1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20

Здесь собрано, пожалуй, все – и то, что было обнародовано правительством о Пугачеве, и то, что показалось автору достоверным в рассказах о нем иностранных писателей. Воспользовался Пушкин некоторыми рукописями, преданиями и воспоминаниями живых свидетелей. Дело Пугачева, ранее не опубликованное, находилось в архиве вместе с другими важными бумагами, некогда государственными тайнами, перешедшими затем в разряд исторических материалов. Включенные в это дело документы Пушкин в первую очередь использует в своей работе. Так, он обращается к Манифесту от 15 октября 1773 года, в котором правительство объявляло народу о появлении самозванца, увещевая обольщенных российских подданных заблаговременно «от­стать» от преступного заблуждения. Приводит Пушкин и донесения об уроне, нанесенном Пугачевым войскам Екатерины, и приказы разных военачальников, в том числе командующего Рейнсдорпа:

«1. Все мосты через Сакмару разломать и пустить вниз по реке.

2. У польских конфедератов, содержащихся в Оренбурге, отобрать оружие и отправить их в Троицкую крепость под строжайшим присмотром.

3. Разночинцам, имеющим оружие, назначить места для защищения города... прочим находиться в готовности в случае пожара и быть под начальством таможенного директора Обухова...

4. Сеитовских татар перевести в город и поручить начальство над ними коллежскому советнику Тимашеву.

5. Артиллерию отдать в распоряжение действительному статскому советнику Старову-Милюкову, служившему некогда в артиллерии...»[1]

В своем расследовании Пушкин важное место отводит переписке военачальников, используя и многочисленные лаконичные донесения (например, яицких комендантов о взятии Илецкого городка), и развернутую переписку военных. Он прекрасно ориентируется во всем этом материале. Из писем известных полководцев (Бибикова, Веловского, Кара и др.) читатель может не только почерпнуть важную информацию о ведении боя, перемещении и дислокации войск, но и узнать о характере самих военачальников. Благодаря таким деталям расследование обогащается, за громкими фамилиями видны обыкновенные живые люди, которым ничто человеческое не чуждо. Вот, например, отрывки из писем Бибикова Чернышеву, Фонвизину и своим родственникам:

«...Дела здесь нашел прескверны... вдруг себя увидел гораздо в худших обстоятельствах и заботе, нежели как сначала в Польше со мною было... Войска мои прибывать начали вчера: баталион гренадер и два эскадрона гусар... Но к утушению заразы сего очень мало, а зло таково, что похоже (помнишь) на петербургский пожар, как в разных местах вдруг горело и как было поспевать всюду трудно. Со всем тем, с надеждою на Бога, буду делать, что только в моей возможности будет...

...Сегодня войдут мои в Оренбург; немедленно и я туда поспешу добраться, чтоб еще ловчее было поворачивать своим; а сколько седых волос прибавилось в бороде, то Бог видит; а на голове плешь еще более стала: однако я по морозу хожу без парика...»[2]

Александр Сергеевич очень гордился добытой перепиской императрицы Екатерины и Вольтера по поводу пугачевского бунта. И действительно, найденные документы представляют неоспоримую историческую ценность. Емельян Пугачев, виновник ужасного смятения в России, привлекал общее внимание Запада. В Европе его принимали за орудие турецкой политики. Вольтер, тогдашний представитель господствующих мнений, писал Екатерине едкие письма, та остроумно отвечала, досадуя на европейские сплетни:

«...Одни только газеты подымают шум по поводу разбойника Пугачева, который ни в прямых, ни в косвенных отношениях с г. де Тотт не состоит. Пушки, отлитые одним, для меня значат столько же, сколько предприятия другого. Господин де Пугачев и господин де Тотт имеют, впрочем, то общее, что один изо дня в день плетет себе веревку из конопли, а другой в любую минуту может получить шелковый шнурок...»[3]

Использует Пушкин в своем расследовании и народную молву, сплетни и слухи. Во времена бунта о Пугачеве говорили на каждом шагу, никто не остался безразличным. Кому-то он представлялся будущим императором, кому-то – разбойником с большой дороги. Иногда его победы преувеличивали; например, молва о взятии Оренбурга разнеслась еще до появления Пугачева в этом городе. Такого рода «данные» позволяют автору расследования воссоздать «фон», на котором развертывалась кровавая драма.

Сплетни ходили не только о Пугачеве. Пушкин помещает опровержение на клевету, порочащую военачальника Михельсона. Утверждали, что он мог предупредить взятие Казани мятежниками, но нарочно дал им время разграбить город, чтобы в свою очередь поживиться богатой добычей, предпочитая какую бы то ни было прибыль славе, почестям и царским наградам, ожидавшим спасителя Казани и усмирителя бунта. Читатель, напротив, видит, как быстро и неутомимо Михельсон преследует Пугачева. Правда, автор допускает, что, возможно, солдаты Михельсона обогатились, но, по его мнению, стыдно было бы обвинять без доказательств старого, заслуженного воина, проведшего всю жизнь на поле чести и умершего главнокомандующим русскими войсками.

Пушкин приводит подробные описания организации войск Пугачева и Екатерины; атмосферы, царящей в то смутное время; своеобразной архитектуры того или иного города; нравов и даже внешности некоторых героев. Так, он рассказывает, что войско Пугачева разделено было на полки, состоящие из пятисот человек. Жалованье получали одни яицкие казаки; прочие довольствовались грабежом. За побег объявлялась смертная казнь. Десятник головой отвечал за беглеца. В войске постоянно велась сторожевая служба. Пугачев строго наблюдал за ее несением, лично объезжал караулы и дозоры, иногда и ночью. Почти каждый день происходили учения. Ежедневно отправлялась церковная служба. Пугачев, будучи раскольником, в церковь никогда не ходил. Когда ездил он по базару, то всегда бросал в народ медные деньги. Судил единолично. Лагерь самозванца был вертепом убийств и распутства, в нем было множество офицерских жен и дочерей, отданных на поругание разбойникам. Казни происходили каждый день. Овраги около лагеря были завалены трупами расстрелянных, удавленных, четвертованных страдальцев...

А вот описание осажденного Пугачевым Оренбурга, навевающее ужас на читателя:

«Голод час от часу становился ужаснее. Лошадиного мяса, раздававшегося на вес, уже не было. Стали есть кошек и собак. В начале осады, месяца за три до сего, брошены были на лед убитые лошади; о них вспомнили, и люди с жадностию грызли кости, объеденные собаками. Наконец и сей запас истощился. Стали изобретать новые способы к пропитанию. Нашли род глины, отменно мягкой и без примеси песку. Попробовали ее сварить и, составя из нее какой-то кисель, стали употреблять в пищу. Солдаты совсем обессилели. Некоторые не могли ходить. Дети больных матерей чахли и умирали...»[4]

В «Истории Пугачева» можно найти множество исторических, географических справок, биографий.

Так, в самом начале своего расследования А.С. Пушкин приводит сведения из истории яицких казаков, географические сведения, а также поэтическое предание, связанное с этим народом:

«Яик, по указу Екатерины II переименованный в Урал, выходит из гор, давших ему нынешнее его название; течет к югу вдоль их цепи, до того места, где некогда положено было основание Оренбургу и где теперь находится Орская крепость... На сей реке в пятнадцатом столетии явились донские казаки... Подаваясь все вверх ... они избрали себе постоянным пребыванием урочище Коловратное в шестидесяти верстах от нынешнего Уральска... Яицкие казаки послушно несли службы по наряду московского приказа; но дома сохраняли первоначальный образ управления своего. Совершенное равенство... никаких письменных постановлений; “в куль да в воду” – за измену, трусость, убийство и воровство: таковы главные черты сего управления»[5].

Очевидно, достаточно четко понимая интерес читателя к тому, что видели, слышали участники событий, как оценивали происходящее, Пушкин помешает в своем расследовании свидетельства очевидцев, показания и даже, как сказали бы сегодня, «мнения экспертов».

Вот, например, как описывает в «Истории Пугачева» очевидец прибытие самозванца в Оренбург:

«В крепости у станичной избы постланы были ковры и поставлен стол с хлебом и солью. Поп ожидал Пугачева с крестом и с святыми иконами. Когда въехал он в крепость, начали звонить в колокола; народ снял шапки, и когда самозванец стал сходить с лошади... тогда все пали ниц. Он приложился ко кресту, хлеб-соль поцеловал и, сев на уготованный стул, сказал: “вставайте, детушки”. Потом все целовали его руку...»[6]

Это свидетельство отражает отношение народа к Пугачеву на первых порах, во время его легких побед над неподготовленной армией Екатерины. Мы видим, как был принят простолюдинами самозванец, как он был уверен в себе, в своей силе и непобедимости. Эта вера передавалась и народу.

Но как меняется отношение к нему, когда везут его на казнь, закованного в цепи, в клетке, опозоренного! Об этом вспоминают многие:

«Пугачев сидел в деревянной клетке на двуколесной телеге. Сильный отряд при двух пушках окружал его. Суворов от него не отлучался... Солдаты кормили его из своих рук и говорили детям, которые теснились около его кибитки: помните, дети, что вы видели Пугачева... В Москве встречен он был многочисленным народом, недавно ожидавшим его с нетерпением и едва усмиренным поимкою грозного злодея...»[7]

Автор подробно описывает казнь Емельяна Пугачева, состоявшуюся 10 января 1775 года. Глава, посвященная этому событию, более походит на художественное произведение, нежели на журналистское расследование. Пушкин передает атмосферу, царившую на площади, красочно описывает палачей, солдат, охранявших самозванца, народ, толпившийся у лобного места в ожидании страшного представления. Для создания эффекта документальности художественного повествования Пушкин также «вкрапляет» в него свидетельства очевидцев. Среди свидетелей – будущий поэт И.И. Дмитриев, как пишет автор, «в то время едва вышедший из отрочества, ныне старец, увенчанный славой поэта и государственного мужа», который рассказывает следующее:

«Сани остановились против крыльца лобного места. Пугачев и любимец его Перфильев в препровождении духовника и двух чиновников едва взошли на эшафот, раздалось повелительное слово: на “караул”, и один из чиновников начал читать манифест. Почти каждое слово до меня доходило... во все продолжение чтения манифеста он, глядя на собор, часто крестился, между тем, как сподвижник его Перфильев, немалого роста, сутулый, рябой и свиреповидный, стоял неподвижно, потупя глаза в землю. По прочтении манифеста... Пугачев сделал с крестным знамением несколько земных поклонов, обретясь к соборам, потом... стал прощаться с народом... говоря прерывающимся голосом: “Прости, народ православный; отпусти мне, в чем я согрубил пред тобою; прости, народ православный!” При сем слове экзекутор дал знак: палачи бросились раздевать его; сорвали белый бараний тулуп... Тогда он сплеснул руками, повалился навзничь, и в миг окровавленная голова уже висела в воздухе...»[8]

Свидетельства используются автором расследования и для показа варварских нравов, царивших в войске Пугачева:

«Начальники были захвачены. Билову отсекли голову. С Елагина, человека тучного, содрали кожу; злодеи вынули из него сало и мазали им свои раны. Жену его изрубили. Дочь их... Пугачев взял... к себе в наложницы... Все офицеры были повешены... Привели Харлова, обезумленного от ран и истекающего кровью. Глаз, вышибленный копьем, висел у него на щеке. Пугачев велел его казнить...»[9]

В своей работе Пушкин выступает не просто как регистратор событий, он активно их комментирует, оценивает, анализирует. Этот анализ позволяет ему утверждать, что войско Пугачева состояло в основном из отъявленных головорезов, разбойников. Одним из любимцев самозванца был разбойник Хлопуша, из-под кнута клейменый рукою палача, с ноздрями, вырванными до хрящей. Стыдясь своего безобразия, он носил на лице сетку или закрывался рукавом. Автор поражается, как смогли эти жалкие оборванцы с дикими нравами, почти безоружные, противостоять войскам Екатерины. Войско самозванца автор называет не иначе как «сволочь», уже этим титулом выказывая свою личную оценку бунтовщиков:

«Вся эта сволочь была кое-как вооружена, кто копьем, кто пистолетом, кто офицерскою шпагой. Иным розданы были штыки... другие носили дубины; большая часть не имела никакого оружия...

Эта сволочь, большей частию безоружная, подгоняемая казацкими нагайками, проворно перебегала из буерака в буерак... переползывала через высоты, подверженные пушечным выстрелам...

Разбойники, надев на себя женские платья и поповские стихари, с криком бегали по улицам, грабя и зажигая дома. Осаждавшие крепость им завидовали, боясь остаться без добычи...»[10]

Пушкин живо описывает нравы пугачевского войска, обычаи неграмотных разбойников, внушавших страх обществу. Подчеркивает наглость, безграничную самоуверенность бунтовщиков.

Все они назывались именами вельмож, окружавших в то время престол Екатерины: «графом Чернышевым», «графом Паниным», «графом Орловым». Эти «знатные вельможи», завоевывая города, выпускали колодников, отворяли и опустошали хлебные и соляные амбары, разбивали кабаки и грабили дома. Пугачев вешал местных дворян и запрещал хоронить их.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20