1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44

Не менее злую сатиру на либеральную прессу, явно повернувшую в конце 70-х годов к монархизму, содержит цикл «В среде умеренности и аккуратности». Прототипом газеты «Чего изволите?» и ее редактора, Молчалина 2-го, явился Суворин, издатель газеты «Новое время».

Сатирик вводит читателей во все тайны редакционной кухни и пародийно раскрывает сущность основных жанров буржуазной газеты: передовой статьи, фельетона, корреспонденции. Уже само название передовицы газеты Молчалина – «О распространении на все селения империи прав и преимуществ, изложенных в Уставе о предупреждении и пресечении преступлений» – является пародией на содержание и характер передовых статей, на бюрократический язык, которым излагались законы. Пустословие возведено здесь в принцип, и только одна мысль беспокоит редактора – как бы при всем либерализме дать каждой фразе такой оборот, чтобы не осталось и тени недоверия к начальству?! Щедринское выражение «Чего изволите?» было очень удачным и прочно укрепилось за газетой Суворина «Новое время».

Глава «Тряпичкины-очевидцы» из цикла «В среде умеренности и аккуратности» целиком посвящена буржуазной прессе. Положение русской периодики глубоко волновало сатирика. Он остро переживал почти полное отсутствие честной, правдивой легальной печати в России, которая бы с достоинством служила своему народу. Тряпичкин – не присутствующий на сцене персонаж комедии Гоголя «Ревизор» – был не кем иным, как обобщенным образом продажного писаки, щелкопера, одного из членов «журнального триумвирата» 30-х годов, который составляли Булгарин, Греч и Сенковский. И в названии газеты («Краса Демидрона» – несколько измененное название публичного дома в Петербурге), и в поведении корреспондентов Щедрин настойчиво подчеркивает общую черту буржуазной прессы – продажность.

Горькой и злой иронией звучит название главы – «Тряпичкины-очевидцы». Все три корреспондента газеты «Краса Демидрона» – Подхалимов I, Подхалимов II и Ящерицын – вместо того чтобы ехать на театр военных действий, оказались во внутренних губерниях России, и один из них оттуда посылал в газету свои «фронтовые» корреспонденции.

Позднее, в условиях реакции 80-х годов, Салтыков-Щедрин еще не раз обращается к характеристикам буржуазной и монархической прессы в России. Редактор «Красы Демидрона», бывший тапер публичного дома Иван Иванович Очищенный («Современная идиллия»), сам признается, что он не имеет никакого влияния на газету. Все зависит от издателей – содержателей увеселительных заведений. Скандальная хроника, порнография, социальная демагогия – вот основное содержание газеты «Краса Демидрона» в 80-е годы. Под стать ей газета «Помои», издаваемая Ноздревым («Письма к тетеньке»). Сатира Салтыкова-Щедрина точно отражала картину капиталистической журналистики.

Но в произведениях писателя мы найдем и образ журналиста-демократа, отдавшего силы делу освобождения народа. У него есть свой читатель, читатель-друг, способный не только посочувствовать литератору в трудную минуту, но и готовый претворить в жизнь идеи народного счастья («Мелочи жизни»). Трагический образ журналиста-демократа изображен в сказке «Приключение с Крамольниковым». Он сожалеет о том, что не принял непосредственного участия в революционной борьбе, а лишь в литературе, в журналистике боролся с неправдой.

Таким журналистом-борцом был и сам Салтыков-Щедрин. Его публицистика 70–80-х годов – это подлинная революционно-демократическая летопись всей пореформенной России. Резкость и непримиримость сатиры были отражением убежденности писателя в том, что необходимо решительно покончить с царизмом и эксплуататорами. Все симпатии писателя на стороне истерзанного, забитого хищниками трудящегося человека. Во имя освобождения народа и разоблачал он так беспощадно все язвы русской жизни.

Салтыков-Щедрин был и остается непревзойденным мастером публицистической сатиры, замечательным художником слова. В своем творчестве он часто прибегал к иносказанию, гиперболе, иронии, фантастике. Не менее любил он и пародию, в совершенстве владел юмором. Писатель удивительно быстро и верно умел подметить новое в экономике, политике, литературе. Это уменье позволило ему раньше других, уже в начале 70-х годов, создать яркие, типические образы нового капиталистического хищничества в лице Колупаевых и Разуваевых, в лице Чумазого. Огромная сила сатирического обобщения, типизации – яркая индивидуальная особенность стиля Салтыкова-Щедрина. Он мог схватывать явления в их становлении, росте. Недаром Гончаров говорил, что для изображения не установившегося в жизни нужен талант Щедрина, признав тем самым способность сатирика верно и своевременно улавливать новое в жизни.

Салтыков-Щедрин был мастером эзоповского языка. Немного найдется писателей и публицистов, которые могли бы сравниться с ним в искусстве обходить цензурные рогатки. Вслед за Герценом и Чернышевским он блестяще пользовался в подцензурной печати иронией и по праву мог повторить слова Герцена, назвавшего иронию «утешительницей» и «мстительницей».

Несмотря на многочисленные иносказания, на условность употребления ряда слов и оборотов речи, читатель, по свидетельству самого сатирика, хорошо понимал его. «...Литература до такой степени приучила публику читать между строками, что не было того темного намека, который оставался бы для нее тайной», – признавался писатель (V, 177). Но все же такая форма выражения была горькой необходимостью, которой невольно подчинялся литератор-демократ в самодержавной России.

Неистощимо языкотворчество Салтыкова-Щедрина. Он был очень чуток, внимателен к структуре родного языка, идиомам и поговоркам и негодовал на либерально-буржуазных газетчиков, коверкавших речь в угоду своим невзыскательным читателям. У него чрезвычайно сильно развито чувство слова, огромен словарный запас, поразительно умение использовать многозначность слов. Как никто, писатель умел выявить нужный смысловой оттенок в слове и с его помощью охарактеризовать любое жизненное явление, поведение отдельного человека или целой социальной группы.

Сатирик в совершенстве постиг язык так называемого «образованного» общества, язык чиновников, адвокатов, либеральных писателей и журналистов, законодательных учреждений и пародировал его в своих произведениях. Столь же хорошо знал он речь народа, крестьян, язык русских летописей.

Для характеристики различных сторон русской жизни 70–80-х годов Салтыков-Щедрин охотно вводил в свои произведения литературных персонажей: Молчалина, Чацкого, Рудина, Глумова, Ноздрева и многих других и заставлял их действовать. Это избавляло сатирика от необходимости подробно характеризовать прошлое «героев» своего времени. Сохраняя первоначальный портрет, литературные персонажи жили в произведениях Салтыкова-Щедрина второй жизнью. В изменившихся исторических условиях их характеры и поведение раскрывались с новых сторон, а литературное прошлое помогало уяснить классовую сущность и общественную роль живых представителей различных сословий в 70–80-е годы, делало ощутимой связь эксплуататоров и угнетателей капиталистической эпохи с крепостниками.

Во всех сатирических очерках Салтыкова-Щедрина встречается образ рассказчика или корреспондента, который в иных случаях становится рупором авторских идей и оценок. Этот образ является самостоятельным персонажем произведений сатирика. Чаще всего он олицетворяет собой колеблющегося, трусливого русского либерала-обывателя, примкнувшего к реакции, который разоблачает себя речами и поступками. Таков, например, корреспондент «Писем к тетеньке», от имени которого ведется повествование.

Писатель постоянно стремился сделать своих противников смешными, ибо смех – великая сила «в деле отличения истины от лжи», как говорил еще Белинский (X, 232).

«Насмешки боится даже тот, который уже ничего не боится»[120], – считал Гоголь. И Салтыков-Щедрин, верный школе критического реализма, традициям гоголевской сатиры, признавал, что смех – «оружие очень сильное, ибо ничто так не обескураживает порока, как сознание что он угадан и что по поводу его уже раздался смех» (XIII, 270).

В подцензурных же условиях этот способ борьбы оставался подчас единственно возможным, ибо кто мог позволить себе в легальной прессе патетический гнев или прямое осуждение позорящего Россию самодержавия?! Смех сатирика, злой и безжалостный, был направлен на расшатывание основ существующего строя, что прямо соответствовало тогда интересам народа.

Творчество Салтыкова-Щедрина в целом и публицистика в частности широко знакомят нас с эпохой самодержавного деспотизма, помогают полнее понять и оценить революционный подвиг русского народа, сбросившего под руководством пролетариата иго царизма и капитала. Марксисты часто обращались к наследию великого сатирика, а В.И. Ленин советовал «вспоминать, цитировать и растолковывать... Щедрина...»[121].

в начало

ЖУРНАЛ «ДЕЛО»

Вторым по значению вслед за «Отечественными записками» демократическим изданием 70-х годов шел ежемесячный журнал «Дело»[122]. Являясь непосредственным продолжением «Русского слова», он был первым и около полутора лет единственным толстым журналом демократического направления, выходившим в России после закрытия «Современника» и «Русского слова».

На протяжении восемнадцати лет, с 1866 по 1884 г., находясь в исключительно тяжелых цензурных условиях, журнал «Дело» неизменно сохранял свое прогрессивное лицо. Связь его с «Русским словом» сказалась и в составе сотрудников, и в общем направлении журнала. Вражда к существующему самодержавному строю и всем пережиткам крепостничества, борьба за экономический прогресс, за просвещение и свободу, защита интересов широких народных масс, пропаганда материализма в естествознании, сочувствие и помощь революционному подполью – вот что характеризует как первый, так и второй печатный орган Благосветлова.

Журнал «Дело» был задуман Н.И. Шульгиным еще в пору выхода «Русского слова» и «Современника». Однако он, не надеясь собрать необходимое число подписчиков, медлил с изданием своего журнала. После закрытия демократических органов в 1866 г. между редактором «Русского слова» Благосветловым и Шульгиным состоялось соглашение о выпуске «Дела» как непосредственного продолжателя журнала «Русское слово».

Официальным редактором «Дела» до 1880 г. оставался Шульгин, но его фактическим руководителем все это время был Благосветлов. Кроме них, непосредственное участие в делах редакции в 70-е годы принимал также А.К. Шеллер-Михайлов, которому было поручено редактирование беллетристического отдела.

Благосветлов стремился сделать журнал таким же ярким и популярным, каким было «Русское слово». Для этого он старался сплотить вокруг «Дела» товарищей по прежней работе, несмотря на рискованность такого шага, ибо Шульгин был уже предупрежден властями, что в его журнале нежелательно участие сотрудников «Русского слова».

Действительно вокруг «Дела» собрались основные авторы прежнего журнала Благосветлова. Освобожденный в ноябре 1868 г. из крепости Д.И. Писарев согласился сотрудничать в «Деле» и напечатал несколько статей, в том числе «Образованная толпа» – разбор сочинений Ф.М. Толстого (1867, №3, 4) и «Будничные стороны жизни» (иначе: «Борьба за жизнь») – о романе Достоевского «Преступление и наказание» (1867, №5 и 1868, №8). Большое участие в «Деле» принял Шелгунов, который после ухода Писарева стал ведущим публицистом журнала.

Кроме Писарева, Шелгунова, Шеллера-Михайлова, из авторов «Русского слова» в «Деле» выступали также П.Н. Ткачев, И.В. Федоров-Омулевский, Д.Д. Минаев, А.П. Щапов, Н.Ф. Бажин, Эли Реклю и некоторые другие. Все они были людьми неблагонадежными в глазах правительства, кое-кто состоял и под особым наблюдением, например, Благосветлов, Шелгунов, Минаев, Щапов. Многие сотрудники находились во время издания «Дела» в ссылке (Шелгунов, Щапов, Шашков, Берви-Флеровский), в эмиграции (Мечников, Ткачев – с 1873 г., Русанов, Лавров и др.). Эти-то люди и составили демократическое ядро журнала. К ним примкнули П.А. Гайдебуров, П.И. Якоби, В.О. Португалов и несколько позднее – К.М. Станюкович.

Из объявления, опубликованного в газете «Голос» за подписями Благосветлова и Ткачева, о том, что подписчикам «Русского слова» взамен прекращенного издания до конца года будут высылаться книжки нового журнала «Дело», стало ясно: готовится замаскированное продолжение «Русского слова». Не желая допустить этого, Третье отделение известило Главное управление по делам печати, что оно находит «неудобным» издание «Дела».

Отобрать права у издателя по закону все же не представлялось возможным, так как журнал «Дело» был разрешен за несколько дней до закрытия «Русского слова» и юридически являлся совершенно самостоятельным; тогда возник план цензурного удушения журнала.

В августе 1866 г. начальник Главного управления по делам печати в секретном письме начальнику Третьего отделения сообщил о необходимости поставить «Дело» в разряд подцензурных органов вопреки выданному Шульгину на основании Временных правил о печати 1865 г. разрешению на издание без цензуры. Ни один журнал 70-х годов не испытал такого гнета цензуры, какой пришлось вытерпеть «Делу».

Еще до выхода в свет первого номера цензуре было предложено усилить наблюдение за новым журналом Благосветлова, чтобы вынудить его к «добровольному закрытию». Вся цензурная история «Дела» говорит о желании правительства уничтожить журнал или, по крайней мере, превратить его в «сборник случайных статей». В переписке цензурного ведомства «Дело» не раз фигурирует как орган, «подлежащий полному исчезновению из области журналистики»[123].

В «Деле» запрещались такие материалы, которые беспрепятственно проходили в других периодических изданиях, даже в «Искре». Нередко больше половины подготовленных редакцией материалов попадало под запрет. Долгое время для цензурования «Дела» существовал особый, не предусмотренный законами о печати порядок: все материалы, предназначавшиеся для очередного номера, рассматривались не отдельными цензорами, а цензурным комитетом в полном его составе.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44