<<<     ΛΛΛ     >>>   

Среди славянских переводов следует отметить обилие апокрифов, к которым русский народ питал особое пристрастие из-за их легендарного, сказочного содердания, дававшего пищу воображению. (Однако мнение о том, что через апокрифы на Русь проникала богомильская ересь, сильно преувеличено). Еще большей популярностью пользовались жития святых; эти сочинения внушали религиозный восторг, содержали моральные уроки и вдобавок обладали увлекательностью приключенческой литературы. Национальным русским святым, пришедшим из греческих святцев, стал Николай Чудотворец. В его облике привлекали две черты: сверхестественная сила чудотворения, почти богоподобное господство над стихиями и милосердная направленность его деяний. Святитель Николай живет в воображении христианского мира не как герой аскетизма, а как образец сострадательной любви. В России предания о нем были дополнены новыми чудесами.

Популярны были переводы Иоанна Златоуста, который средствами великолепной эллинистической риторики подводил прямо к Евангелию и сосредотачивался не на его символико-мистическом, а на его этико-религиозном смысле. Он был учителем агапэ, каритативной любви, взятой преимущественно в социальном аспекте, - защитником бедных и обличителем богатых. Другой популярнейший автор - Ефрем Сирин, поэт, протикнутый библейским лиризмом, пророк покаяния. Русский народ никогда не расставался с этими двумя первыми учителями своего христианства. Сирин и Алконост - птица радости и птица печали русских легенд - могут служить эмблемами этих двух поэтов.

Итак, за пределами практической сферы религиозные потребности получали удовлетворение скорее из апокрифических книг, чем из трудов догматического богословия. Славянская душа жаждала мифологии сильнее, чем догмы, и получила мифологию в христианском облачении. Большая часть подлинных трактатов и проповедей древних отцов, касающихся конца мира, воцарения антихриста и пришествия Христа, была переведена с добавлением множества псевдоэпиграфов. Переводчики, таким образом, обнаружили большое пристрастие к проблемам эсхатологии в апокрифической их форме. Этим объясняется странная популярность на Руси некоторых доникейских отцов III в., которые оставили (или которым приписывались) сочинения об антихристе. Выбор переводов определялся отчасти и тем, что ученые болгарские клирики не пользовались библиотеками двора и патриархии в Константинополе, а пересаживали на родную почву библиотеку среднего греческого монастыря с добавлениями из апокрифов по своему вкусу. Россия не ответственна за этот выбор, но несла его последствия на протяжении веков. Лишь выбирая из выбранного, она могла проявить свой собственный вкус. Любопытно, что среди немногих собственно русских переводов большая часть относится к мирской или полумирской литературе (Козьма Индикоплов, Иосиф Флавий и пр.), что свидетельствует о космологических и исторических интересах русского читателя. Религиозная космология и история, основанные на эсхатологических воззрениях, явились двумя теоретическими полюсами русской мысли, как бы избегающей метафизического и рационального умозрения.

Греческая литургия воспринималась как небо, сходящее на землю, как присутствие Бога, в Его храме, таинствах, иконах, святынях, в священной материи. Служба на церковнославянском, близком к родному, языке приводила к тому, что миряне знакомились в литургическом контексте с фрагментами Нового завета. Если послания апостола Павла с их сложный теологическим содержанием, в темных переводах так и остались непонятными для среднего русского, то Евангеие было гораздо доступнее для неисушенного ума. В течение первой половины Средневековья, вплоть до XII в. только славянские народы Европы слышали Евангелие не на чужом языке и могли кое-что из него понять. Россия одна из немногих пользовалась этой привилегией.

3. Ученые и святые

Русские византинисты. Первые русские религиозные писатели- ведниеи Кирилл Туровский и Иларион Киевский были ---„., ftr>ni-inp чем проповедниеи захвачены проблемами истории больше, чем захвачены iipu^."-...",.... священной догматическим богословием. Русский подход к теологии

исторический по преимуществу. Богословская мысль была впервые пробуждена размышлениями над судьбой своего народа, позднее обращение Руси и ее славное введение в церковь влекли к историософским спекуляциям. Древняя Русь, столь скудная отвлеченной мыслью, была богато одарена историческим мышлением (о чем свидетельствуют древние летописи). Однако полное отсутствие греко-римской традиции исключало из сферы исторического знания весь древний мир, кроме ветхозаветного, так что историко-богословская мысль потекла по единственному, библейскому, каналу.

4. Русский кенотизм [1]

Не случайно, что величайшие среди древнерусских святых и первые канонизированные церковью принадлежат к специфическому национальному типу, который может быть назван "кенотическим".

Прежде всего об этом свидетельствует "Сказание о Борисе и Глебе", где содержится рассказ о погублении невинных и в то же время религиозное истолкование добровольной, жертвенной смерти. Князья Борис и Глеб - страстотерпцы непротивления. Примечательно, что в мученичестве святых князей нет ни тени героики: это не стоическое ожидание смерти, не вызов, брошенный силам зла, который столь часто встречается в страстях древних мучеников, напротив, и в "Сказании", и в летописи подчеркиваются человеческая слабость, трогательная беспомощность князей; их слезы и жалобы на свою участь завершаются словами прощающего непротивления. Идея заключается в том, что каждый учение Христа приходит в мир на страдание и все в мире невинно и добровольной жертвы очищена от мотива отважного выполнения долга, как и от мотива послушания младших братьев старшему (Святополку). Сравнение с житиями западных средневековых святых убеждает: акт непротивления - национальная русская черта, подлинное религиозное открытие новообращенных русских христиан. Образ кроткого и страдающего Спасителя вошел в сердце русского народа как святая святых в его духовной сокровищнице.

Борис и Глеб - именно "стастотерпцы", "причастники страстей Христовых", а не мученики за веру (Константинополь поэтому не сразу согласился их канонизировать). Но русская церковь

[1] Путь к спасению через страдания в земной жизни.

так любит своих страстотерпцев, что в сонме ее национальных святых почти не осталось места для мученников за веру, который всегда были на первом плане в литургическом и народном культе и греческой, и латинской церкви. Тип русского монашеского аскетизма близок палестинскому (в его отличии от египетского и сирийского). Русское монашество фактически было отпрыском палестинской ветви восточного монашества. Уступая египтянам и сирианам в героической аскезе и даже чудотворения, палестинцы обладали даром, который Антоний Великий называет первой монашеской добродетелью, - благаразумием, понимаемым как чувство меры, как духовный такт. Можно говорить о гуманизации аскетического идеала в Палестине и на Руси. Палестинцы являются создателями "лавры" - полуобщежительного типа жизни, наряду с полностью общежительным. Палестинцы также находили время для служения миру, для миссионерства, странноприимства, для экклезиологических споров, борьбы с ересями в городах и в императорском дворце. Древняя Русь приняла все это за образец для подражания и обогатила собственными духовными дарами. Влияние палестинского монашества усиливалось благодаря чарам Святой Земли, к которым был восприимчив весь христианский мир.

Пристрастие св. Феодосия Печерского, одного из основателей Киево-Печерской Лавры (XI в.), к "худым ризам" передавалось всему русскому монашеству. Этот знак социального унижения и смирения был единственным проявлением аскетической изобретательности русского святого (кроме обычных трудов, подвигов и упражнений). Самоуничтожение Феодосия питалось живым созерцанием кенозиса Христа, его "рабьего зрака" и его страдающей плоти. Феодосии принадлежал ко второму поколению новообращенного народа, Борис и Глеб принадлежали к первому. Эта духовная молодость русского христианства была его достоинством, а не изъяном. Старая и окостеневшая византийская традиция имела малое влияние на русское религиозное сознание. Потрясение от Евангелия было более непосредственным и захватывающим - оно и определило в главных чертах русский подход к христианству. С Феодосием кенотическая идея получила практическое воплощение в трех христианских добродетелях: нищите, смирении и любви. Любовь к ближнему, на его взгляд, не нуждается в оправданиях как что-то сомнительное, соперничающее с любовью к Богу.

Борис и Глеб следуют за Христом в своей жертвенной смерти, кульминации Его кенозиса, а Феодосии следует Его нищите и уничтожению. Со стороны смерть Бориса, не являвшаяся результатом борьбы, героического поступка, может показаться слабостью, как нищета Феодосия - глупостью. Но так и выглядти кенозис Христа в глазах Ницше - или ранее в глазах языческого мира. Полуязыческие христианские общества, в Византии или в "темные века", со страхом и смущением отворачивались от уничиженного Христа. Тем более поразительно и знаменательно великое открытие первого поколения русских христиан: кенотический Христос русских святых.

5. Аскетические идеалы

В монашестве домонгольской руси различимы два течения духовной жизни: подземное, аскетико-героическое, связанное с затворничеством в пещерах, и "надземное", связанное со смирением, послушанием и делами милосердия. Первый тип, тип Антония Печерского, в Киевском патерике преобладает. Летопись сообщает о пребывании Антония на Афоне, тип его аскезы заимствован у старцев святой Горы, которые, в свою очередь, следовали аскетизму сирийского образца: почти сверхчеловеческие телесные лишения, непрерывное покаяние и как его признак - "слезный дар". Таким образом, школа Антония предоставляет на Руси сирийскую традицию, а школа Феодосия - палестинскую, причем обе прошли через греческое - афонское и студитское - посредничество. Обе школы не исчезли бесследно, школа Антония была притом первой успешной попыткой новорожденного русского монашества имитировать самые крайние восточные образцы. С тех пор во все времена суровой аскетический тип религиозности на Руси существует бок о бок с кенотическим, каритативным типом.

В домонгольской Руси все монашеские обители создавались в непосредственной близости городов и уже по одному этому взаимодействовали с мирской жизнью. Они зависели от материальной поддержки мирян, за которую они отчасти расплачивались делами милосердия. Духовно монастыри служили мирянам прибежищем для молитвы и религиозного наставничества. Мирянин выбирал себе исповедника среди монахов.

СРЕДНИЙ ХРИСТИАНИН

7. Ритуализм духовенства

Обращает на себя внимание страх перед ритуальной нечистотой, понимаемой почти исключительно в физическом и физиологическом смысле. Это иудаистское направление ума, за вычетом пророческого духа Израиля. Источник нечистоты - человеческое тело со всеми его органическими функциями, нечистоты все выделения тела, за исключением, быть может, слез. Питание и половая жизнь - главные проводники ритуального греха. Акцентируется тот или иной род пищи, а не ее количество, и, значит, первоначальное аскетическое значение поста вытесняется обрядовыми табу. Особой проблемой совести, иногда трагической в Древней Руси, был вопрос о совместной трапезе с язычниками, евреями и даже западными христианами. Уже начинается процесс, кульминация которого приходится на Московский период, - полный разрыв личного общения с иностранцами, за православных. В Киевской Руси не было политических и психологических причин для такой национальной замкнутости, Русь была далека и от религиозного фанатизма. Но дискриминация за трапезой уже существовала, и националистическая изоляция постепенно развивалась именно отсюда. Ее источником была не богословская, догматическая антипатия, а, скорее, физиологическая, сублимированная в сферу обряда и сакральных запретов.

Даже честное супружество, освященное церковью, было поводом для постоянных ритуальных беспокойств. Церковная совесть раздваивалась между библейским признанием святости брака и недоверием к каждому акту сексуальной жизни, даже брачной, как к источнику греха. Однако слово "нечистота" здесь подходит больше, чем слово "грех". Формы брачного поведения предписывались канонами и регулировались так же строго, -как и пища. Соитие запрещалось не только и не столько в дни поста, сколько в праздничные дни. Отсюда следует, что исходным мотивом тут было не аскетическое воздержание, а ритуальная чистота, считалось, что ребенок, зачатый в запретные дни - пятницу, суботу, воскресенье, станет вором, разбойником и блудником. И если в киевский период просвященный архирей мог считать это суеверным преувеличением,

то впоследствии подобные предписания стали общим поверьем русского народа. Священнику запрещалось служить обеднб наутро после соития - смягченная параллель римскому целибату. Хотя домонгольская церковь (в отличие от московской) подчеркивала святость брака, двусмысленное отношение к полу было слишком глубоко укоренно в христианском прошлом. Одна сторона этого отношения, негативная, получила новое развитие в России. Из русских канонических документов можно даже заключить, что убеждение в неполноценности женщины постепенно развивалось на Руси более из идеи ритуальной нечистоты, чем из представления о ее моральной неустойчивости.

Епископы сами не были вполне свободны от ритуализма, но они резко сопротивлялись неосновательным местным обычаям, будучи греками или людьми, получившими греческое образование. Разрастание законов о ритуальной чистоте следует признать специфически русским произведением. Но это не было творчеством русского народа в целом, тем более что языческая Русь была неразборчева в пище и невозможнна в сексуальном отношении. Это было созданием определенного класса людей, которые защищали и развивали ритуализм, - среднего духовенства, священников, особенно тех, которые руководили мирянами (духовник, или покаянный отец). Они предоставляли наиболее ревностную, но не всегда наиболее образованную часть клира. Тенденция к преувеличению обрядовой стороны религии, свойственная любому полуварварскому обществу, обострялась для них необходимостью постоянной борьбы с языческими обычаями и пережитками. Но с народом, которму они противостояли, их роднил физиологический подход к религии. Теология и моральные наставления были не самым эффективным оружием в этой войне. Обычай против обычая, обряд против обряда - только мог сохраняться постоянный водораздел между язычеством и христианством. Славянин-язычник старался приблизиться к божеству посредством чувственных отправлений. И с раннехристианских времен вплоть до настоящего времени русский искал путь к Богу через телесные чувства, через всю их пятерицу - не только через зрение (иконы) и слух (церковное пение), но также через касание, целование, обоняние ладона, вкус просвир, святой воды и всех видов освященной пищи. В этом отношении Россия, особенно после монгольского завоевания, сильно развила и обогатила византийско-эллинистическую традицию.

8. Религия мирян. Переводные изборники

В центре греческой, славянской и русской христианской литературы, которой пользовались миряне, - две идеи: Фобос и Агапэ, страх и любовь. Страх и любовь в их единстве регулировали религиозную жизнь среднего христианина в России, но в разное время в разных пропорциях, равновесие страха и любви характерно для древнерусского христианства вплоть до московского периода. "Стоглав" дает некоторое преобладание страху перед любовью, но оставляет любви достаточно места, чтобы стать практически катехизисом в россии насемь последующих веков. Для среднего человека страх Божий был единственно возможным отношением к Богу. Как любовь не может существовать, не будучи всеобъемлющей, а любовь к людям является необходимым дополнением любви к богу, а так же - и в отношении страха, если он становится главным религиозным принципом. Для авторов "Стоглава" страх перед людьми непосредственно вытекает из страха Божьего: "Кто не боится земного господина, как же он убоится Бога, которого не видел?" (перелицовка Иоаннова учения о любви - Ин, 1, 4:20). Или: "Ученик боится палки хозяина больше, чем самого хозяина" - намек на то, что царь внушает больший страх, нежели Бог. Эта концепция страха не имеет ничего общего с ветхозаветной идеей страха Божьего. В пророческой религии Израиля страх Божий освобождает от страха перед человеком. Здесь же представление не иудейское и не евангельское, а чисто византийское. Оно предполагает гармоническое соответствие между Царством Божим и царством мира сего. Это может быть понято как социальная экстраполяция догмата об иконопочитании, столь существенного в византийском благочестии. Царь - это как бы живая икона Бога, равно как и вся православная империя - икона небесного мира. Эта идея лежит в основе восточной теократии.

Тема послушания и покорности нарастает в русском христианстве, начиная с XIV в. Для Феодосия, для Бориса и глеба смирение вытекает из любви ("Любите и слушайтесь друг друга"), т.е. имеет кенотическую ценность как подражание Христу. В религии страха - у смирения, послушания другой смысл: не близости к воплотившемуся Богу, а переживания пропасти, безмерного расстояния между Богом и человеком. Кротость приобретает смысл

социальной адаптации и прислужничества, но "Стоглав" не исключает и кенетическую идею: не следует стыдиться нищеты, ибо и Христу негде было преклонить голову.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Земля это русская
Птица печали русских легенд могут служить эмблемами этих двух поэтов