1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29

Но, конечно, Л.Д. Троцкий был главным вдохновителем и публицистом бюллетеня, многие номера которого заполнялись его статьями. Например, в январском номере за 1935 г. были помещены комментарии Л.Д. Троцкого к убийству С.М. Кирова и развернувшимся вокруг этого трагического события репрессиям и спекуляциям. В августе – сентябре 1939 г. были опубликованы его статьи «СССР в войне», «Загадка СССР», «Сталин – интендант Гитлеpa», «Германо-Советский союз», «Империалистическая война, рабочий класс и угнетенные народы» и др. Всесторонняя критика сталинизма, анализ его истоков, природы и последствий составляют основу содержания «Бюллетеня оппозиции» и публицистики Л.Д. Троцкого периода эмиграции. Недаром И.В. Сталин был постоянным и внимательным читателем этого издания, а порой, поскольку в редакции был сталинский соглядатай, знакомился с будущими публикациями раньше всех, о чем свидетельствует следующий документ:

«Совершенно секретно, т. Сталину, т. Молотову.

Направляю Вам агентурно изъятые нами из текущей переписки Седова копии двух статей Троцкого от 13 и 15 января 1938 года под заглавием «Продолжает ли советское правительство следовать принципам, усвоенным 20 лет назад» и «Шумиха вокруг Кронштадта».

Указанные статьи намечены к опубликованию в мартовском номере «Бюллетеня оппозиции».

Народный комиссар внутренних дел СССР

Генеральный комиссар государственной безопасности

25 февраля 1938 года Ежов»[10].

Наконец, одним из типоформирующих признаков журналистики русского зарубежья стало стремление беженцев установить в той или иной степени связи с родиной, подчеркнуть общность культуры диаспоры и метрополии. Как показано в нашей книге «Между двух войн: журналистика русского зарубежья (1920–1940 гг.)», контакты белой эмиграции с красной Россией тогда были достаточно разнообразными, а стремление к ним было двусторонним, хотя в ходе укрепления власти И.В. Сталина они сокращаются. В конечном итоге режим Сталина в целях самосохранения воздвигает железный занавес между диаспорой и СССР.

Наиболее полно надежды и сомнения эмиграции, ее поиск духовного общения с родиной, возможности вернуться домой выразились в сменовеховстве. Об этом направлении уже немало написано. Оно рассматривается и как троянский конь в лоне русского зарубежья, и как естественное стремление россиян вернуться домой[11]. На наш взгляд, существовали объективные причины возникновения подобного направления в той или иной форме. Нельзя судить о нем слишком прямолинейно. Другое дело эксплуатация такого рода настроений со стороны руководства метрополией, его естественное желание расколоть эмиграцию, чтобы уменьшить опасность военных угроз и т.д. Представляется справедливым замечание современного историка А.В. Квакина: «Однако даже наличие финансовой подпитки не дало бы возможности организовать достаточно широкое общественно-политическое движение в Советской России и белой эмиграции. Можно было бы выпустить на большевистские деньги сборник, наладить издание газеты или журнала, но речь идет о массовой поддержке, наличии предшествующих идей, стремлении белого движения избежать дальнейшего распространения сменовеховских идей»[12].

В 1921 г. в Праге выходит сборник статей «Смена вех», объединивший имена известных тогда публицистов и политиков. В их числе профессор Н.В. Устрялов, кадет, руководитель бюро печати Омского правительства; профессор Ю.В. Ключников, кадет, министр иностранных дел этого же правительства; профессор С.С. Лукьянов, один из организаторов антибольшевистского восстания в Ярославле; адвокат А.В. Бобрищев-Пушкин, товарищ Председателя Союза 17 октября, член правительства Деникина; профессор С.С. Чахотин, кадет, руководитель «Осведомительного отделения» Добровольческой армии и др.[13] Политическая платформа сборника сформулирована в названии статьи С.С. Чахотина «В Каноссу!». Ее автор пишет: «Мы не боимся теперь сказать: “Идем в Каноссу! Мы были не правы, мы ошиблись. Не побоимся же открыто и за себя и за других признать это”. Наш долг – помочь лечить раны больной родины, любовно отнестись к ней, не считаться с ее приступами горячечного бреда. Ясно, что чем скорее интеллигенция возьмется за энергичную работу культурного и экономического восстановления России, тем скорее к больной вернутся все ее силы, исчезнет бред и тем легче завершится процесс обновления ее организма»[14].

По сути, это был призыв к эмиграции признать новую власть, принять участие в возрождении России, заняться просвещением народа. Поход в Каноссу рассматривался как преодоление большевизма, которое якобы началось и в самой России и будет развиваться. При этом огромные надежды возлагались на новую экономическую политику. В одной из своих статей «Эволюция и тактика» (1922) Н.В. Устрялов проводил мысль, что нэп – не тактика, а эволюция большевизма.

Психологический надлом эмиграции ярко выразился в появлении другого документа: в газете «Накануне» 14 апреля 1922 г. было напечатано письмо А.Н. Толстого, в котором он признавался: «Я ненавидел большевиков физически. Я считал их разорителями русского государства, причиной всех бед. В эти годы погибли два моих брата, один зарублен, другой умер от ран, расстреляны двое моих дядей, восемь человек моих родных умерли от голода и болезней. Я сам с семьей страдал ужасно. Мне было за что ненавидеть.

Красные одолели, междоусобная война кончилась, но мы, русские эмигранты в Париже, все еще продолжали жить инерцией бывшей борьбы. Мы питались дикими слухами и фантастическими надеждами». А.Н. Толстой иллюстрирует свою мысль примерами и с горечью, замешанной на иронии, замечает: «Россия не вся вымерла и не пропала, 150 миллионов живет на ее равнинах...» Письмо уже тогда известного писателя было воспроизведено в газете «Известия ВЦИК» 25 апреля с комментариями П.С. Когана под характерным названием «Раскол в эмиграции».

Сборник «Смена вех» получил широкий резонанс как в русском зарубежье, так и в метрополии. В газете «Известия ВЦИК» выступил сам редактор Ю.М. Стеклов со статьей «Психологический перелом» (1921. 13 окт.). В «Правде» 14 октября 1921 г. была помещена статья Н.Л. Мещерякова «Знамение времени». В полемике вокруг сменовеховства участвовала центральная и местная пресса. Со статьями, пафос которых был направлен на борьбу с буржуазным реставраторством, выступили А. Бубнов, В. Быстрянский, В. Невский, М. Покровский, Е. Ярославский и др. В журналистике русского зарубежья преобладало еще более негативное отношение к сменовеховству. 14 ноября 1921 г. состоялось заседание парижской демократической группы партии «Народная свобода» во главе с П.Н. Милюковым. На нем сменовеховцев прямо называли «коммунистическими агентами». Такое представление о них было наиболее распространенным[15]. В мае 1922 г. Союз русских литераторов и журналистов в Париже, Комитет помощи ученым и писателям исключили из своих рядов А.Н. Толстого, И.М. Василевского и В.И. Ветлугина как лиц, «участвующих в органах печати, защищающих власть, отрицающую свободу печати»[16].

Каким бы ни было отношение к этому течению со стороны метрополии и диаспоры, оно имело свои особенности и организационные формы. Важное значение в оформлении и выявлении взглядов и позиций его сторонников, их взаимосвязи, росте рядов сыграла сменовеховская печать, получившая «широкую географию»: журналы «Смена вех» (Париж, 1921–1922), «Война и мир. Вестник военной науки и техники» (Берлин, 1922–1925), «На родину» (Болгария), «Россия», «Новая Россия» (Петроград-Москва, 1922–1926); газеты «Новый путь» (Рига, 1921–1922), «Накануне» (Берлин, 1922–1924), «Новости жизни» (Харбин, 1918–1929), «Путь» (Гельсингфорс), «Далекая окраина» (Харбин); альманах «Русская жизнь» (Харбин, 1922–1923).

Многие из сменовеховцев были активными публицистами. Так, только Н. Устрялов выступил в прессе более чем с 70 статьями[17] с обоснованием сменовеховской идеологии («Вехи и революция», «Вперед от “Вех”», «О будущей России», «Сумерки революции» и др.). В сменовеховской журналистике сотрудничали В. Белов, Э. Голлербах, Р. Гуль, И. Лежнев, В. Муйжель и др.; писатели, жившие в Советском Союзе: М. Булгаков («Белая гвардия», «Багровый остров», «Записки на манжетах» и др.)[18], М. Зощенко, А. Соболь, А. Грин, Е. Замятин, Б. Пильняк и др. Особенностью сменовеховской журналистики было то, что она активно взаимодействовала с метрополией. Это отразилось и на советской периодике, где появлялись сменовеховские издания: «Россия», «Новая Россия» и др.

Нередко историки русского зарубежья рядом со сменовеховством ставят другое течение эмигрантской мысли и социальной жизни – евразийство. Это явно несколько примитивный подход к сложнейшему явлению русской культуры, имевшему свои истоки и свое продолжение. Любопытно, что в научной литературе более глубокое прочтение особенностей евразийства дают зарубежные исследователи: Марк Раев (США), Люциан Суханек (Польша), Мадхаван К. Палат (Индия) и др.[19] Одиозным является представление о евразийцах как «православных большевиках», агентах ГПУ и т.п.[20] Вероятно, справедливо историк М. Раев называет евразийство «единственной новаторской (несмотря на свой синкретизм) историко-философской доктриной, возникшей в русском зарубежье». Он отмечает, что «учение евразийцев подчеркивало культурную уникальность территории, лежащей между Центральной Европой и Тихим Океаном», что «евразийцы отстаивали примат духовных элементов в историческом процессе»[21].

Общим со сменовеховством у евразийцев были стремление к общению с метрополией, надежда на возможность вернуться на Родину. Евразийство объединило вокруг себя разнородные интеллектуальные силы. Блестящие философы и публицисты – Н.С. Трубецкой, Г.В. Флоровский, П.Н. Савицкий, Г.В. Вернадский, Л.П. Карсавин, В.Н. Ильин и др. – развивали и отстаивали свои идеи и взгляды в периодике и книгах[22]. Уже в 1920 г. в Софии выходит монография Н.С. Трубецкого «Европа и человечество». Филолог и лингвист Н.С. Трубецкой становится одним из основателей теоретических воззрений евразийцев, получивших наиболее полное выражение в широко известном сборнике  «Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев», увидевшем свет в 1921 г. в Софии. Сборник включал произведения Н.С. Трубецкого (вступительная статья, «Об истинном и ложном национализме», «Верхи и низы русской культуры»), Г.В. Флоровского, П.Н. Савицкого, П.П. Сувчинского. Сборник положил начало не только самому течению, но и его журналистике. Он рассматривался как первый номер «Евразийского временника». С 1921 по 1927 г. в Софии, Берлине, Париже вышло 15 его номеров под редакцией П.Н. Савицкого, П.П. Сувчинского, Н.С. Трубецкого. Второй сборник «На путях. Утверждение евразийцев» был напечатан в Берлине в 1922 г. В нем участвовали, кроме уже названных, А.В. Карташев, П.А. Бицилли. Затем последовали три сборника под общим названием «Евразийский временник» (Берлин – два номера, Париж – один номер). В 1923 г. появился сборник «Россия и латинство» (Берлин).

Во второй половине 20-х годов публицистическая деятельность евразийцев расширяется. Ими создаются «Евразийская хроника» (1925–1937), журнал «Версты» (1926–1928), еженедельник по вопросам культуры и политики «Евразия» (Кламар, Франция, 1928–1929), «Евразийский сборник» (Прага, 1929). Помимо этого публиковались программные документы, манифесты «Евразийство. Опыт систематического изложения» (Париж, 1926), «Евразийство. Формулировка 1927» (Париж, 1927), «Тридцатые годы» (Париж, 1931), монографии Н.Н. Алексеева, Г.В. Вернадского, Л.П. Карсавина, П.Н. Савицкого, Н.С. Трубецкого, С.Л. Франка и др.

Полемика вокруг евразийства в журналистике достигала высокого накала. Философ И.А. Ильин писал в «Новом времени», что евразийцы ищут «общую почву с революцией и общие задачи с большевизмом», приспосабливаются к нему, прекращают борьбу с ним. Наиболее последовательный и резкий критик евразийства известный историк А.А. Кизеветтер увидел его сущность в отрицании «общечеловеческих начал в культурной жизни мира»[23]. Самые консервативные круги ставили знак равенства между евразийством и большевизмом. Характерны в этом отношении высказывания публицистов газеты «Возрождение». И.П. Грим: «Пусть тот, кто с нами, уходит от евразийцев, тот же, кто с евразийцами, – уходит от нас». Н.Е. Марков: «Большевизм идет из Азии так же, как и коммунизм; право и собственность – из Рима. Спасение России – лицом к Европе». Н.Н. Чебышев иронизирует по поводу того, что евразийство «подрумянилось на маргарине дешевых столовых, вынашивалось в приемных в ожидании виз, загоралось после спора с консьержками, взошло на малой грамотности, на незнании России теми, кого революция и бешенство застигло подростками»[24].

Особенно резкое противодействие вызывали идеи возвращенчества, прозвучавшие в евразийстве, стремление евразийцев открыто восстановить связи единого культурного пространства. Журнал «Версты» предоставил свои страницы советским авторам И. Бабелю, А. Белому, Б. Пастернаку, Ю. Тынянову и др. Вместе с ними публиковались эмигранты – философы и публицисты Н.А. Бердяев, Л.П. Карсавин, Г.П. Федотов, Л.И. Шестов, литераторы А. Ремизов, М. Цветаева и др.

Наиболее открыто установка на сближение и сотрудничество с советской властью прозвучала в газете «Евразия». Ее сотрудники предприняли в связи с этим ряд практических шагов, многие из них уехали на Родину. В начале 30-х годов происходит борьба между сложившимися в евразийстве направлениями. По-разному понималось стремление «обеспечить постепенную эволюцию СССР в сторону евразийства»[25]. Позиция газеты вызвала протест у основоположников течения, выступивших со специальным заявлением «О газете “Евразия”» (1929) с критикой ее направления и отмежеванием от него[26].

Попытки установить связи с Россией, выяснить возможности воссоединения с нею, ощущение ее близости и родственности наложили свой отпечаток на систему журналистики русского зарубежья, ее типологию, содержание. В системе функционировали издания сменовеховские, евразийские, просоветские. Отчасти изменялся в связи с этим характер печатных органов другой ориентации (кадетских, социалистических и др.). Взаимосвязь диаспоры и метрополии носила не только нейтральный или позитивный характер, но и критический. Журналисты русского зарубежья проделали большую работу по разоблачению сталинского режима, господствовавшего на родине с 30-х годов[27].

Таким образом, журналистика русского зарубежья 20–40-х годов XX в. – это целостная и оригинальная система разных типов изданий, отразившая пеструю социально-демографическую структуру эмиграции из России, опиравшаяся на традиции русской журналистики XIX – начала XX в. Основой послереволюционной эмиграции послужило Белое движение, поэтому ее направленность по отношению к метрополии – неприятие советской власти и большевизма, непримиримость с ними. Но и в этом постепенно все больше выявляются оттенки, нюансы и отличия. Иначе и не могло быть. Эмиграция должна ощущать дыхание Родины, какой бы та ни была, через невидимые капилляры быть связанной с нею. Россия – одна: и за рубежом, и в СССР. В журналистике эта потребность связи с метрополией проявилась достаточно основательно и многообразно. Однако эмиграция должна была жить своей жизнью в новых для себя условиях, адаптироваться к ним, и в этом огромную роль сыграла журналистика, активно формировавшая политическое, социальное и культурное пространство русского зарубежья. Хорошим примером в этом отношении является история образования «русского Берлина».

в начало

Харина Н.А.

2. «РУССКИЙ БЕРЛИН» (1921–1923 годы)

Своеобразие берлинского политического и коммуникационного пространства. Приток политических беженцев в Германию, усилившийся в начале XX в., характеризуется возрастающим количеством российского студенчества, пополнявшего ряды русской социал-демократической эмиграции[28]. С 1900 по 1905 г. Германия была основным прибежищем для социал-демократической и либеральной эмиграции из царской империи[29]. Любая политическая эмиграция стремится к смене политической обстановки и возвращению на родину, в этом стремлении русская исключением не являлась. Ее особенность состояла в том, что она объявила войну не только своему врагу на родине, но и международному большевизму – как проводившему, с ее точки зрения, агрессивную политику и развивавшему подрывную деятельность в остальных государствах[30].

Именно Берлин, бывший центром лагеря недавних противников по войне, неожиданно в самом начале 1920-х годов становится первым городом, куда притекает огромная масса беженцев. Это обстоятельство вносит существенные изменения в новую политическую роль Берлина. Город превращался в место ведения открытых дискуссий и свободно высказываемых мнений во всех кругах, начиная от коренных немецких до прибывавших представителей старой и новой России.

Отношение к Берлину 1921–1923 гг. со стороны интенсивного и компактного мира русской колонии косвенно отражалось в многочисленных анекдотах и остротах[31]. Главная магистраль Берлина Курфюрстендамм была шутливо окрещена в «Неппский проспект» (по аналогии с Невским проспектом, с одной стороны, и от немецкого Neep – обман, надувательство – с другой), а сам город получил ироничное название «Шарлоттенграда» (от имени западного района «Шарлоттенбург», густо заселенного русскими) или «Берлино-града» (изобретение многочисленной диаспоры). У Андрея Белого мы находим переделку известного пушкинского выражения «и кюхельбекерно и скучно» в «и стало мне и курфюрстендаммно и томительно»[32], что отражает своеобразную атмосферу «города в городе».

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29