался об этих свойствах таланта, как малоодаренный поэт Рюхин, рассуждая о судьбе Пушкина (в романе «Мастер и Маргарита» М. Булгакова): «Вот пример настоящей удачливости... какой бы шаг он ни сделал в жизни, что бы ни случилось с ним, все шло ему на пользу, все обращалось к его славе! Но что он сделал? Я не постигаю... Что-нибудь особенное есть в этих словах: «Буря мглою...»? Не понимаю!.. Повезло, повезло!»

Так и в наших скромных критических делах: повезло Саппаку! «Повезло»... А в это же время одни из нас попросту отворачивались от домашнего экранчика как от игрушки мещан. Другие даже участвовали в передачах тогда, во времена «живого эфира», дело с этим обстояло гораздо проще и демократичнее, чем потом, когда фильтровка 70-х годов отдистиллировала людской состав телекадра. Но мы не давали себе труда всерьез задуматься о свойствах нового явления, с которым столкнула нас жизнь. Это добровольно, не будучи обязанным никому ни по месту работы, ни по обязательствам заказа, сделал Владимир Саппак.

Опять скажут: он был заперт дома, сидел в четырех стенах. Да. Но у него был огромный запас наблюдений – театральных, кинематографических, всяких, и этого хватило бы на несколько книг и на мемуары. А он, торопясь, увлеченно, радуясь все новым и новым открытиям, следил за той жизнью, которая мерцала, то вспыхивала бликами, то погружалась в полумрак и снова в назначенный час загоралась на его маленьком домашнем экране. Электронный луч как бы сфокусировал для Саппака множество впечатлений и проблем – эстетических, нравственных, социальных, – связанных с живой жизнью тех дней. И все это он взволнованно, ярко, порой проработано и чеканно, порой эскизно, в духе заметок по ходу просмотра, запечатлевал на бумаге. Его книга, живая и горячая, в полном смысле слова неприглаженная, несет в себе и хранит огромное богатство, поистине кладезь мыслей, наблюдений, «заявок».

Несколько слов о судьбе ее публикации.

После смерти Владимира Саппака в конце 1961 года осталась обширная рукопись, большая часть которой была полностью готова к передаче в издательство. Но при четкой конструкции, при внутренней стройности будущей книги существовали и лакуны в некоторых разделах (например, о месте телевидения в системе искусств), и эскизные наброски, и – главное – разные варианты текста, та «переизбыточность», которая свойственна была натуре и работе Саппака всегда. Нужно было окончательно «сложить» книгу и из множества вариантов отобрать наилучшие. Это в героически краткий срок сделала вдова Владимира Семеновича, В. Шитова, с помощью критика И. Соловьевой, ближайшего друга семьи Саппаков. Уже в начале 1963 года появилась на прилавках и мгновенно разошлась выпущенная издательством «Искусство» книжка в голубой обложке, ныне библиографическая редкость. В 1968 году работа была переиздана.

И вот по прошествии четверти века после выхода в свет первого издания я вновь (и в который раз!) читаю «Телевидение и мы». Открыла с некоторой опаской: ведь так много выплеснулось в наши дни новизны, прекрасной смелости, творческого блеска; не потеряется ли рядом со всем этим давняя работа критика?

Нет, не потерялась! Жив, жив курилка! – как любили воскликнуть в старину. Четко вырисовывались для меня три темы: книга «Телевидение и мы» как «ретро», как документ своего времени – первая. Влияние работы Саппака на последующую телевизионную мысль – тема вторая. И третью можно было бы назвать «Саппак сегодня», то есть монтажный стык двух телевизионных эпох – той и нашей.

Обаятельно, со всей свежестью и непосредственностью запечатлена на летучих страницах дневника критика пора телевизоров «Темп» и «КВН», та наивная и трогательная пора, когда первые дикторши, молоденькие Валентина Леонтьевна или Анна Шилова, приобретали популярность неких новых то ли «звезд», то ли «пришелиц» в наши дома. Саппак первым это приметил, описал. Но ведь и это уже было открытием! Запечатлением первоначального восприятия телевизионного зрелища. Саппак, с его утонченной интеллигентностью, не отделял себя от так называемого «простого телезрителя» в своем доброжелательном и открытом любопытстве: а что там, на экране? Его отношение к телевидению было демократично и непредвзято, а это оказалось свойственно далеко не всем в то время, да и потом.

Тут стоит еще раз напомнить, как прямо-таки в штыки приняло телевидение большинство кинематографистов. Как долго, как упорно отказывали они телевидению в какой бы то ни было эстетической самостоятельности. Как пренебрежительно относились к «малому экрану», которому в лучшем случае была уготована роль популяризатора «готового кинопродукта» (в лучшем случае!). А вообще-то портят «малый экран» творения экрана большого... Долгое время в работах кинематографистов, в том числе серьезных теоретиков, на разные лады повторялась эта мысль. Не случайно, что в ответ формирующаяся телетеория стала выдвигать тезис о превосходстве телеэкрана, доходя до парадокса: кино не что иное, как частный случай телевидения!

Саппак, конечно, был далек и от жесткой альтернативы «или – или» и от всякого рода предубеждений. В главках «Учиться ли у кинематографа?», «В чем не прав М. Ромм?» и других, где возникают сравнения ТВ с кино и с театром, автор книги спокойно, разумно и убедительно показывает и точки соприкосновения, и линии сближения, и неповторимые особенности (но не превосходство!) каждого из трех видов зрелищ. А ведь даже многоопытный и умнейший Михаил Ромм выступил в ту пору с манифестом антитеатрального характера и горячо приветствовал в телевидении феномен «живого эфира», безыскусности – пожалуй, только это!

Саппак далек и от высокомерия кинематографистов и от прагматизма тех деятелей искусства, которые видят в ТВ лишь посредника, популяризатора и распространителя чужих эстетических ценностей. Он доверительно принимает характеристику голубого экрана как «окна в мир». Он готов события жизни видеть сквозь это окно. Он счастлив подключиться к событиям вместе с миллионами телезрителей и ощутить в этом красоту нашего века.

Перечитайте подглавку «Счастливый день телевидения», ее радостно-гордые строки:

«14 апреля 1961 года

...Сегодня Москва встречает Юрия Гагарина, встречает первого космонавта Земли. И рядом с чудом вторжения во Вселенную в эти дни нога в ногу идет другое чудо XX века – телевидение!

Москва встречает Гагарина. «Работают все телевизионные станции Советского Союза». Впервые звучат с экрана эти слова. А затем к Москве подключаются Прага и Хельсинки, Берлин и Лондон, Париж и Рим – и вот уже вся Европа смотрит Москву. Чудесным образом телевизионная аудитория раздвинула свои стены, стала необозримой; по существу, сегодня весь мир – аудитория Московского телевидения!»

Но не только естественная гордость, которую мы испытывали в те незабываемые дни, и не только радость, что прорыв в космос позволил человечеству забыть обо всех людских разъединениях, водят пером этого вдохновенного свидетеля всемирно-исторических минут, этого хрониста. А еще и характерный для Саппака рывок от глобального к задушевному, человечному, простому:

«Тут, мне кажется, всеобщая и – что очень важно – естественно возникшая необходимость самому понять этого человека, ухватить, прорваться в нем к чему-то внутреннему, доверительному, интимному, минуя и патетику радиодикторов, и многолюдство пресс-конференций, и аршинные портреты на первой полосе газет. Ответить на этот сложный и личный вопрос не могли ни фото, ни кино и ни радио; это могло дать – в силу самой своей природы – только телевидение!

И, кажется, я вижу: добреют миллионы глаз – это увидели на своих домашних экранах Юрия Гагарина. Вот он. Здоров. Молод. Легок. Позавчера ненадолго слетал в космос и вернулся обратно. Человек, у которого все складывается как нельзя лучше. Вот он. Простой и понятный. Благополучно вывезший из космоса свое хорошее настроение и свою застенчивую улыбку».

1 | 2