1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8

 Проблема первого абзаца

 Язык мой — враг мой

  Оглумить можно! (Рабы ли мы? Дурь)

  Заноза

 Диалог

 Последний абзац

Представим себе: руки у журналиста чешутся, бумага стонет от нетерпения, материал истомился — можно начинать писать!

Но начну с неожиданного и откровенного призна­ния: ненавижу письменный стол! У поляков есть по­словица, в переводе звучащая примерно так: «По вдохновению пишут одни графоманы, настоящие ли­тераторы пишут за деньги». Я бы и за деньги не писал, если бы это было возможно. Так уж устроен.

Лично для меня — истинная мука (даже если перо — клавиатура компьютера) брать в руки перо. От мысли, что рано или поздно придется это делать, я содрогаюсь, как от удара током.

Какое счастье, что существует этап обработки ма­териала: до письма еще вроде бы далеко, и можно заставить себя разобраться в блокнотах. Не более. Всего лишь почитать. Кое-что перепечатать. Чуть-чуть подумать, самую малость... Именно на этот пе­риод и приходится раскачка. Постепенно втягиваясь, через час, через три часа, через сутки погружаешься в работу и вдруг обнаруживаешь себя в плену, и уже ничто не может оторвать от некогда ненавистного письменного стола. Запой! Материал — как на ладо­ни. План — верная и крепкая веревочка к цели, Можно «строчить»!

И вот тут-то возникает пресловутая проблема пер­вого абзаца. Танталовы муки! Уж очень редки слу­чаи, когда первый абзац дается без боя, без трепки нервов, без сомнений и поисков, легко и естествен­но. Сколько иронически-грустных советов приходит­ся выслушивать нашему брату по этому поводу: «Что может быть проще: начинай сразу со второго абза­ца!» «Пиши первый, потом второй, а первый спокой­но вычеркивай!» и т. д.

Помню, когда я был на военных сборах в авиацион­ной школе, в один прекрасный день, как и мои това­рищи по эскадрилье, решил доверить свою жизнь ку­сочку мануфактуры, то есть парашюту, инструктор серьезно сказал нам, уже готовым к прыжку и сто­ящим у самолета: «Главное, без волнений. Если не откроется основной парашют, открывайте запасной. Не откроется запасной, тоже не беда: придете на склад, я вам обменяю оба».

Первый  абзац  довольно  часто  «не  открывается».

Тому, полагаю, несколько причин, и прежде всего психологическая-престижная. Дело в том, что моло­дые журналисты, как, впрочем, и уже вкусившие ус­пех на газетном поприще, хотят приобрести (или не потерять) реноме маститых. Это понятно: кто не за­ботится о своем престиже, тем более творческом? Но нередко возникает страх: а вдруг читатель, про­бежав глазами первые строки очерка, отложит газе­ту в сторону? Видите ли, скучно ему покажется! Это значит — провал?! Не-е-ет, надо как-то заставить его читать дальше, взять за «живое»! Чем-нибудь ошарашить!

И начинаются мучительные поиски интригующего начала — мучительные потому, что они, как прави­ло, совершенно неорганичны теме очерка. Напри­мер: «Над городом уже спускались сумерки, когда вдруг странная тень мелькнула в свете уличного фо­наря. Чей-то голос позвал: «Тонька, это ты?» И сердце Антонины сжалось от дурного предчувствия...» Написав такое, молодой журналист обычно ставит жгучее многоточие (за которым чаще скрывается не мысль, а безмыслие) и впадает в уныние: ах, плохо, ах, глупо, и все равно редактор сократит, и что-то надо взамен придумывать! А все потому, что герои­ня очерка «Тонька» — заводской рационализатор, передовая женщина, и торопится она домой после заседания БРИЗа, где принималось ее очередное рацпредложение, а дурное предчувствие у нее оттого,  что муж-алкоголик  опять будет ревновать к  изоб­ретателю  Клейменову.

Еще пример. «Что вы наделали! — воскликнул Мохов, схватившись двумя руками за голову. — Теперь меня задавят!» И он, нетвердо ступая, пошел прочь...» Расшифровываю: Мохов — прораб, а «наде­лала» на его участке передовая бригада, выполнив норму на 140%, и теперь Мохова «задавят», увеличив производственный план очередного квартала.

И еще пример, последний: «Нет, просто не уклады­вается в голове, не могу поверить, что такое возмож­но, да еще в наше время, мне кажется, это сон, ка­кое-то кошмарное наваждение, но это так, это слу­чилось, от этого не уйти...» Что случилось?! Что не укладывается в голове журналиста? Что кажется ему кошмарным наваждением, да еще «в наше вре­мя»?! Муж оставил жену с ребенком и подал в суд на раздел жилплощади. Ни больше ни меньше.

Я мог бы бесконечно долго цитировать «жутко» ин­тригующие начала банальнейших по своей сути очерков, но  довольно — тенденция ясна. Кстати, будем считать, что примеры я выдумал из головы, — зачем обижать коллег, тем более что я сам далеко от них не ушел? Однако опытные и в некотором роде маститые журналисты, тоже переболевшие в моло­дости «потрясными началами», спокойно отказыва­ются от них и, между прочим, живут не тужат. И ре­номе свое не теряют, и пользуются неизменным ус­пехом у читателя. Они давно уже поняли, что, во-первых, современный читатель если и «клюет» на интригу, то очень скоро ее раскусывает, и тогда нет предела его раздражению. Они знают, кроме того, что многие начинают читать газетные материалы не с первого абзаца, а с подписи и, если видят знако­мую фамилию, уже зарекомендовавшего себя автора, прочитывают все от корки до корки, хотя бы матери­ал  начинался  так:

«Земля помогает нам понять самих себя, как не помогут никакие книги. Ибо земля нам сопротивляется. Человек познает себя в борьбе с препятствиями. Но для борьбы ему нужны орудия. Нужен рубанок или плуг. Крестьянин, возделывая свое поле, мало-пома­лу вырывает у природы разгадку иных ее тайн и до­бывает всеобщую истину. Так и самолет — орудие, которое прокладывает воздушные пути, — приобща­ет человека к вечным вопросам».

Не станет ли кое-кому скучновато? Не появится ли сомнение: читать или не читать? Ну что же, надо бросить взгляд на имя автора и название вещи: «Планета людей». Антуан де Сент-Экзюпери. Так бу­дем читать дальше?

Наконец, в-третьих, истые профессионалы убеди­лись, что все же есть «крючки», на которые охотно «клюет» читатель: он ловится на мысль, органически соответствующую теме повествования, и на инфор­мацию, дающую повод для размышлений и способ­ную возбудить его интерес.

Вот первые строки нескольких произведений:

«Человечество не хочет жить без великих людей: в ту неделю, когда умер Микеланджело, родился Галилео Галилей» (Голованов Я. Этюды об ученых. М., 1970. С. 41);

«Настоящий летчик-испытатель должен свободно летать на всем, что только может летать, и с некото­рым трудом на том, что, вообще-то говоря, летать не может». Это изречение, давно ставшее в авиации классическим, принадлежит летчику-испытателю Сергею Александровичу Корзинщикову» (Галлай М., Третье измерение. М., 1973. С. 9); 

«Несколько лет назад мне довелось участвовать в обследовании большой группы школьников. Из них многие были нездоровы. Заболевания — от рефрак­ции глаз и кишечно-желудочных до сердечно-сосу­дистых и нервных, и это — начиная с пятого класса» (Азаров Ю. Учиться, чтобы учить // Новый мир. 1987. №4).

 «За долгие годы поездок по стране в памяти отло­жился большой слоистый пирог. На многое сейчас смотрится по-иному, нежели смотрелось тогда, в моменты свершений. Именно так приобретается объемность нашего знания времени» (Злобин А. Лю­бой ценой // Новый мир. 1987. № 3);

«Когда мы были уже хорошо знакомы, я спросил, не унизительно ли это — обслуживать? «Как посмот­реть, — ответил он. — Вот я вас обслужу, а после приду домой, раскрою «Известия» — и вы меня бу­дете обслуживать. Все мы друг другу служим». Тут я понял, что буду о нем писать» (Аграновский А. А лес растет. М., 1972);

«Людей какой профессии больше всего на свете? Молва гласит: врачей. А вот статистика всех времен буквально вопиет против этого утверждения» (Зюзюкин И. // Комсомольская правда. 1968. 3 марта).

Обратите внимание, слова-то какие скучные: «об­служивать», «статистика», «объемность знания», «группа школьников», «изречение»... Но не боятся этого авторы, не прибегают к мнимо спасительным «вдруг» и «однажды ночью» — спокойно и нетороп­ливо развивают свои мысли, уверенные в том, что чи­тателю не будет скучно и он дойдет до конца.

Но хватит примеров. «У кого тощее тело, — писал М. Монтень, — тот напяливает на себя много оде­жек; у кого скудная мысль, тот раздувает ее слова­ми!»[1] Даже известные литераторы, уже имеющие в качестве визитной карточки имя, и то, уверен, со­мневаются в том, что читатель ими навсегда завое­ван. Имя — не индульгенция на вечную и прочную читательскую любовь. Один, без мыслей очерк, да еще с нелепым интригующим началом, второй, тре­тий — и рассерженный читатель сделает переоцен­ку ценностей. Пожизненно присваивается только ху­дая слава, добрую надо постоянно подтверждать. Чем? Делами, мыслью, и еще раз мыслью!

А что, если журналисты повсеместно откажутся от тщеславной борьбы и не будут завлекать читателя пустыми интригами, а станут заботиться о содержа­нии материалов, о наполнении их мыслями и инфор­мацией — что тогда? Проблема первого абзаца пе­рестанет существовать? Не думаю. Не перестанет. Потому что мы мучились, мучаемся и всегда будем мучиться в поисках верной тональности, которая как раз и зависит от первого абзаца. Но это совершенно иного рода мучение! Оно продиктовано заботой об убедительности материала, о его доходчивости, о бо­лее сильном его воздействии на читателя. Любой очерк пишется, по-моему, в едином ключе, он не терпит случайной, неоправданной, заранее не проду­манной смены температур, он всегда однороден по стилю, по манере, по тональности. Она-то и закла­дывается первым абзацем, этим черенком, который дает жизнь всему дереву. В первом абзаце, словно в живой клетке, если рассматривать ее относительно всего организма, должен содержаться код, в котором были бы заложены главные свойства всего произве­дения.

Конечно, это дается нелегко, но эти мучения дос­тойны и оправданны, и вовсе не чета пресловутым «вдруг» и «однажды ночью». Потратить умственную энергию, нервы, время на «мирную цель», а не на молниеносную «войну» за читателя, я полагал бы даже удовольствием. Но дать рецепт, как лучше ис­кать тональность очерка, никто не в состоянии. Кон­статацию же сложностей можно найти у многих ли­тераторов. К примеру, я нашел в «Записных книж­ках» А. Аграновского: «Проблема первого абзаца... Почему трудно? Ищешь тон. Тон делает музыку. В нем гражданская позиция публициста...» У М. Горь­кого: «Труднее всего — начало, именно первая фра­за. Она, как в музыке, дает тон всему произведению, и обыкновенно ее ищешь весьма долго»[2]. А вот о том, как сократить время поиска, у Горького — ни слова. Вероятно, журналист должен сам почувство­вать, какого звучания требует тема. Со стороны можно только сказать: угадал или не угадал.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8