Пиши и продавай! |
1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 Сначала художник стеснялся. Он бежал рядом с машиной, объяснял на ходу свое горе, но его даже не слушали, не останавливались, хотя видели, что человек чем-то чрезвычайно взволнован. Тогда он стал действовать решительней. Ведь уходило время. Он сошел на мостовую и загородил дорогу зеленому форду. Сидел в нем человек, довольно обыкновенный и даже не со злым лицом. Он выслушал художника и сказал: – Не имею права. Как это я вдруг повезу частное лицо? Тратить казенный бензин на частное лицо! Художник стал что-то бормотать о деньгах. Человек с незлым лицом рассердился и уехал. Бежало по улице полуразвалившееся такси. Шофер попытался обогнуть бросившегося навстречу художника, но художник вскочил на подножку, и весь последовавший затем разговор велся на ходу. В такси ехала веселая компания. Людей там было много – четверо с девушкой в купе (один – на чужих коленях), а шестой рядом с шофером (он-то и оказался потом главная сволочь). На молодых долдонах были толстые, как валенки, мягкие шляпы. Девушка, болтушка-лепетушка, часто, не затягиваясь, дымила папироской. Им было очень весело, но как только они услышали просьбу художника, все сразу поскучнели и отвечали противными трамвайными голосами. Но от просителя было нелегко отделаться. – Ну что вам стоит, – говорил он, – ведь вы не очень торопитесь! Ведь такой случай. – То есть как – что нам стоит? – возражали из машины. – Почему ж это мы не торопимся? – Но ведь вам не на вокзал. Пожалуйста! – Вам пожалуйста, другому пожалуйста, а мы два часа такси искали. – На десять минут! Через десять минут я вам доставлю машину назад. Долдоны упорно говорили, что они никак не могут и что лучше их даже не просить. – Подумайте, она каждую минуту может родить! – Ей-богу, он нас считает за пижонов! Что это такое, в самом деле? Уже в такси толкаться начинают! – В конце концов я могу требовать! – настаивал художник. – Ну, это уже нахальство, – заметила болтушка-лепетушка. Тогда обернулся молчавший до сих пор шестой, тот, который сидел рядом с шофером. Он задрожал от гнева. – Хулиган! – завизжал он на всю улицу. – Сойдите с подножки, я вам говорю. Он еще будет требовать, мерзавец! И он высунулся из машины, чтобы сбросить художника на ходу. Машина завернула на Смоленский рынок, грозя завести художника черт знает куда, и он соскочил. Ах, как хотелось драться, поносить долдонов различными благородными словами! Но было некогда. Он увидел машину, остановившуюся у обочины. Счастливый отец высаживал на тротуар жену и двоих детей. Художник бросился к нему. Надо сказать, что по природе своей он был человек не застенчивый, скорее даже натура драматическая. Он умел убеждать и волновать. И сейчас он без стеснения заговорил так называемыми жалкими словами, которые вызывают слезы в театре и которыми так стыдно пользоваться в быту. – Вы – отец, – говорил он, – вы меня поймете. У вас у самого маленькие дети. Вы счастливы, помогите мне! В театре счастливый отец заплакал бы. Но здесь поблизости не было занавеса с белой чайкой, не было седых капельдинеров. И он ответил: – Товарищ, мне некогда. Я опоздаю на службу. – Я заклинаю вас, – молил художник, – понимаете, заклинаю! Во имя... – Товарищ, я все понимаю, но у меня нет ни одной минуты свободного времени. Позвольте мне войти в машину. – Ну, хорошо, – сказал несчастный, перейдя почему-то на шепот: – Ну, если река и тонет человек, что вы сделаете? – Товарищ, я так занят, что два года не был в кино, даже «Путевки в жизнь» не видел, а вы... буквально нет ни одной минуты. Художник опять остался один. Снова он бежал за кем-то, прижимая руки к груди и бормоча: – Русским языком заклинаю вас! Снова он вскакивал на подножки автомобилей, упрашивал, предлагал деньги, произносил речи, грозил или плакал, и – вы знаете – это не подействовало. Оказалось, что все очень заняты делами, не терпящими отлагательства. И машины катились одна за другой, и не было в эту минуту силы, которая могла бы их свернуть с предначертанного пути. |
|
|
|