<<<     ΛΛΛ     >>>   

Прославить подвиги крестоносного воинства, увековечить память о них в грядущих поколениях с тем чтобы дать достойный образец для подражания, — в этом видит прямую цель своей хроники и Эккехард Аурский. В посвятительном послании аббату Эркемберту из Корвэй, по просьбе которого он в 1117 г. скомпоновал свой труд,45) хронист писал: «И мы вверяемся богу настолько, что отверзаем уста свои не для современников, а для будущих [поколений]; правда, мы — лишь бездеятельные зрители (Эккехард не был участником событий 1096—1099 гг. — М. З.), но являемся благожелательными ревнителями [святого дела] [и потому] восхвалим других достославных мужей нашего времени, которые победили царства мира».46) Далее следует панегирик крестоносцам.

Прославление крестоносцев — одна из центральных задач, поставленных и автором «Истории деяний в заморских землях» — Гийомом Тирским. В «Прологе» он возвещает о своем намерении изложить события, начиная от «исхода доблестных мужей и любезных богу князей, которые, выйдя по призыву господню из западных царств, сильною рукою завоевали землю [32] обетованную и с нею почти всю Сирию».47) Набор эпитетов сам по себе говорит об отношении автора к героям его будущего повествования. В 7-й главе 1-й книги Гийом Тирский еще более открыто заявляет: «В настоящем труде рассказано о многом из того, что турки содеяли против наших, и о тех великих и изумительных подвигах, которые чаще были нашими совершаемы против них».48) Историк с самого начала как бы предуведомляет читателя, что его сочинение повествует о подвигах и прежде всего об изумительных подвигах воинов божьих.

Эта апологетическая направленность большей части труда Гийома Тирского выявляется и в его собственной оценке основного содержания «Истории», данной в авторском вступлении к XXIII книге, где историк так резюмирует все предшествующее повествование: «До сих пор, в предыдущих книгах, мы описывали, как умели, славные деяния отважных героев, которые в течение восьмидесяти с лишним лет управляли страною на нашем, Востоке, прежде всего в Иерусалиме».49)

Каковы бы ни были внутренние побуждения, толкавшие Гийома Тирского на путь героизации заморских деяний и их исполнителей, апологетический характер и направленность основной части его «Истории» выступают в этих признаниях достаточно явственно. Сам он формулирует задачи историков, как они ему представляются, с несколько наивной прямотой средневекового церковного политика: «Мы хорошо сознаем двойственное предназначение историков: [с одной стороны], [они] воодушевляют потомков своими рассказами о счастливо свершившихся деяниях, [с другой] — примером испытавших несчастную судьбу делают их [потомков. — М. З.) более осмотрительными в подобных же обстоятельствах».50) Раскрывая таким образом смысл работы всякого историка, хронист определенно отходит от узкоцерковного понимания задач историографии, от толкования пользы истории только как salus animarum. Рассуждения Гийома Тирского — это в сущности прокомментированное самим историком воспроизведение известного тезиса, принятого в античной историографии: historia —magistra vitae. Именно такой наставницей жизни, орудием политической пропаганды и нравственной проповеди, а отчасти практическим руководством по организации крестовых походов призваны были в значительной степени служить посвященные им хроники.

В этом отношении особенно любопытны высказывания хрониста Второго крестового похода Одо Дейльского. Его сочинение не в последнюю очередь предназначается для возбуждения священного пыла у новых ратников на Западе. Именно поэтому летописец опускает кое-какие подробности в тех случаях, где [33] детали, загромоздив страницы хроники, лишь помешали бы выполнению задачи. Сообщив о переправе на азиатский берег Босфора вслед за ядром французского войска других отрядов крестоносцев, прибытия которых Людовик VII ждал несколько дней, Одо заявляет, что не станет перечислять всех их вождей. Ему прискорбно называть имена тех, свидетелем чьей преждевременной смерти он сам является, а читателю, вероятно, было бы скучно читать это: ведь он, читатель, в хронике «станет искать пользы и примеров доблести (utilitatis vel probitatis exemplum)».51) Примеры доблести — вот что хронист, хорошо знающий свою аудиторию, стремится ей преподнести.

Назидательные цели повествования Одо Дейльского выглядят совсем иначе по сравнению с тем, как они указываются хронистами при определении «душеспасительного» смысла их трудов. Польза отождествляется здесь с историческими «примерами доблести» — это прямая, житейская польза, передача потомству положительного, с точки зрения историка, опыта прошлого (в духе прописных истин античного прагматизма).

И, пожалуй, самым выразительным образом сокровенные помыслы Одо Дейльского выдает лирическое отступление, которым завершается рассказ о разгроме сельджуками немецких крестоносцев в Малой Азии, о том, как остатки разбитого войска императора Конрада III соединились под Никеей с французским ополчением, двигавшимся после немецкого, и о кознях, которые при этом якобы чинили отступавшим немецким крестоносцам коварные византийцы. Они лишали их возможности производить закупки в своих владениях и ежедневно грабили и истребляли воинов креста.52) Сравнивая плачевное положение германских народов в настоящем с их славным прошлым, хронист сперва выражает скорбь об участи своих единоверцев из-за Рейна: «О, горе! Сколь печальна судьба этих саксонцев, диких батавов и прочих алеманнов, перед которыми некогда, как мы читаем в старинных историях, трепетало могущество Рима и которых ныне столь жалким образом (tam misericorditer) губят хитрости трусливых греков».53) Вслед за тем он предупреждает читателя, что намерен в свое время рассказать также о гибели французов в Малой Азии (разумеется, по вине греков): «И будет нестерпим двойной вопль скорби (geminus luctus) (т. е. от этого рассказа. — М. З.); и тот и другой народ будет иметь, от чего всегда сокрушаться, если, — многозначительно добавляет хронист, — сыновья не отплатят за смерть отцов (si filii mortes parentum non vindicant)».

Перед нами хотя и приглушенный, но тем не менее довольно явственный призыв к отмщению византийцам за гибель [34] крестоносных армий. Этот мотив далее развивается хронистом и более обстоятельно. Он, Одо, рассчитывает, что «божественная справедливость подарит нам, которые перенесли столько мерзких преступлений греков, надежду увидеть их отомщенными». Не довольствуясь выражением надежды на небесное вмешательство, капеллан французского короля обращается непосредственно к сердцам верных — немцев и французов, исподволь побуждая их к выступлению против Византии: «Ведь наши народы не привыкли долго сносить столь постыдные обиды».

И вот как раз в этом месте Одо предельно ясно формулирует политико-пропагандистские задачи своего исторического труда: «Итак, утешим этим (т. е. надеждой на скорое отмщение грекам. — М. З.) печальные души и продолжим рассказ о наших бедствиях, дабы потомки изведали гнусные преступления греков».54) Цель хроники — внушить деятельную ненависть к последним — вырисовывается в этих словах со всей очевидностью.

Хронист имеет в виду и другую задачу практического свойства: подробной, подчас даже чрезмерно подробной передачей фактов он хочет иной раз предостеречь последующих крестоносцев от повторения тех или иных конкретных ошибок, допущенных французским воинством в 1147 г.

Когда франки, оставив Регенсбург, где отыскалось достаточно барок, двинулись к Болгарии, многие из них, рассказывается в хронике Одо Дейльского, отправились не сушей, а по Дунаю. При этом «некоторые вместе с людьми и походным скарбом погрузили на суда и двух- и четырехколесные повозки в расчете наполнить их в степях Болгарии и тем возместить потери, понесенные в начале похода». Однако ожиданиям, этим не суждено было сбыться: надежда, которая возлагалась на повозки, оказалась большей, чем действительная польза от них. Повозки лишь загромождали дороги, создавали заторы, возницы наскакивали в общей сумятице друг на друга, «продвижение на конях чрезвычайно замедлялось», и к тому же «вспыхивало много ссор из-за нехватки корма». Упомянув об этом, Одо Дейльский тут же определяет и причины, заставляющие его описывать такие мелочи: «Мы все это рассказываем ради предостережения потомков (ad cautelam haec omnia dicimus posterorum)»,55) т. е. будущих крестоносцев. В их интересах он вспоминает полезные, как ему кажется, хотя и второстепенные, детали событий, в которых сам участвовал.

Впрочем, у Одо Дейльского имеется еще и третья задача — политико-пропагандистского и вместе с тем апологетического характера: успокоить и направить должным образом широкое общественное мнение своего времени, раздраженное неудачей [35] и потерями Второго крестового похода. Хронист стремится поэтому в особенности оправдать те действия вождей крестоносцев, которые, как ему представляется, могут показаться французам ошибочными. Одо старается доказать правильность поведения главарей похода в один из самых критических моментов — при оставлении баронами Атталии (февраль 1148 г.), когда они действовали далеко не по-рыцарски. Бросив на произвол судьбы меньших братьев, бедняцкую часть ополчения, бароны и епископы во главе с Людовиком VII сели на корабли, безвозмездно предоставленные им греческими властями по указанию уполномоченного Мануила Комнина, и отбыли в Антиохию. Тысячи их покинутых соратников погибли вскоре в Малой Азии от истощения, болезней и в неравных схватках с противником.56)

Одо Дейльский прилагает все усилия к тому, чтобы обелить феодальных руководителей предприятия, явно запятнавших себя трусостью и своекорыстием, не подобающими истинным крестоносцам, и смягчить таким образом ропот, поднявшийся в стране по возвращении Людовика VII из-за моря. Повествуя о событиях, развернувшихся в Атталии и не делавших чести как королевскому окружению, так и самому Людовику VII, хронист вставляет в повествование защитительную тираду, призванную уберечь крестоносных предводителей от обвинительного приговора современников.

Обращаясь к читателю, Одо Дейльский пишет: «Быть может, те, кто не знает [дела], скажут, что [нам] надо было овладеть этим городом и отплатить за козни жителей.57) Пусть, однако, они поразмыслят [над тем], что, лишенные каких бы то ни было запасов, мы были окружены справа и слева внутренними и внешними врагами и что для нас было невозможно опрокинуть без осадных приспособлений высокие башни или произвести быстро подкоп под двойные стены... Конечно, можно было бы взять в плен градоначальника и императорского посла, когда они явились к королю, но даже если бы они были повешены [нами], жители от этого не сдали бы [нам] город. Да это и против обыкновения короля было — брать город столь предательским путем и подвергать всех франков опасности без всякой надежды на успех».58)

Вывод, который, по замыслу хрониста, должен вытекать из всего этого, ясен: вожди сделали все, что могли, при сложившихся обстоятельствах, и, следовательно, винить их ни в чем дурном нет никаких оснований.

Стремясь восстановить репутацию крестоносных [36] предводителей, Одо Дейльский предстает перед нами как автор, преследующий очевидные пропагандистско-политические цели. Его хроника составлялась с тем, чтобы повлиять на общественное мнение в духе, благоприятном для Людовика VII и феодальной знати, запятнавших себя трусостью и крайним своекорыстием, выгородить своих героев и расчистить путь для проповеди новых завоевательных войн на Востоке.

В заключение отметим еще одну характерную черту понимания хронистами крестовых походов своих задач. Религиозно-назидательная и политико-пропагандистская направленность их произведений имеет как бы два адреса. Рассчитывая принести читателю пользу своими повествованиями о деяниях крестоносцев (пользу — в духовном или житейском смысле), хронисты обращаются, как правило, ко всем католикам (верным). Это и понятно: крестовые походы в известной мере были интернациональными предприятиями, проходившими под эгидой папства, и сама церковная пропаганда священных войн тоже имела в виду весь западнохристианский мир. Однако, в хрониках крестовых походов намечаются и определенные элементы разрыва с этими универсалистскими принципами. По крайней мере некоторые хронисты XII — начала XIII в. адресуют свои, выраженные прямо или косвенно, назидательно-пропагандистские рассуждения уже более конкретно — к верным собственной страны или близких к ней стран.

Предполагаемая аудитория Одо Дейльского, как мы убедились, — это преимущественно французы и отчасти немцы: те и другие потерпели неудачу в войне на Востоке, тем и другим предстоит отомстить Византии за провал Второго крестового похода. Гийом Тирский, извлекая историю заморских войн франков из тьмы забвения, руководствуется чувством «нежной любви к родине».59) [37]

Гунтер Пэрисский, весьма настойчиво подчеркивающий достоверность своего изображения событий Четвертого крестового похода и, очевидно, не замечающий противоречия в своих проникнутых пафосом самовосхваления рассуждениях, признается, что в конце-то концов он писал «Константинопольскую историю» ради того, чтобы «воздать честь германскому народу и к его радости», а также, впрочем, «в утешение и в защиту всей западной церкви».60)

Иначе говоря, в самом подходе авторов указанных хроник XII—XIII вв. к теме священных войн переплетаются традиционно-универсалистские и начинавшие формироваться национальные тенденции средневековой историографии.61) Это переплетение отражало сложную картину реального исторического процесса, совершавшегося в ту эпоху, — эпоху борьбы империи и папства, попыток создания «всемирных монархий» и первых ростков национально-политической консолидации в Западной Европе.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Хронист рисует действительно ужасные и
Управление народом божьим

Сущность проблемы историк формулирует следующим образом
Образование венецианской колониальной империи