1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21

Летом 1792 г. в типографии «Зрителя» был произведен обыск: разыскивались сочинение Крылова «Мои горячки» и поэма Клушина «Горлицы», о существовании которых стало известно полиции. Рукопись Крылова нашли и доставили императрице. Содержание и дальнейшая судьба ее остаются неизвестными, однако нельзя сомневаться в политической актуальности и злободневном характере этого произведения Крылова, если даже в поэме умеренного Клушина было высказано сочувствие к Французской буржуазной революции. В результате обыска за Крыловым был установлен полицейский надзор.

Писать, как было нужно, как хотелось, стало совсем невозможно Товарищество распадалось, его покинули Плавильщиков и Дмитревский. Оставшись вдвоем, Крылов и Клушин предприняли в 1793 г издание нового журнала – «Санкт-Петербургский Меркурий», но социальная острота поднимаемых ими проблем становится все более приглушенной, и, с трудом доведя журнал до конца года, они прекратили издание.

в начало

«МОСКОВСКИЙ ЖУРНАЛ»

Писатель H.M. Карамзин в молодости, в восьмидесятые годы XVIII в., был близок к московским масонам, хотя мистические искания «братьев» остались ему чужды. Карамзину в известной мере были свойственны идеи дворянских просветителей – Фонвизина, Новикова, их враждебность деспотизму, ненависть к варварству и невежеству дворянского класса, сочувствие угнетенному крепостному крестьянству. Карамзин не хотел быть и не был рядовым «слугой престола», он не вступал в официальную службу и стремился сохранить личную независимость.

При всем этом дворянский либерализм Карамзина был весьма ограничен. Он всегда полагал, что России необходимы крепостной строй и монархия.

В журналистику Карамзин вошел, участвуя в одном из новиковских изданий – журнале «Детское чтение для сердца и разума» – в 1785–1788 гг., где выступал в качестве переводчика. Затем, в 1789–1790 гг., он провел восемнадцать месяцев за границей, посетил Германию, Швейцарию, Францию, Англию и по возвращении на родину вновь обратился к журналистскому труду.

С января 1791 по декабрь 1792 г. Карамзин издавал «Московский журнал», в котором напечатал ряд своих сочинений и произведения Державина, Дмитриева, Львова, Нелединского-Мелецкого и др. Журнал выходил ежемесячно, собрал триста подписчиков и в 1801–1803 гг. был полностью переиздан Карамзиным, интерес к нему продолжал сохраняться.

В «Московском журнале», ссылаясь на опыт иностранных периодических изданий, Карамзин ввел четкое дробление материалов по отделам, расположив их следующим порядком: «русские сочинения в стихах и прозе, разные небольшие иностранные сочинения в чистых переводах, критические рассматривания русских книг, известия о театральных пьесах, описания разных происшествий и анекдоты, а особенно из жизни славных новых писателей». Так бы ли названы эти отделы в объявлении о выходе журнала и в таком виде они появлялись на страницах его книжек.

Приглашая читателей к сотрудничеству, Карамзин предупреждал о том, что будет принимать «все хорошее и согласное» с планом его издания, «в который не входят только теологические, мистические, слишком ученые, педантические и сухие пьесы». На публикацию должно рассчитывать также лишь то, «что в благоустроенном государстве может быть напечатано с указного дозволения». Это значило, во-первых, что свой журнал Карамзин желал избавить от масонских материалов религиозно-нравоучительного свойства, – он отошел от прежних друзей и московские масоны сразу поняли это, – а во-вторых, что журнал не станет касаться политических вопросов и что ему будет не тесно в цензурных рамках.

Важным нововведением в журнале Карамзина явились отделы библиографии и театральных рецензий. До него рецензии и отзывы о книгах и пьесах были редкими гостями в русских журналах, среди которых исключением являлись только «Санкт-Петербургские ученые ведомости» Н.И. Новикова, специальный библиографический журнал, правда, существовавший очень недолго. Таким образом, «Московский журнал» оставил за собой видное место в истории русской литературной и театральной критики, ранними образцами которой были рецензии самого Карамзина.

В «Московском журнале» Карамзин напечатал свою повесть «Бедная Лиза». Успех ее был поистине огромным. Окрестности Симонова монастыря в Москве, описанные Карамзиным, стали излюбленным местом прогулок чувствительных читателей. Судьба Лизы заставляла проливать слезы – незамысловатая история крестьянской девушки, доверившей свое сердце красивому, но ничтожному человеку из «благородных», была близка и понятна многим. Тезис Карамзина «и крестьянки любить умеют» обращал внимание дворянских читателей на то, что подвластные им крестьяне хотя и рабы, но люди. Напоминание это, данное к тому же в столь художественно-выразительной форме, было далеко не лишним, и гуманная идея произведения имела свою ценность. Принципиально иначе ставил вопрос Радищев – разоблачая дворянский деспотизм, он считал, что только крестьянское сердце способно к истинному чувству, лишенному корыстных расчетов, не испорченному предрассудками дворянской среды. До такой постановки темы Карамзин, разумеется, подняться не мог.

Как показал акад. В.В. Виноградов, Карамзину также принадлежат напечатанные в «Московском журнале» произведения: «Разные отрывки (Из записок одного молодого россиянина)» и письмо к другу «Сельский праздник и свадьба». Первое из них «представляет собой как бы квинтэссенцию исканий и убеждений Карамзина в то время и – вместе с тем затаенную исповедь передового интеллигента этой эпохи»[31]. Второе посвящено описанию праздника, который устроил добрый помещик своим крестьянам после уборки хлебов, как делывал он ежегодно. Мирные радости поселян, процветающих под властью добрейшего барина, изображены Карамзиным в обычной для него литературной манере. «Письмо Карамзина, – замечает В.В. Виноградов, – это своеобразная инструкция масонам-гуманистам, как следовало бы на основе масонских принципов этического, духовного равноправия людей – при неравенстве социальных взаимоотношений между классами и сословиями, на основе высоких принципов гуманистической морали – вносить мир и идеальную гармонию в современный им несовершенный общественный строй»[32].

«Письма русского путешественника» Карамзина, начатые печатанием в «Московском журнале», были произведением, открывшим новую страницу в истории русской прозы.

Карамзин отправился путешествовать, будучи подготовленным к тому, чтобы наблюдать и оценивать. Он много читал, был заочно знаком с людьми, которых ему предстояло встретить. Его собственные литературные занятия развили в нем строгий вкус, он знал, что с его точки зрения нужно принимать и что следует отвергнуть в интересах русской культуры. Отчетом о поездке писателя по европейским странам и явились «Письма русского путешественника», две первые части которых были опубликованы в «Московском журнале» 1791–1792 гг.

В основе «Писем» лежит записная книжка путешественника, в которую вносились дорожные впечатления, наброски сцен, мысли и переживания, причем в первые месяцы более систематично и подробно, чем в последующие. Позднее, при обработке текста для печати, Карамзин справлялся с литературными пособиями и уточнял свои впечатления по описаниям других путешественников, дополняя их историческими анекдотами и сведениями, почерпнутыми из различных книг, ссылки на которые рассыпаны в «Письмах».

С большим вниманием следит Карамзин-путешественник за различными проявлениями общественной жизни. Он встречается с представителями западноевропейской науки и литературы, беседует с крестьянами и ремесленниками, посещает видных граждан Женевы, бывает в парижских салонах, присутствует на праздниках, смотрит спектакли и всюду извлекает материал для наблюдения, везде заносит в свою записную книжку новые факты и мысли. Молодой человек далеко не склонен обольщаться всем виденным – он достаточно подготовлен для критического восприятия Европы и судит о ней с известной строгостью и беспристрастием. Он видит, как мелка и ограниченна мораль среднего англичанина, как глупы и чванливы немецкие офицеры, как плохо организована германская администрация и многое другое.

Карамзин отмечает грубость немецких почтальонов, жадность трактирщиков, попрошайничество детей. Прожив несколько месяцев в Женеве, он убедился в скудости умственных интересов так называемого «общества» и мещанской ограниченности женевского «света». При ближайшем знакомстве хваленая швейцарская республика оказалась только «прекрасною игрушкою на земном шаре», как иронически определил Карамзин.

Путешественник не раз вспоминал за границей с любовью о родине. Приехав в Швейцарию, красотами которой он так восторгался, Карамзин записал: «Для того чтобы узнать всю привязанность нашу к отечеству, надобно из него выехать...».

Карамзин – писатель и журналист тщательно отделывает фразы, стремится к мерной, звучной и гладкой речи. С легкой руки Карамзина и его последователей складывается особый словарь, состоящий из ровных, благозвучных и стройных речений, приятных для ушей самой скромной дворянской девицы. «Пичужечка» – это приятно, «парень» – отвратительно, потому что заставляет вспомнить пьющего квас дебелого мужика, – считает Карамзин. Язык сентиментальной прозы в значительной степени условен, придуман, строится на образцах благопристойной светской речи и весьма далек от языка народного. Неправильность этого пути понял Пушкин, который широко пользовался богатствами народной речи и явился поэтому родоначальником нового русского литературного языка.

Закончив издание «Московского журнала», Карамзин предполагал весной следующего 1793 г. выпустить альманах «Аглая», однако не сумел наладить сотрудничество друзей-литераторов. Он выпустил первую книжку в 1794 и вторую – в 1795 г., составив их почти целиком из собственных произведений. Там напечатаны были отрывки из «Писем русского путешественника», богатырская сказка «Илья Муромец», прозаический отрывок «Сиерра-Морена», рассказ «Остров Борнгольм», несколько стихотворений и статей.

«Остров Борнгольм» говорит о новых чертах творчества Карамзина. Рассказ о загадочной женщине, томящейся в заключении на острове под охраной благородного старца, о молодом человеке, вынужденном страдать в разлуке с нею на берегах Англии, заинтересовывает читателя своей таинственной атмосферой. Дикая северная природа, старый замок с его тайной, загадка отношений героев между собою, причина, по которой законы осуждают их любовь, возвышенный слог автора – все говорит о том, что в этой повести Карамзин отдал щедрую дань романтизму. Первым в русской литературе он разработал подлинно романтический сюжет, продолжив затем свои опыты в отрывке «Сиерра-Морена», опубликованном во второй части альманаха «Аглая» в 1795 г. Таким образом, и здесь Карамзину удалось показать направление, идя по которому следующее поколение писателей создаст замечательные образцы романтической прозы.

После «Аглаи» Карамзин в 1796–1799 гг. одну за другой издал три книжки альманаха «Аониды», составленные из стихотворений русских авторов. В предисловии к первой книжке он писал: «Надеюсь, что публике приятно будет найти здесь вместе почти всех наших известных стихотворцев; под их щитом являются на сцене и некоторые молодые авторы, которых зреющий талант достоин ее внимания. Читатель похвалит хорошее, извинит посредственное – и мы будем довольны. Я не позволил себе переменить ни одного слова в сообщенных мне пиесах».

В «Аонидах» напечатаны стихотворения Хераскова, Державина, Капниста, Дмитриева, Кострова, Нелединского-Мелецкого, В.Л. Пушкина, Клушина, Николева и других поэтов, представившие читателю состояние русской поэзии в обширной и умело расположенной редактором картине.

в начало

«САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ЖУРНАЛ»

Среди полутора десятков изданий, существовавших в мрачные годы царствования Павла I, в самом конце XVIII столетия, наибольший интерес представляет «Санкт-Петербургский журнал», выпускавшийся ежемесячно в 1798 г. Название его, как бы отвечавшее своей безыскусственностью популярному «Московскому журналу» Карамзина, служило прикрытием весьма острого и содержательного литературно-общественного материала, публикация которого в условиях жесточайшего цензурного гнета вызывает невольное уважение к смелости и тактической гибкости его издателей.

На титульном листе нового издания стояло: «Санкт-Петербургский журнал, издаваемый И.П. Пниным». Эпиграф, почерпнутый из сочинений Лабрюйера, гласил: «Как трудно быть кем-нибудь довольным».

Иван Петрович Пнин (1773–1805) был внебрачным сыном крупного вельможи, фельдмаршала князя Н.П. Репнина, и в наследство от него получил свою «усеченную» фамилию. Пнин учился в Благородном пансионе при Московском университете, а затем в Артиллерийско-инженерном корпусе в Петербурге и рано пристрастился к литературе. В 1789 г., выпущенный из корпуса в чине прапорщика, он принял участие в русско-шведской войне и по окончании ее служил в артиллерийских частях на западных границах России. Выйдя в отставку в 1797 г., он поселился в Петербурге вместе со своим другом Александром Федоровичем Бестужевым, отцом четырех сыновей – будущих декабристов. Бестужев, хоть имени его и не означено на обложке, стал соиздателем Пнина по «Санкт-Петербургскому журналу». Кроме них, в журнале участвовали А. Бухарский, А. Измайлов, Е. Колычев, И. Мартынов и другие малоизвестные литераторы.

Как показал В.Н. Орлов, «Санкт-Петербургский журнал» пользовался покровительством великого князя Александра Павловича и его друзей – Чарторижского, Строганова, Новосильцева. На их средства и отчасти по их инициативе на страницах этого издания велась систематическая пропаганда идей новейшей политико-экономической школы[33]. Однако деятельность Пнина и Бестужева своим размахом и содержанием неизмеримо превосходила те поручения, которые давались им «молодыми друзьями». Вероятно, именно по этой причине кружок великого князя отказал в своей помощи издателям. Лишенные материальной поддержки, Пнин и Бестужев в конце 1798 г. прекратили выпуск «Санкт-Петербургского журнала».

Цензурные притеснения были в ту пору необычайно тяжелы. Чиновники Павла I, подталкиваемые императором, ожесточенно боролись с малейшими проявлениями свободомыслия в обществе и в печати, с «развратом умов», опасаясь вторжения в Россию идей Французской буржуазной революции.

А между тем в «Санкт-Петербургском журнале» велась пропаганда просветительских взглядов, материалистических идей, печатались переводы из Гольбаха, с похвалой говорилось о Руссо, проскакивали намеки на крепостнические порядки, на тиранический режим Павла I. То, что такие мысли выражались Пниным и Бестужевым, для них вполне естественно. Удивительным представляется, как все это могло проходить через печатный станок. Очевидно, тут играли свою роль связи издателей с Александром Павловичем, о которых было известно цензорам. Нужно также иметь в виду, что смелые высказывания соседствовали в журнале с порицаниями французской революции и фразами о том, что помещики могут быть «отцами» своих крепостных. Такая противоречивость материалов «Санкт-Петербургского журнала», возможность по-разному толковать его позиции ослабляли бдительность цензуры, позволявшей издателям публиковать действительно острые политические статьи и стихи.

Основной курс журналу давали произведения Пнина и Бестужева, переводы из сочинений Гольбаха и Вольнея, из книг политэкономов Верри и Стюарта. Литературный материал был более нейтральным и не занимал главенствующего положения. Переводы двух отрывков из «Руин» Вольнея и одиннадцати глав «Системы природы» Гольбаха были напечатаны без имен этих авторов, атеистов и врагов королевской власти. Переводчик или издатель, сохраняя общий смысл тезисов материалистической этики Гольбаха, редактировал текст, из осторожности выбрасывал или смягчал выпады автора против религии, церкви и правительства.

«Санкт-Петербургский журнал» был рассчитан на серьезного и вдумчивого читателя и не преследовал никаких развлекательных целей. Издатели очень строго смотрели на обязанности литератора, полагая, что его талант должен быть отдан на службу обществу для поддержки добродетели, чье владычество надо распространять повсеместно.

В журнале было помещено несколько произведений швейцарского писателя и ученого Альбрехта Галлера, автора политических романов, написанных под влиянием Фенелона и Монтескье. Человек весьма умеренных взглядов, противник всеобщего равенства, Галлер был защитником аристократической республики. Вряд ли можно считать случайным это внимание «Санкт-Петербургского журнала» именно к Галлеру, вероятно, он как-то отвечал умонастроению издателей.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21