1 | 2 | 3

Ночью саперные батальоны разминировали минные поля, резали проволоку, расчищая путь для танков, самоходной артиллерии и пехотных полков, которые должны были перейти в решающее наступление.

План немецкого командования был очевиден. Его расшифровку подсказывает сама конфигурация фронта. Удар, нанесенный с двух сторон у основания Курского выступа, должен был привести к тому, что движущиеся от Белгорода на север, а от Орла на юг германские войска, соединившись, охватят в кольцо части Красной Армии, расположенные в Курском выступе.

Надо думать, что, достигнув успеха, немцы продолжали бы наступление уже в глубь страны, возможно, что на Москву или в обход Москвы, – так же, как после успешной для них прошлогодней операции на Изюм-Барвенковском направлении они тотчас же начали широкое наступление на Кавказ и на Сталинград.

Народ и армия никогда не забудут первого немецкого наступления летом 1941 года. На протяжении трех тысяч километров, от моря до моря, шли германские полчища по советской земле.

Наступление летом 1942 года противник предпринял на меньшем протяжении, — то было наступление на юг. Инерция наступательного движения немцев была преодолена лишь после того, как они прошли многие сотни километров, захватили широкие пространства Дона, Кубани, приволжских, прикаспийских степей, вышли к Волге и горам Кавказа. И вот началось оно, третье немецкое наступление! Казалось, все обещало ему успех. Район наступления на Белгородском и Курском направлениях был строго ограничен. За сорок-пятьдесят минут можно объехать на автомобиле участок фронта, где немцы собрали семьдесят пять процентов танковых дивизий, имеющихся у них на всем советско-германском фронте. Каких только пышных названий танковых дивизий из знаменитого корпуса СС ни встретишь здесь: "Адольф Гитлер", "Великая Германия", "Тотенкопф", "Райх", "Викинг". С конца марта и начала апреля бесконечные эшелоны и автомобильные колонны везли к месту, где немцы предполагали захлопнуть в огромный железный капкан наши войска, тысячи и десятки тысяч тонн снарядов. Ко времени наступления они собрали по пять-восемь боекомплектов на дивизию, и это составляло в общем своем весе многозначную цифру, которую мог бы принять во внимание и геолог. На сорокакилометровом фронте прорыва на Курском направлении противник сконцентрировал около тысячи артиллерийских орудий. И вот оно началось, третье немецкое наступление.

Мне пришлось побывать в частях, принявших на себя главный удар противника на Курском и на Белгородском направлениях: в стрелковом полку, которым командует подполковник Шеверножук, полку, встретившем удар немецкой армады возле одной железнодорожной станции[5] между Орлом и Курском, станции, хорошо известной в мирные времена своими яблоками, и на Белгородском направлении в истребительном артиллерийском полку, входящем в часть подполковника Чевола. Эти два подполковника, вряд ли знающие о существовании друг друга, в один день и в одни час встретили немецкие танки и самоходную артиллерию, стремительно ринувшиеся с севера и с юга, с задачей встретиться в Курске. Так ведь и говорилось немецким солдатам перед началом наступления: "Сейчас вы получаете продукты на пять дней, следующая выдача будет в Курске". Подполковник Евтихий Шеверножук – грузный человек огромного роста с медленными, спокойными движениями, с медленным, спокойным голосом. Он движется медленно, улыбается медленно, хмурится медленно. Но иногда его огромное тело легко и быстро поворачивается и голос звучит отрывисто, властно, сурово. Он человек, богатый великим опытом войны, испытавший всю горечь отступления 1941 года, знающий силу наших наступательных ударов, человек, знающий свою собственную силу, глубоко и спокойно уверенный в ней и потому не любящий зря и без нужды показывать ее людям. Часть, в которую входит полк Шеверножука, за пять дней выдержала тридцать две ожесточенные танковые атаки, в этих атаках участвовало восемьсот германских танков, и вместе с танками шла в атаку штурмовая пехотная дивизия "Огня и меча". Десять тысяч семьсот человек и двести двадцать один танк потеряли немцы во время этих атак.

Немцы предполагали нанести ошеломляющий удар, но сами были ошеломлены тем сопротивлением, которое встретили. "Это не война, – растерянно говорили пленные немецкие танкисты, – это не война, мы утюжили русские окопы гусеницами тяжелых машин и сами видели, как из засыпанных траншей, из самой земли поднимались черные от пыли красноармейцы и тут же, едва мы успевали отойти на метр-два, били по нашим машинам бутылками и гранатами... Это не война, это нечто большее".

Я был в полку в тот день, когда его отвели на пять километров от станции, где вел он беспрерывный стодвадцатипятичасовой бой. Мы лежали в овраге, прислушиваясь к выстрелам наших пушек и разрывам немецких снарядов. Капли недавно прошедшего проливного дождя блестели на широких листьях лопухов и в венчиках цветов, повернутых к вышедшему из туч солнцу. Когда раздавался особенно сильный разрыв, листва вздрагивала, и тысячи капель вспыхивали на солнце. Десятки людей спали, лежа на мокрой земле, укрывшись шинелями. Ливень наплескал воды в складки шинельного сукна, но люди спали сладостно и глубоко, глухие к грохоту битвы, к шуму уходящей летней грозы, к свету горячего солнца, к ветру, к гудению тягачей. Мне думается, что в эти часы не было на всей земле людей, так свято достойных отдыха, чем эти спавшие среди луж дождевой воды красноармейцы. Для них овраг, где земля и листья содрогались от выстрелов и разрывов, был глубочайшим тылом, таким, как Свердловск или Алма-Ата. Для них небо в искрах и белых облачках зенитных разрывов, небо, по которому с воем развернулись и перешли в пике двадцать шесть немецких пикировщиков, обрушившихся на железнодорожную станцию, было мирным летним небом. Ведь несколько часов назад этот дым бомбовых разрывов, этот земной прах, взметнувшийся вверх и, подобно струям черной воды, хлынувший вниз, окружал их днем и ночью; они задыхались в пыли, она слепила их, забивалась в ноздри, едкий дым проникал в глотку и легкие, и они среди визга разрываемого металла всматривались в идущие на них немецкие танки. И яркое летнее солнце над их головой казалось печальным, траурным, серым в высоком черном облаке, стоящем над цветущим миллионами цветов полем смерти. Их плечи, руки и пальцы болели от стрельбы, их спины ныли от тяжести снарядов и мин, которые подтаскивали они сто часов к огневым позициям, их уши перестали воспринимать звуковые волны, заполнявшие бушующее воздушное море. Вот они лежат и спят на мокрой траве, среди цветов и мягких, шерстистых листьев лопуха. Шеверножук и его заместитель подполковник Баргер лежат на склоне оврага и рассказывают о прошедших боях, рассказывают вполголоса, словно боясь разбудить спящих.

К нам подходит плечистый светлолицый сержант. Щеки его розовы, глаза смеются, маленькие светлые усики закручены полукольцом под самые ноздри. Он обращается к начальству с чеканной легкостью старого солдата, и все невольно улыбаются, глядя, как он улыбается.

– Товарищ подполковник, прибыл с командой автоматчиков, по вашему вызову.

– А, очень хорошо, – сказал Шеверножук, – тут приехала концертная бригада, она устраивает в честь нашего полка концерт. Будете присутствовать.

Сержант с одновременно почтительным и смеющимся лицом говорит:

– Товарищ подполковник, концерт это как бы отдых, лучше разрешите автоматчикам поспать, это ведь тоже отдых. – И он со сдержанным лукавством смотрит на подполковника.

– Давайте, спите, – говорит подполковник.

Сержант умудряется, стоя в высокой траве, щелкнуть каблуками и уходит.

Рассказы командира полка и его заместителя по политической части отлично дополняют друг друга, помогают понять внутренние силы, определившие славный исход необычайно жестоких, кровопролитных боев, по напряжению и по масштабу своему равных величайшим битвам человечества.

Полк по составу своему отражает многонациональный состав нашего государства. Большинство красноармейцев – это русские рабочие и крестьяне, жители Курской, Орловской и Московской областей, часть же бойцов – узбеки, казахи, татары. Все они, спаянные трудовой дружбой и кровным братством войны, выступили в этих боях как единое, нерушимое и могучее целое. Ни один человек во всем полку во время страшных испытаний не проявил растерянности и слабости. Рядом стоят имена Пурги на, Абдухаирова, Андрющенко, Стукачева, знаменитого в полку казаха Сати Балдеева, дравшегося со своим ручным пулеметом против ста фашистов и победившего в этом неравном бою. Еще в период затишья командование провело большую и кропотливую работу, обдуманно проводило подбор людей для перевода боевой команды, подаваемой по-русски, на национальные языки, с величайшим уважением и вниманием относилось к нуждам красноармейцев нерусской национальности, свято блюло великий и гордый принцип национального равенства. Эта работа принесла свои плоды.

Великую службу сослужили красноармейцам напряженные учебные занятия в период затишья, многократные обкатывания танками. Многие из них участвовали в войне с самых первых дней, стали квалифицированными рабочими и мастерами горячего и тяжкого цеха войны. Хладнокровие красноармейцев в этих боях многообразно и богато. Маленьким примером может послужить такая деталь, подмеченная командиром полка. Когда в краткий миг затишья по ходу сообщения в окопы принесли обед, противник внезапно открыл ураганный огонь из тяжелых артиллерийских и минометных батарей. Подполковник Шеверножук увидел, как его красноармейцы, прервав обед, спокойно сидят в окопах среди черного вихря поднятой взрывами земли, под пронзительным воем осколков и прикрывают ладонями котелки, чтобы в суп не попала земля.

Как проявили себя командиры стрелковых батальонов, встретившие главный удар противника?

– О, – улыбаясь, сказал мне Шеверножук, – командир теперь зубастый, управления из своих рук не выпускает ни при каких обстоятельствах. Помню, сколько горя было в первые месяцы войны из-за плохой связи. Кто справа, кто слева – сосед ли, противник, ничего не знаешь. В этих боях, а ведь таких напряженных боев полк не вел ни разу, в дыму, в огне, под зверской бомбежкой, при беспрерывных танковых атаках, ни разу не нарушалась моя связь с батальонами и связь по радио и по телефону между батальонами. И внутри батальонов связь телефоном и через связных такая прочная, словно нервы к мясу приросли, – не вырвешь. А летом сорок первого года связь, как паутина, была, чуть ветерок подует, – рвется.

Командиры батальонов: капитан Зозулин, принявший на себя главный удар на станции Поныри, и майор Чаялов, – воюют с первых дней войны, третий командир батальона, Лиходед, на фронте больше года. Всех трех командиров батальонов связывает личная дружба, окрепшая за долгие месяцы совместной работы. Командир полка и командир дивизии были весьма озабочены тем, чтобы между комбатами завязывалась дружба, – они понимали, что в жестоком бою эта дружба представляет такую же реальную силу, как налаженная связь, как правильное размещение артиллерии и противотанковых ружей.

– В этих боях, – говорит командир полка, – комбаты показали свою полную военную зрелость. Как не похоже на первые дни войны! Ни разу ни один из комбатов не просил помощи сверху. А ведь надо сказать прямо, два года назад завяжись такое, мне через пятнадцать минут десять петиций было бы. А теперь говорят: "Справлюсь сам, только обеспечьте то-то и то-то". И друг о друге помнят, как о самих себе.

– Надо еще сказать, – говорит подполковник Баргер, – о безукоризненном мужестве командира. "Стоять насмерть", – это обязательный элемент его военной работы. В армии нет больше штатских людей.

Нам пришлось через несколько минут после этой беседы наблюдать маленький эпизод. Выходя из оврага, мы столкнулись с небольшим отрядом красноармейцев. Среди них было несколько темнолицых узбеков, несколько широкоскулых казахов, остальные были русские. Внезапно из-за рощи вынырнуло до десятка немецких пикировщиков в сопровождении "мессеров". Воздух сразу наполнился грохотом разрывов, урчанием крупнокалиберных пулеметов, торопливой пальбой зениток. Командир маленького отряда крикнул: "Огонь!"

И вот, наблюдая за действиями, движениями красноармейцев, за выражением их лиц, я вдруг понял, в чем тайна нашего успеха и почему бронированный кулак, занесенный Гитлером на Курском направлении, бессильно опустился, не пробив нашей обороны. Эта горсть людей, шедших, вероятно, получать ужин, внезапно застигнутых стремительным и злым немецким налетом, с великолепным спокойствием, с неторопливостью умельцев и мастеров, с точным расчетом умных и опытных рабочих военного дела, в течение двух-трех секунд заняла позиции и открыла огонь из винтовок, автоматов, ручных пулеметов.

Ни тени замешательства. Казалось, выбирай они по полчаса положение для ведения огня, нельзя было бы найти мест удачней, чем те, которые заняли они. Они стреляли со старательным спокойствием рабочих, делающих умную, сложную, но хорошо знакомую им работу. И вся земля вокруг вела такой же умный, старательный огонь. Прошла минута, самолеты, встреченные плотным огнем, рванулись вверх, ушли на север, и красноармейцы, деловито осмотрев оружие, собрались, молча пошли дальше, погромыхивая котелками. За все время налета в маленьком отряде было произнесено всего лишь одно слово – команда командира отряда "огонь!". Вот так летом 1943 года наши красноармейцы встретили внезапный штурмовой налет немецкой авиации.

Народ за два года великих испытаний научился воевать так же, как умеет этот великий и талантливый народ работать в поле, в шахте, в научной лаборатории, в горячем цеху.

II

Подполковник Никифор Чевола, в прошлом грозненский рабочий, командир артиллерийской противотанковой бригады, встретил немцев, когда они рвались на Белгородском направлении по шоссе Белгород – Курск с юга на север. Это было как раз в те часы и дни, когда стрелковый полк Шеверножука отбивал танковые атаки немцев, стремившихся к Курску с севера на юг. Здесь истребительная бригада Чеволы трижды вставала на пути германских танковых колонн, участвовала в огромных сражениях, в сложном взаимодействии пехоты, танков, артиллерии, авиации, в великой битве, шедшей в трех измерениях, с молниеносно возникающими и исчезающими полюсами напряжения, битве, полной смерти, вражеского вероломства и хитрости, тайных замыслов, ложных движений, внезапной страшной тишины и столь же внезапных коротких и мощных ударов. Три раза пытались немецкие танки обойти бригаду и три раза, разгадывая их замысел, Чевола встречал их внезапным шквальным огнем. Первый раз ударил он в лоб танковой колонне. Второй раз притаилась бригада в шестистах метрах от большака, ведущего к Обоянскому шоссе. Пропустив девять "тигров", шедших углом в походном охранении, могучим фланговым огнем ударили истребители по ста шестидесяти танкам, вперемежку с бронированными транспортерами, ползущими, подобно железному удаву, по советской земле. В течение пяти минут великолепные модернизованные пушки, делающие по двадцать пять выстрелов в минуту, подожгли четырнадцать танков. Огромный железный удав в облаке дыма и пыли сполз с дороги и ушел вправо, скрылся за холмом.

Истребительная бригада, угадывая движение немцев, высылая разведчиков, стремительно метнувшись проселочными дорогами, в третий раз преградила путь фашистским танкам. Батареи бригады стали на огневые позиции вечером по флангам маленькой деревушки, покинутой жителями. Ночью никто не спал. Мазаные стены хаток светлели под высокой луной. Через два часа в деревню пришла немецкая танковая разведка. Все, от командира бригады до подносчиков снарядов, поняли, что с рассветом начнется бой.

Этот бой длился три дня и три ночи. Тридцать-сорок бомбардировщиков с рассветом пикировали над огневыми позициями, над окопами пехоты, над нашими танками, действовавшими совместно с истребительной бригадой. Едва уходили бомбардировщики, как появлялись танки – они шли в атаку группами по сорок, восемьдесят, сто сорок штук одновременно. Шли они лавиной, без всякого порядка, и так же лавиной откатывались, оставляя железные трупы. В первый день боя снайпер-наводчик Новиков подбил семь танков, из них три "Т-6". Работал Новиков не торопясь: спокойно наведет, выстрелит, улыбнется, оботрет черный пот и опять наведет. При каждом удачном выстреле пехота кричала "ура", бросала вверх пилотки и каски. Но едва откатывались танки – приходили "юнкерсы" и "мессеры", рубили землю пулеметными очередями, вспахивали ее бомбовыми ударами. Вслед за танками под прикрытием их брони шли батальоны немецких автоматчиков, но наша пехота отгоняла их пулеметным и ружейным огнем. Черный дым стоял в воздухе, лица людей были совершенно черны. Все охрипли от крика, потому что только крик можно было слышать в грохоте и лязге. Ели рывками, накоротке, и куски белого свиного сала мгновенно становились черными от пыли и дыма. О сне никто не думал в эти раскаленные сто двадцать часов, но если кому-либо удавалось подремать несколько минут, то происходило это обычно днем, когда особенно силен был грохот боя, и почва тряслась, как во время землетрясения. Ночью тишина бывала ужасна, нервы напрягались, и сон отлетал, спугнутый тишиной. А днем все же было спокойней в ставшем привычным столпотворении.

В последний день батареи истребительной бригады остались одни на поле боя – пехота отошла, танки почти все вышли из строя.

Подполковник Чевола держал связь с командованием по радио. Его пушки были в полуокружении. Немцы заполнили эфир таким же воем, каким был заполнен воздух. Они забивали работу наших станций. Настраиваясь на волну Чеволы, чей-то вкрадчивый голос говорил: "Я Некрасов... Я Некрасов..." И Чевола с налитыми кровью глазами кричал в эфир: "Брешешь, пошел вон отсюда, не верю!"

Чевола теперь ясно понял, разгадал до конца, чего хотели немцы. Они стремились пробиться сквозь заслон и "ударить под корень" нашему большому стрелковому соединению. Это вещало беду десяткам тысяч людей, это ставило под угрозу оборону на большом участке фронта. Генерал, командир стрелкового соединения, сказал по радио Чеволе: "В ближайшие часы помочь не могу, отходи".

Старший начальник, фланг которого прикрывала бригада, позволил Чеволе отойти. Но командир бригады, ясно представляя последствия своего отхода, отвечал: "Приказание не выполняю, остаемся умирать".

1 | 2 | 3