1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44

Статья «Бедная русская мысль» (1862, №4, 5) целиком посвящена раскрытию исторического значения народа. Автор призывал народ к борьбе против политического произвола. «Разве один человек может мучить десятки миллионов людей, если эти десятки миллионов не хотят, чтобы их мучили? – с гневом спрашивал Писарев. – А если десятки миллионов соглашаются быть пассивным орудием в руках полоумного Калигулы, то Калигула-то, собственно говоря, ни в чем не виноват: не он, так другой, не другой, так третий; зло заключается не в том человеке, который его делает, а в том настроении умов, которое его допускает и терпит».

Революционный дух статьи «Бедная русская мысль» стал сразу ясен правительству. Издатель Ф.Ф. Павленков был предан суду только за то, что включил ее в собрание сочинений Писарева, которое выпустил в 1868 г.

Уже в ранней публицистике Писарева появляется мысль о «неразумности» общественного строя, основанного на неравенстве людей, на эксплуатации меньшинством большинства. Такова тема памфлета «Пчелы». Написанный в 1862 г., он не был опубликован тогда в журнале. Писарев рассказывает о трех пчелиных «сословиях» – матках, трутнях и рабочих пчелах. Матка – царица, она управляет; трутни – ничего не делают, но много едят; рабочие пчелы – это пролетарии, «задавленные существующим порядком вещей, закабаленные в безвыходное рабство, кружащиеся в колесе и потерявшие всякое сознание лучшего положения». Под видом государства пчел памфлет обличал русское самодержавие и крепостнические порядки. Автор доказывал, что общественный строй, при котором попираются интересы трудящихся масс, недолговечен и будет уничтожен революционным взрывом.

К 1862 г. относится статья-прокламация Писарева против Шедо-Ферроти (псевдоним барона Ф.И. Фиркса), выступившего с клеветой на Герцена. В этом произведении, написанном без оглядки на цензуру, критику удалось не только обнажить доносительский характер заявлений барона Фиркса, но и высказать свои политические взгляды. Перекликаясь с Герценом, Писарев отмечал, что либеральные жесты Александра II лицемерны, его политика – цепь преступлений, звенья которой – кровавый разгром польского восстания, убийство крестьян в Бездне, аресты Михайлова, Обручева, гонения на литературу. Он писал: «Низвержение благополучно царствующей династии Романовых и изменение политического и общественного строя составляет единственную цель и надежду всех честных граждан. Чтобы при теперешнем положении дел не желать революции, надо быть или совершенно ограниченным, или совершенно подкупленным в пользу царствующего зла... На стороне правительства только негодяи, подкупленные теми деньгами, которые обманом и насилием выжимаются из бедного народа. На стороне народа стоит все, что молодо и свежо, все, что способно мыслить и действовать. Династия Романовых и петербургская бюрократия должны погибнуть... То, что мертво и гнило, должно само собой свалиться в могилу; нам останется только дать им последний толчок и забросать грязью их смердящие трупы»[69].

Писарев открыто выступил против самодержавия, против эксплуатации и угнетения, против религии, за революцию. Это и было политической программой революционных демократов 60-х годов.

Статья-прокламация против Шедо-Ферроти повлекла за собой заключение автора в Петропавловскую крепость, где он провел более четырех лет, ничуть не смирившись духом.

Летом 1863 г. Писареву, по многочисленным ходатайствам родных и друзей, было разрешено публиковать статьи в «Русском слове». Начинается новый период деятельности критика и вместе с тем важнейший этап в истории журнала. Статьи его появляются в каждом номере, их общий объем составил 140 авторских листов. Находясь в каземате Петропавловской крепости, Писарев сумел стать идейным вождем «Русского слова», одним из наиболее видных представителей демократической печати. Весь журнал в целом, творчество публицистов Благосветлова, Зайцева, Шелгунова развивались под непосредственным его влиянием.

Первой работой Писарева, напечатанной в «Русском слове» после длительного перерыва, была его большая статья «Наша университетская наука» (1863, №7 и 8), интересная тем, что в ней поставлены многие современные проблемы. Вспоминая о годах, проведенных в университете, Писарев рассказывает, почему он расстался с мечтой об академической деятельности и стал журналистом. В условиях спада революционного движения и натиска реакции такая исповедь публициста, дошедшая из стен политической тюрьмы, звала молодежь к общественной деятельности.

Другая важная тема статьи «Наша университетская наука» – роль естественных наук в системе общего образования. Писарев видит в них не только средство, помогающее человеку овладеть природой, но и нечто большее. Он придает естествознанию методологический смысл и отводит ему весьма видное место в развитии общества. Писарев полагает, будто распространение естественнонаучных знаний быстро приведет к гибели «рутины и предрассудков», которые «держатся теперь только благодаря тому обстоятельству, что самые простые законы природы неизвестны даже образованному обществу». Черты отвлеченного просветительства, своеобразного «культурничества» были свойственны мировоззрению Писарева.

Преувеличение роли естественных наук в общественной жизни является одним из главных тезисов в «теории реализма» Писарева, подробно изложенной в статьях: «Цветы невинного юмора» (1864, №2), «Мотивы русской драмы» (1864, №3), «Реалисты» (1864, №9, 10, 11), «Посмотрим!» (1865, №9) и др.

Писарев, Благосветлов, Шелгунов, Зайцев и другие публицисты «Русского слова» движущей силой истории считали «знание», «умственный прогресс». Отсюда, собственно, и вытекает теория реализма. «Сущность нашего направления, – отмечал Писарев в статье «Посмотрим!», – заключает в себе две главные стороны, которые тесно связаны между собой, но которые, однако, могут быть рассматриваемы отдельно и обозначаемы различными терминами. Первая сторона состоит из наших взглядов на природу: тут мы принимаем в соображение только действительно существующие, реальные, видимые и осязаемые явления или свойства предметов. Вторая сторона состоит из наших взглядов на общественную жизнь: тут мы принимаем в соображение только действительно существующие, реальные, видимые и осязаемые потребности человеческого организма»[70].

«Теория реализма», разработанная Писаревым и во многих своих частях развитая другими публицистами «Русского слова», содержала в себе немало истинно революционного, была сильным политическим оружием в борьбе за переустройство жизни. Само требование создать общество на разумных началах, последовательное стремление к пользе для людей труда, попытка найти средства, чтобы «разрешить навсегда неизбежный вопрос о голодных и раздетых людях», обоснование не только «химического», но и «механического» пути общественного развития, т.е. решительной ломки старых форм жизни при активном участии народных масс, – все это отвечало программе революционных демократов 60-х годов.

Вместе с тем «теории реализма» были присущи и противоречия. Делая упор на «мыслящий пролетариат», т.е. на передовую интеллигенцию, создатели и пропагандисты этой теории порой недооценивали роль народных масс в общественной борьбе. Выдвигая тезис о том, что необходимым условием революции должно быть достижение определенного культурного минимума, деятели «Русского слова» нередко выступали сторонниками всемерного усовершенствования производственных процессов вне связи с общественными условиями. При этом они не учитывали, что успехи естествознания и промышленный прогресс при капитализме идут на пользу не пролетариату, а буржуазии; вера в силу знания у Писарева и его друзей была так велика, что нередко приводила их к признанию общечеловеческой солидарности. Таким образом, они допускали известный отход от принципов Чернышевского и Добролюбова.

Однако при всех противоречиях главным в «теории реализма» было революционное, демократическое, материалистическое начало. «Народное чувство», «народный энтузиазм» – так называли публицисты «Русского слова» революцию – всегда остаются, как говорил в «Цветах невинного юмора» Писарев, «при всех своих правах». Необходимо заметить, что если в статьях «Русского слова» 1864 г. наука и революция нередко выступают еще на равных основаниях, то в 1865 и 1866 гг. значение революции подчеркивается все четче и определеннее. В статье «Исторические идеи Огюста Конта» Писарев возвысился до революционного призыва. Он требует «положить конец овечьей безответственности большинства и организовать достаточную силу отпора во всех тех местах, где такая сила требуется условиями общественного механизма»[71].

«Теория реализма» принесла огромную пользу пропаганде естествознания в России. 60-е годы XIX в. характерны бурным развитием точных наук. В это время развертывалась деятельность таких видных ученых, как А.М. Бутлеров, Д.И. Менделеев, И.М. Сеченов. «...Во всей истории естествознания, – писал К.А. Тимирязев, – не найдется других 10–15 лет, в пределах которых изучение природы сделало бы такие дружные, одновременные и колоссальные шаги»[72].

Писарев, освещая на страницах «Русского слова» вопросы естествознания, способствовал дальнейшим успехам этой науки, укреплению связи ее с материализмом. Статья «Прогресс в мире животных и растений», в которой Писарев изложил эволюционное учение Дарвина, очень помогла распространению дарвинизма в России.

Боевым по духу был в «Русском слове» 1863–1866 гг. отдел критики и библиографии. Писарев, Зайцев, Благосветлов ратовали за реалистическое, передовое искусство, пронизанное идеями освободительного движения. В критическом отделе ставились важнейшие литературно-эстетические проблемы эпохи. Журнал ведет борьбу с «чистой поэзией», антинигилистической литературой, идеалистической эстетикой, защищает демократическую литературу, ее идейно-эстетические позиции, утверждает принципы критического реализма.

Критика «Русского слова» уделяла большое внимание роману «Что делать?» Чернышевского и в течение двух лет писала об этой книге. Писарев, Зайцев, Благосветлов, Шелгунов подчеркивали огромную популярность романа, его новаторский характер, отмечали, что это произведение стало знаменем молодежи, указало ближайшие цели демократического движения. Когда же вся буржуазно-либеральная журналистика ополчилась на роман и вышла серия «антинигилистических» сочинений, направленных против Чернышевского, «Русское слово» выступает с грозной отповедью его хулителям.

«Антинигилистические» романы получили в «Русском слове» резко отрицательную оценку. Касаясь романа Писемского «Взбаламученное море», Зайцев, Писарев, Благосветлов, Минаев отмечали в нем клевету на молодое поколение революционеров, в романе Клюшникова «Марево» – реакционность и антихудожественность. Писарев в статье «Сердитое бессилие» (1865, №2) воспользовался анализом этого произведения для того, чтобы подвергнуть разгрому политические взгляды автора-монархиста. Разбирая роман Лескова «Некуда», содержавший карикатурное изображение революционных деятелей 60-х годов, Писарев назвал его «злобным пасквилем», а Зайцев – «чудищем, которое уж совершенно со всякого толку сбивает». По мнению Писарева, «в сущности, это просто плохо подслушанные сплетни, перенесенные в литературу»[73].

Подчеркивая необходимость для литературы ставить актуальные проблемы современности, социальной жизни, журнал направляет свои удары по критике, обосновывающей теорию «искусство для искусства», и по писателям, которые следовали за нею. В своих требованиях «Русское слово», несомненно, опиралось на эстетические традиции Белинского, Добролюбова, Чернышевского. «Для художника, для ученого, для публициста, для фельетониста, для кого угодно, – говорил Писарев, – для всех существует одно великое и общее правило: идея прежде всего! Кто забывает это правило, тот немедленно теряет способность приносить людям пользу и превращается в презренного паразита»[74].

Критики «Русского слова» правильно ставили вопрос о народности литературы. Значение всех произведений искусства рассматривалось ими в тесной связи с тем, как служат они социальному раскрепощению народа. «Истинный», «полезный» поэт, – отмечал Писарев, – должен знать и понимать все, что в данную минуту интересует самых лучших, самых умных и самых просвещенных представителей его века и его народа»[75].

С этих принципиальных позиций Писарев, Зайцев, Минаев оценивают разные литературные явления, творчество различных писателей и поэтов. О Плещееве, Помяловском – писателях, которых «эстетическая» критика третировала, они пишут доброжелательно и с сочувствием; страстно и горячо выступают в защиту Некрасова и его поэзии. Произведения приверженцев «чистого искусства» встречали в «Русском слове» суровое осуждение. Особенно резкой критике подвергалась поэзия Фета.

Говоря об отношении Писарева, Зайцева, Михайлова к творчеству Фета, необходимо признать, что публицисты «Русского слова» иногда допускали натяжки и преувеличения. В частности, когда Писарев утверждал, что сборник стихотворений Фета годится лишь «для склеивания комнат под обои и для завертывания сальных свечей, мещерского сыра и копченой рыбы»[76], он, конечно, был не прав. Лучшие стихи поэта и в наши дни доставляют людям эстетическое наслаждение. Оценка же идейно-тематической сути поэзии Фета, его фальшивых деклараций, главным тезисом которых было подчеркнуто пренебрежительное отношение к политике, бесспорно, была правильной.

Борьба «Русского слова» против «чистого искусства», свидетельствуя о верности журнала идеям революционной демократии 60-х годов, помогала утверждению принципов критического реализма. Но в конкретных оценках критики «Русского слова» нередко совершали ошибки: к сторонникам «чистого искусства» ими были причислены Пушкин, Лермонтов и даже Салтыков-Щедрин. Такие утверждения явились следствием противоречивости и непоследовательности взглядов Писарева, Зайцева и других авторов журнала, результатом промахов, допущенных ими в решении общих вопросов эстетики. Писарев и Зайцев в 1864–1865 гг. отрицают всякую эстетику, отвергают отдельные виды искусства, как якобы не связанные с потребностями человека, утверждают (Зайцев), что «искусство в настоящее время бесполезно и потому вредно»[77].

На страницах «Русского слова» сочувственно излагаются основные положения трактата Чернышевского об искусстве, – правда, не всегда точно, – печатаются такие статьи, как «Мыслящий пролетариат» (1865, №10) и «Сердитое бессилие» (1865, №2), которые можно считать удачным образцом эстетического анализа. Но в то же время публикуются и другие суждения. «Эстетика, или наука о прекрасном, – разъяснял Писарев, – имеет разумное право существовать только в том случае, если прекрасное имеет какое-нибудь самостоятельное значение, не зависимое от бесконечного разнообразия личных вкусов. Если же прекрасно только то, что нравится нам, и если вследствие этого все разнообразнейшие понятия о красоте оказываются одинаково законными, тогда эстетика рассыпается в прах».

Противоречивость эстетических взглядов Писарева и его соратников, «антиэстетизм» «Русского слова» отрицательно сказались на многих конкретных литературно-критических оценках журнала. Но нельзя забывать, что при всем этом речь должна идти не о разрыве критики журнала с материалистической эстетикой Белинского, Добролюбова и Чернышевского, а лишь об отступлении от ее принципов. «Антиэстетизм» не мог разрушить материалистической основы эстетических воззрений публицистов и критиков «Русского слова», поколебать их стремление бороться с реакцией в литературе.

Недостатки мировоззрения Писарева, Благосветлова, Зайцева, всего круга публицистов и критиков «Русского слова» определялись историческими причинами. Их деятельность развертывалась во время спада революционной волны, в годы реакции. Внутренняя борьба, поиски путей решения проблем социальной жизни были у них поэтому особенно мучительны. К этому необходимо прибавить, что Писарев находился в условиях полной изоляции.

Однако и в области эстетики публицистам «Русского слова» в основном удалось удержаться на материалистических позициях. Выступления с нападками на эстетику по существу и главным образом были борьбой против такого искусства, которое обслуживает потребности эксплуататорских классов. При всей противоречивости эта позиция могла играть только прогрессивную роль.

Заметным эпизодом истории «Русского слова» и журналистики 60-х годов была полемика этого журнала с «Современником» в 1864–1865 гг. Спор двух демократических органов имел общественное значение и отразился на дальнейшем развитии русской политической мысли.

Начало полемики относится к апрелю 1863 г., когда в статье «Перлы и адаманты русской журналистики» Зайцев неприязненно отозвался о «Современнике». Он отметил снижение уровня журнала по сравнению со временем Добролюбова, несерьезность полемических выступлений его сотрудников. Зайцев протестовал против отрицательной оценки «Современником» произведения Достоевского «Записки из мертвого дома» и, замечая, что «подобные произведения пишутся собственной кровью, а не чернилами с вице-губернаторского стола», советовал бросить «вице-губернаторский тон»[78].

Выступление Зайцева носило характер резкого выпада по адресу ведущего публициста «Современника» – Салтыкова-Щедрина. Намекая на его служебную карьеру, Зайцев ставил под сомнение искренность великого сатирика. Это было оскорбительное, несправедливое обвинение!

На выпад Зайцева «Современник» сразу не ответил. Только в январском номере за 1864 г. в хронике «Наша общественная жизнь» Щедрин выступил с критикой «Русского слова» за «понижение тона», отвлеченное просветительство, за отход от революционно-демократических традиций. В свойственной ему манере сатирик дал памфлетные характеристики сотрудникам «Русского слова», нигилистам, «раскаявшимся и нераскаявшимся», и, кроме того, иронически высказался о будущем общественном устройстве, изображенном в «Что делать?» Чернышевского. «Когда я вспоминаю, например, что «со временем» дети будут рождать отцов, а яйца будут учить курицу, что «со временем» зайцевская хлыстовщина утвердит вселенную, что «со временем» милые нигилистки будут бесстрастною рукою рассекать человеческие трупы и в то же время подплясывать и подпевать: «ни о чем я, Дуня, не тужила» (ибо «со временем», как известно, никакое человеческое действие без пения и пляски совершаться не будет), то спокойствие окончательно водворяется в моем сердце, и я забочусь только о том, чтобы до тех пор совесть моя была чиста»[79].

Статья Писарева «Цветы невинного юмора» и фельетон Зайцева «Глуповцы, попавшие в «Современник», напечатанные в февральской книге «Русского слова» за 1864 г., были прямым откликом на выступление Щедрина. Писарев обвинял Щедрина в политической беспринципности, называя его «чистейшим представителем чистого искусства в его новейшем видоизменении», и заявлял, что его антикрепостнический пафос не что иное, как маскировка либеральных настроений, Зайцев пошел еще дальше. По его словам, Щедрин изменил революционным идеям Чернышевского, превратился в ограниченного, благонамеренного либерала. Подчеркивая свое сочувствие к «Современнику», Зайцев предупреждал редакцию: направление статей Щедрина противоречит традициям журнала и принципам его недавнего прошлого.

Спор в самом начале принял необыкновенно острый характер, он затронул не второстепенные, а узловые политические проблемы. Не было недостатка и во взаимных укорах. Обе стороны очень разгорячились, и это привело участников полемики «Русского слова» и «Современника» к искажению фактов, неоправданным подозрениям, грубости. Например, полемизируя со Щедриным, Писарев и Зайцев учитывали по существу только два момента: его полемические статьи против «Русского слова» и приведенное выше ироническое замечание сатирика о будущем общественном устройстве по роману «Что делать?». При этом как бы отбрасывалось все творчество Щедрина – лидера революционной демократии в это время. Далеко не во всем был прав и Щедрин, не сумевший увидеть основное в статьях Писарева – их революционный пафос и хотя не ясно сформулированное, но довольно отчетливо проявлявшееся стремление к коренным социальным преобразованиям. Писатель, в творчестве которого разоблачение антигуманистического существа помещичье-капиталистического строя достигло наивысшей художественной силы, Щедрин не понял революционного характера публицистики Писарева.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44