1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20

Надо сказать, что Достоевский очень часто использовал фактологические свидетельства: газеты, книги, письма и т.п. Подтверждением могут служить следующие отрывки из публикации:

«Недавно вышла возмутительная прокламация и, как все потаенное и запрещенное, прочитана с жадностью. По крайней мере, мы не встречали еще никого, кто не читал бы ее...

Даже (один не официальный, а официозный журнал) одна газета не постыдилась сопоставлением рядом двух статей указать на среду, где можно бы поискать подобных мошенников, а эта среда есть та среда, к которой обращается автор статьи в “СПб. Ведомостях” “Учиться или не учиться”, т.е. студенты. Мы, по крайней мере, так поняли две передовые статьи № 143 “Северной пчелы” и очень будем рады, если она основательно опровергнет наше недоразумение... Между тем из Пензенской губернии все пишут...»[19]

Несомненно, Достоевский читал и «прокламацию», и «статьи» в официозных и других изданиях или интересовался мнением о них у своих друзей, знакомых, у авторов писем в редакцию журнала и т.д. Это означает, что он применял методы, которые сейчас называются в теории журналистики «анализом документов», «беседой», «опросом». И такое обращение Достоевского к материалам газет и журналов, другим документальным источникам не случайно, как и использование свидетельств и мнений разных людей. Они – важный атрибут его статей:

«Петербург горит ежедневно и горит страшно – в этом нет сомнения. Петербург поджигают – об этом все говорят, но никто ничего положительно не знает. Полициею, говорят, захвачено множество людей, но полиция молчит и захвачен ли кто и кто захвачен, мы ничего не знаем»[20].

Сознательное употребление автором местоимения «мы» обращает на себя особое внимание. При этом Достоевский явно умалчивает о том, что ему известно и от кого... Намеренное недоговаривание – жестокая необходимость. В целом создается как бы единение читателей и автора. И это важно для них.

В «Пожарах» присутствуют также результаты применения такого метода, который ныне называется «мысленным экспериментом». Достоевский, в частности, пишет:

«Любопытно бы, если б возможно было, вывести цифру: насколько пьянство способствует усилению пожаров? Что оно способствует – это несомненно. Какой осторожности ждать от пьяного человека?»[21]

Автор мысленно представляет некую ситуацию и находит ответ на нее. Это может сделать и каждый читатель его публикации. Такого же рода предположительную ситуацию он предлагает разрешить своим потенциальным оппонентам:

«Голословно обвинять молодое поколение в самых удивительных производствах не трудно, особенно когда оно не может отвечать на обвинения от своего имени. Наконец, положим, что оно даже солидарно с некоторыми удивительными вещами. В таком случае потрудитесь прежде всего различить: большинство или меньшинство на стороне этих удивительных вещей...»[22]

Федор Михайлович сознательно идет на поиск истины, опираясь на факты и апеллируя к логике читателя. Он дает ему возможность разобраться в ситуации, руководствуясь объективной информацией, в том числе той, которую удается найти самому автору в расследовании.

К сожалению, статьи о пожарах были запрещены цензурой. И массовый читатель не увидел их своевременно (впервые «Пожары» опубликованы в 1929 г.). Но от этого они не перестали быть свидетельством обращения великого писателя к журналистскому расследованию, которое стало необходимым при отсутствии в российском обществе достоверной информации, связанной, в частности, с названными трагическими происшествиями. И этот опыт вполне может быть использован современными авторами.

в начало главы << >> в начало

Против предвзятости и клеветы

Предвзятость, клевета приводят к человеческим страданиям, а порой – и трагедиям. Передовые российские писатели, публицисты всегда боролись против этого зла, где бы его ни замечали. Яркий пример проявления такой борьбы – журналистское расследование В.Г. Короленко в связи с так называемым «мултанским жертвоприношением». Почти десять месяцев – с сентября 1895 года по июнь 1896 года – заняло у него это дело. «Люди погибают невинно, совершается вопиющее дело, – писал он В.М. Соболевскому, редактору “Русских ведомостей”, – я не могу сейчас ни о чем больше думать»[23].

Мултанское дело – это судебный процесс над группой удмуртских крестьян по обвинению их в убийстве человека с целью принесения жертвы языческим богам. В этом деле, как в капле воды, отразилось типичное отношение царского самодержавия к национальным меньшинствам России – отношение явного, неприкрытого произвола. Суть же была в следующем. 5 мая 1892 года неподалеку от небольшого удмуртского села Старый Мултан Вятской губернии был обнаружен обезглавленный труп. Полиция арестовала группу удмуртов из этого села, полагая, что они совершили ритуальное убийство.

С самого начала следствие приняло характер однобокого поиска доказательств виновности мултанцев. Принимались всевозможные слухи, домыслы в пользу выдвинутой версии. Кроме того, полиция подвергала пыткам свидетелей и подозреваемых. Когда после 29 месяцев следствия дело поступило в местный суд присяжных, он обвинил мултанцев в ритуальном убийстве и вынес им суровые наказания. Решение суда было обжаловано, а затем – отменено. Повторное слушание дела состоялось в другом месте. Но и на этот раз оно рассматривалось тенденциозно, в заседаниях суда принимал участие прежний председатель, свидетелей не вызывали. И опять был вынесен обвинительный приговор.

Перед повторным судом (29 сентября – 1 октября 1895 г.) местные журналисты О.М. Жирнов и А.Н. Баранов, видя предвзятость судей, попросили помощи у В.Г. Короленко, который откликнулся на этот призыв. После первого ознакомления с материалом следствия Короленко решил побывать на втором судебном процессе. Вместе со своими помощниками он застенографировал почти все разбирательство. «Мы, – сообщал он жене 1 октября 1895 года, в день окончания суда, – писали целых два дня беспрестанно, решив втроем составить полный отчет. После окончания мы считаем вместе свои записи и каждый дополнит свои пропуски»[24].

По материалам суда был составлен отчет, который предполагалось опубликовать. Но этим расследование не ограничилось. Короленко сразу же после суда приступает к накоплению материала. Он едет в Мултан, исследует место происшествия, встречается с людьми и т.д. Причем изучение фактов ведет самым тщательным образом. Достаточно полное представление об этом дают, например, строки одной из глав его публикации о «мултанском жертвоприношении»:

«В настоящей статье я, разумеется, не рассчитываю исчерпать данный вопрос. Читателям “Русского богатства” отчасти уже известна и обстановка, и обстоятельства дела, о котором дважды уже говорилось в нашем журнале. Они знают также, что первый приговор кассирован сенатом, который признал, что:

во-первых, не доказано самое существование среди вотяков обычая человеческих жертвоприношений, что, во-вторых, предварительным следствием сделано много упущений, не исправленных также и следствием судебным, и что, наконец, в деле была существенно нарушена равноправность сторон. В настоящее время защитником мултанских вотяков опять подана кассационная жалоба, и юридическая сторона дела будет еще раз предметом компетентного обсуждения. Я останавливаюсь только на общем вопросе: можно ли и теперь признать доказанным самое существование человеческого жертвоприношения среди вотского населения и, главным образом, какому богу могла быть принесена эта ужасная жертва.

Вот фактическая сторона этого дела. В понедельник, после Фоминой недели, то есть 20 апреля 1892 года, нищий Конон Дмитриев Матюнин отправился из родного села в малмыжскую сторону за сбором подания. Это был человек нестарый, очень крепкий, здоровый на вид, смирный и непьющий, но страдающий падучей болезнию и проявлявший, по некоторым указаниям, признаки ненормальности. От завода Ныртов до Старого Мултана, если не ошибаюсь, более ста верст. Нищий шел, побираясь Христовым именем, заходя по сторонам и ночуя, где доведется.

4 мая в середине дня он встретил мултанского псаломщика Богоспасаева в дер. Капках, по пути к Кузнерке и Аныку, или, может быть, к Мултану. Они обменялись жалобами на скупость народа. Псаломщик набрал очень мало овса на семена, а нищему не верили, что он болен. Между тем, несмотря на здоровый вид, – у него падучая, от которой он напрасно лечился в Ныртах. Доктор советовал ехать в Казань, “там ему сколют череп и выпустят воду...” Но нищий побоялся. Так, поговорив, они расстались, и псаломщик более его не видал.

Накануне, в ночь с 3 на 4 мая, нищий из Ныртов, страдающий падучей болезнию, в азяме с синей заплатой, ночевал в деревне Кузнерке, у старика (русского) Тимофея Санникова. На следующий вечер 4 мая к сыну этого Санникова, Николаю, опять приводят на ночлег нищего. Он тоже из Ныртов, тоже страдает падучей болезнию, тоже здоров на вид и вдобавок говорит, что ночевал у Тимофея Санникова прошлую ночь. Все эти признаки точно соответствуют приметам Матюнина, но впоследствии Николай Санников вспоминает, что на азяме этого нищего как будто не было заплаты, из чего обвинение решительно заключает, что это был другой нищий, хотя тоже из Ныртов, тоже страдающий падучей и... тоже ночевавший накануне у Тимофея Санникова?

В то же время, то есть 4 мая, псаломщик Богоспасаев, вернувшийся со своим скудным сбором овса, видит в Мултане еще другого нищего с корзиной и пьяного. Этого же нищего видят и другие свидетели, в том числе урядник. Он отличается от Матюнина, во-первых, корзиной, во-вторых, у него нет посоха, в-третьих, он пьян (Матюнин, по уверению его вдовы, в рот не брал водки). Вотяки говорят, что этот нищий был родом с Ижевского завода и действительно ночевал в Мултане...

С приближением вечера рокового четвертого мая – признаки этих двух личностей как-то перемешиваются взаимно. Три свидетеля видят какого-то нищего идущим по улице в Мултане и сидящим на бревнах. Он красен и пьян, что-то бормочет, а по одному показанию – закуривает папиросу (Матюнин не курил). Все это черты ижевского нищего с корзиной. Но на нем надет будто бы азям с заплатой и рубаха с прорехой, принадлежащие нищему из Ныртов и найденные впоследствии на убитом. Его перед вечером (около 4 мая) ведут по переулку, к дому суточного, у которого должны ночевать все нищие, застигнутые приближением ночи в Мултане...

Как видите, в сумерках рокового вечера – личность нищего двоится: при одном из двойников, ночующем в Кузнерке, остается 4 мая происхождение (из Ныртов), падучая болезнь и рыжая борода Матюнина; при другом, которого видели на бревнах в Мултане, – азям с заплатой и одежда того же Матюнина, с прибавлением, впрочем, пьянства...

Затем нищий с корзиной, родом из Ижевского завода и любящий выпить, продолжает шататься по Мултану более недели, а нищего из Ныртов те, кто его видел, видели в последний раз.

Пятого мая, часов в десять утра, крестьянская девочка Марфа Головизнина шла пешеходной тропой, пролегающей по лесу, между деревнями Чульей и Аныком. Я был на этой тропе после описанного выше приговора над вотяками. Трудно представить место более угрюмое и мрачное. Кругом ржавая болотина, чахлый и унылый лесок. Узкая тропа, шириной менее человеческого роста, вьется по заросли и болоту. С половины ее настлан короткий бревенник вроде гати, между бревнами нога сразу уходит в топь по колено; кой-где между ними проступают лужи, черные, как деготь, местами ржавые, как кровь. Несколько досок, остатки валежника и козлы из жердей обозначают место, где нашли труп Матюнина и где его караулили соседние крестьяне...

Он лежал поперек, то есть занял всю тропу, по которой шла Головизнина. Я был на этой тропе, и мне очень трудно представить, чтобы кто бы то ни было, идущий по ней и видящий на своей дороге это ужасное препятствие, мог не заметить среди белого дня, что у лежащего в таком необычном месте человека нет головы. Но девочка этого “не заметила”, как она говорит, потому что человек был прикрыт азямом. У нее развязался вдобавок лапоть. Она “подобулась, обошла труп по-за-ногам” и пошла дальше. Пройдя мимо толчеи, постукивающей шагах в двухстах на такой же унылой полянке, она пришла в починок и сказала там о лежащем на тропе человеке.

Назад она пошла опять одна той же тропой, на следующий день, 6 мая. Человек лежал там же, но азям, как говорится в обвинительном акте, – был кем-то снят. Кто это подходил к трупу в эти сутки и кто снял азям, – осталось неизвестным, но теперь девочка рассказала в деревне Чулье, что у лежащего на тропе человека нет головы. Пришли крестьяне двух деревень и совершенно затоптали следы, так что оказалось невозможным определить, откуда подтащен труп. 7 мая прибыл урядник, который нашел, что на убитом надета котомка, за лямки которой заделан сложенный азям. Итак, безвестная рука, то прикрывавшая, то снимавшая азям, – продолжала над мертвым свою работу даже по прибытии полиции...

Девятого прибыл пристав, который записывает новую перемену: уже после урядника кто-то вынул азям из-за котомки, надел его на труп в рукава и опять надел котомку за плечи. При этом и лапти оказались завязаны плохо, как будто их надевали уже на мертвого. Вотяков в это время еще не было. Азям, который девочка видела на трупе, а урядник – заделанным за лямки, опять надет в рукава, очевидно, уже на мертвого и притом не вотяками. К сожалению, цель этого многократного переодевания найденного на тропе безголового человека совершенно не интересует ни пристава, ни следственные власти, которые обращают исключительное внимание на лапти. На основании одних этих данных, да еще темных слухов о вотяках вообще, – составляется предположение, что убитый принесен в жертву вотским богам. Впоследствии, ровно через месяц оказалось при вскрытии, что из грудной полости вынуты сердце и легкие, для чего у шеи и спины разрублены основания ребер. Но в то время пристав не заметил и не описал этих повреждений, хотя, впрочем, сам раздевал труп... В его протоколе есть даже следующее странное место: “есть ли сердце и легкие, заметить невозможно из-за большого количества запекшейся крови”.

При трупе оказались: азям с заплатой и синепестрядинная рубаха с прорехой под мышкой, виденные некоторыми свидетелями будто бы на нищем в Мултане; затем рыжая борода и свидетельство о том, что убитый родом из Ныртов, а также, что он страдает падучей болезнию, – черты нищего, ночевавшего в Кузнерке. Таким образом, двойственная личность убитого остается такою же и после смерти. Если это тот, что ночевал в Кузнерке, значит, выйдя утром после восхода солнца 5 мая, он пошел куда-нибудь к Аныку, свернул на лесную тропу и где-то здесь встретил свою горькую участь. Свидетельства о личности и болезни дают основание для этого предположения.

Но... признаки одежды (азям и прореха на рубахе) направляют розыски к Мултану, и с этих пор дело принимает свой окончательный характер: вотяки обвиняются в человеческом жертвоприношении.

Обвинение рисует дело в следующем виде.

В Мултане сохранились еще следы родового быта и языческого культа. Родовое деление сказалось расслоением Мултана на два рода: учурский и будлуцкий. К первому принадлежат четырнадцать семей, ко второму остальные (56). У каждого рода есть свой шалаш, род амбара, с полками вдоль стен без окон, в котором родовичи совершают “моление”, хотя и перед иконой, но по старому языческому обряду. Они здесь “молят”, то есть приносят в жертву гусей и уток. Раз был принесен даже бычок. Для этого у каждого рода при шалаше есть выборные, вроде жрецов: тыр-восяси, покчи-восяси и бодзимь-восяси, которые совершают обряды.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20