<<<     ΛΛΛ   

Ведущая ориентация русского религиозного фольклора и русской культуры в целом указывает, что уклон русского релириозного сознания совершенно протипоположен какому бы то ни было дуализму. Именно натуралистический монизм был постоянным соблазном русского христианства. Русский народ, как и русские поэты, считает природу чистой и святой, свободной от любого греха, свойственного человеческой истории и культуре. В общении с природой человек обретает спасение. Такова русская ересь, которая становится понятной только при наличии в качестве предпосылки первоначального строгого монизма, пронизывающего все слои исторического русского христианства. Но ни византийский, ни романский тип христианства не ответственны за этот монистический натурализм. Его следует искать глубже, в языческих пластах русской души.

В числе признаков скрещения умирающего язычества и побеждающего христианства - смешение культа Рожаниц с почитанием Богородицы, которая понималась как воплощение материнства, Божественного Материнства как такового (ср. с наименованиями ее у других народов на католическом Западе - Пресвятая Дева). В России - наименование "Богородица", "Матерь Божия". Оно обращено непосредственно к сердцу. Русская Мария - не только Матерь Бога, или Христа, но вселенская Мать, Мать всего человечества. В первую очередь, конечно она - Мать в нравственном смысле, милосердная покровительница, предстательница за людей перед небесным Судией. Но в другом, онтологическом смысле она почиталась в народе жизнедательницей всей твари и в этом достоинстве наследовала скромныим и безмятежным, несколько туманным Рожаницам. Первая стадия Богородичного культа на Руси скрыта молчанием. Для его развития почти ничего не дала греческая теология, хотя многое - греческая литургика и иконография. Однако национальный источник мариологической религии таится в русском язычестве. Изучая русскую народную религию, на каждом шагу сталкиваешься с жадным исканием великой божественной женской

силы, воплощается ли она в образе Марии или в каком-либо ином (например, полумифологический образ св. Параскевы-Пятницы). Пусть гипотеза о существовании Великой Богини в древнерусском языческом пантеоне, вытесненном принятием христианства на очень ранней стадии мифологического развития, не доказана. Но первичная религиозная интуиция Божественного Материнства, так и не доразвившаяся до мифа и культа, продолжала давать всходы уже в христианском одеянии, будучи оплодотворена и возвышена христианскими образами Святой Женственности. Одно можно утверждать с определенностью: греческое православное христианство не может считаться достаточным источником всех глубоких и богатых форм, какие приобрел культ Божественной Женственности на русской почве. ЗАКЛЮЧЕНИЕ 13. Русская религиозность

Природа и религия. Общеизвестно, что на Востоке подчеркиваются космологические, а на Западе - антропологические аспекты христианства. Но Русь, унаследовав от Византии ее космологию, наделила ее теплотой, непосредственностью и проникновенностью, которые оставляют далеко позади западное средневековое чувство природы, тоже очень развитое у кельтских и тевтонских народов. Спасение природы (как это имеет место в "Слове о небесных силах") становится главной чертой эсхатологического упования, заставляющей забывать даже о блаженстве святых.

Роль красоты. Русское чувство природы имеет два аспекта; причем оба могут приобретать религиозное значение. Во-первых, - сознание принадлежности к природе, глубокой укорененности в ней; это сознание влечет за собой религиозное приятие или отвержение человеческого тела и его физиологических процессов. Следы такой релтигиозной физиологии видны в каноническом ритуализме древнерусских клириков. Во-вторых, - чувство красоты природы, которое входит в ее религиозную оценку. Отсюда высокое развитие изобразительного искусства; влияние религиозного искусства на русскую верующую душу было чрезвычайно сильным. Легенда о принятии христианства повествует, что красота богослужения была одним из мотивов выбора религии, причем летописец, монах,

печерский затворник не находит в таком мотиве ничего недостойного. Впоследствии св. Стефан Пермский сделал красоту богослужения орудием обращения зырян (ХГУв.), а московский период эстетическая сторона культа получит дальнейшее развитие. Она станет одной из наиболее устойчивых черт русской религиозности, так что идеал кенотической нищеты очень редко распространяется на область культа. В Киевский период не известно ни одного случая аскетического отказа от храмовой красоты или пренебрежения ею.

Свидетельство икон. Господь на иконе - всегда Вседержитель, а не уничиженный Христос. Его лик варьируется от суровости и гнева до мягкой грусти. В богородичной иконографии исследователи считали тип Умиления русским творчеством (в Византии были наиболее известны типы Оранты и Одигитрии). Теперь установлено, что и "умиление" было у греков, но Русь, обнаруживая присущий ей склад религиозного сознания, отдала предпочтение этому иконографическому образу перед двумя другими. Поскольку на Руси в центре культа Богоматери было божественное Материнство, а не Девственность, красота, в отличие от западной традиции, - не главная черта ее иконографического облика. Русский иконописец искал воплощения идеи красоты не в женских образах (иконы жен и дев были чрезвычайно редки), а в ликах ангелов. В иконографии ангелов красота человеческого лица очищена от сексуальных чар и претворена в небесную духовность.

Этический дуализм. Этический уклон проходит через всю религиозную литературу Руси. Как бы ни были сильны культурные, эстетические и исторические интересы Древней Руси, господствовало этическое направление ума. Главным вопросом было: как жить и что делать для своего спасения? И в примечательном отличии от византийской религиозности ответа искали скорее в нравственном образе жизни, чем в сакраментальном ее освещении. Главной древнерусской этической позицией было милосердие. Никогда в русской истории ни чистота, ни законность не занимали доминирующего морального места. Весьма любопытной чертой древнерусской нравственности было относительное безразличие к почитанию святых девственниц. Русская церковь канонизировала всего лишь двенадцать русских женщин-святых, и лишь одна из них, княжна Ефросинья, принявшая постриг в Полоцком монастыре, была девой. Культ божественного Материнства затмил девственную чистоту как христианскую ценность. Что касается законности и

справедливости, тут киевский период был более благоприятен, чем какой-либо иной период русской жизни. Но и в Киеве уже наблюдается тенденция истолковывать правосудие как частное приложение милосердия. Справедливость имела моральную ценность, только если отправления правосудия шли на пользу бедным и угнетенным, и лишались всякой цены без каритативного элемента. Специфически русский аспект христианской благостыни - это связь милосердия с этикой рода. Русское милосердие не только получает свое предельное выражение в любви между братьями и кровными родственниками, но пытается объять в воображаемом кровном родстве всех ближних. Все люди братья не только в духовном христианском смысле, поскольку имеют общего небесного отца, но и в земном смысле общего происхождения и общей крови. Это сообщает человеческим отношениям некую семейную теплоту и нежность, но в таком тепле присутствует нечто чувственное и натуралистическое, нечто ограничивающее его распространение сферой национальной или расовой общности.

Милосердие - это общий знаменатель русской этики. Но во все эпохи русской истории можно обнаружить устойчивый этический дуализм. Суровый византийский тип этики коренится в религии Христа-Вседержателя, небесного Царя и Судии. Кроткий и более русский тип этики кладет в свое основание религию уничиженного, или "кенотического", Христа. В этике первого типа милосердие имеет тенденцию ограничиваться раздачей милостыни как одним из божественных предписаний, и умилостивление Бога становится главной целью религиозной жизни. В кенотическом христианстве милосердие, оставаясь этическим сред стечением, окрашивается в тона самоуничижения. Оба типа религиозной этики формируются под сильным влиянием монашества. Но монашеские добродетели смирения, послушания и покаяния приобретают в каждом из них разные смысловые оттенки. Смирение византийского образца основано на непреложном чувстве иерархии. Человек, знающий свое место в мире, должен смиряться перед высшим: Богом, императором, начальником, богачем и т.д. К нижестоящим он обязан проявлять снисходительное, покровительственное милоссердие. В кенотической религии, которая берет за образец уничижение Христа, человек уничижает себя не только перед Богом, но и перед последним членом общества. Этот род уничижения по необходимости приобретает внешнее, социальное выражение, например, "худые ризы" святых

русских монахов. Но по отношению к знатным членам общества кенотический святой мог быть требователен и суров. Он приближался к ним не с жестом смирения, а с пророческой властностью, настаивая на справедливости и угрожая гневом Божием. В результате, кенотическая позиция выворачивала наизнанку социальную иерархию, между тем как религия Фобоса оказывала мощную поддержку существующей иерархической структуре. Послушание из страха - это всегда послушание вышестоящему в церковной или мирской иерархии. Кенотическое послушание основывалось на милосердии или, по крайней мере, кротости. Это взаимное обязательство, осуществляемое между равными в той же мере, что и между высшими и низшими. "Слушайтесь друг друга" - таков был завет Феодосия своей пастве. Послушание означает в этом случае взаимное служение, уступчивость, взаимную покорность. Что касается третьей монашеской добродетели - покаяния, учителем обоих религиозноэтических направлений русского христианства здесь был Ефрем Сирии. Но в первом типе ведущим мотивом покаяния был страх, во втором - созерцание совершенства Христа. В сирийском монашестве признаком истинного покаяния считался "слезный дар", и Русь унаследовала этот идеал, развив его в то состояние души, которое обозначается непереводимым словом "умиление". "Умиление" - особый благодатный дар кенонической религии.

Социальная этика. Вопреки бытующему мнению об исключительно личном характере спасения в восточном христтианстве следует помнить, что религия средневековой и Московской Руси была на протяжении веков по преимуществу социальной. Нарочитый индивидуализм проник в русскую церковь только после реформы (или революции) Петра I. В Киеве социальная энергия христианства была высвобождена как благодаря широкой концепции милосердия, так и благодаря чрезвычайно значительному участию церкви в цивилизации и организации новообразованного общества. Русское христианство было свежим, творческим, отзывчивым на зов Христа. Его социальная миссия вырасла непосредственно из евангельского духа. Милосердие как основная добродетель проповедовалась в первую очередь по отношению к обездоленным и бедным. В Киевский период оно было неотделимо от правды-справедливости в русском каритативном смысле. Здесь великим учителем Руси был Иоан Златоуст, чьи антологии стали излюблинным чтением. Его толкование притчи о богаче и Лазаре

произвело глубокое впечатление на русскую совесть. Другой мощный толчок в том же направлении был дан полумифической фигурой Николая-Чудотворца, величайшего святого Восточной церкви, чье житие - поэма о бурной, стихийной силе милосердия и справедливости. В киевском монашестве господствовало социальное направление, монастыри располагались в городах, и это позволяло монахам исполнять свои обязанности духовных наставников мирян, что было на Руси повсеместным обычаем. По заветам преп. Феодосия Печерского, монастырь был не только духлвным центром для мирян, но и благодаря труду монахов - источником пропитания для бедных. Более того, Феодосии усвоил право и обязанность указывать князьям и их слугам пути правды. Политические преступления были для него таким же нарушением христианского долга, как и личные грехи.

Идеал государственной власти. Не может быть и речи о неограниченной или самодержавной власти русских князей - ни в теории, ни на практике. Божественное происхождение княжеской власти незыблемо утверждалось, основываясь на библейской и патриотической традиции. Но в Киевской Руси, далекой от божественной власти, божественная инвеститура требовала от носителя власти послушания религиозному и нарвстенному закону. Необходимость для князей быть послушными закону - тема, встречающаяся в литературе Киевской Руси чаще, чем тема послушания подданных своим князьям. Поскольку и дурной князь и его тирания считались ниспосланными Богом, причем его правлению приписывалось покаянное значение, это, по-видимому, исключало мятеж против тирана как законную политическую акцию. Такой вывод был бы вполне точен применительно к духу византийской или ранее-христианской этики, такова действительно была доктрина Афанасия Синаита в VII в., которую повторяли и некоторые русские моралисты. Но весомость этой доктрины сильно преувеличена современными историками, которые часто оценивают древнерусский образ жизни сквозь призму московского периода. Киевский летописец мог считать восстание граждан против князя актом Божьей воли и заслуженной князем карой. Взыскивающий Промысел Божий в политической сфере был двулик; порой он мог воспользоваться в своих целях и народной революцией. Но перед одной вещью Древняя Русь, в отличие от Византии, замирала в ужасе - перед убийством князя. Цареубийство в Византии было столь обычным делом, что кажется частью политической системы, необходимым коррективом

самодержавия. На Руси, где убийство князя даже в честном бою воспринималось как противоестественное бедствие, если восстание, оканчивающееся свержением князя, порою и оправдывалось, оно никогда не прощалось, когда убийство князя было его следствием. Убийство непопулярного князя-тирана могло даже вести к его канонизации как "мученика". Церковь не делала никаких попыток впрямую пересадить византийские политические институты на русскую землю или проповедовать абсолютную монархию. Религиозные идеи, благоприпятствующие самодержавию или даже деспотизму, просачивались вместе с этикой Фобоса, но общая социальная атмосфера не содействовала их развитию. Никогда в течение своей исторической жизни Россия не была так близка к реализации политической свободы, как в славные дни своей юности.

Церковь и государство В драматической и даже трагической истории отношений между Цервовью и государством киевский опыт, пускай краткий и непрочный, может быть причислен к лучшим достижениям христианства. Была усвоена византийская система "симфонии" (согласия) этих двух сфер жизни. Но если в Византии перевес политической власти часто вел к господству государства над Церковью, в Киевской руси их сотрудничество было искренним. Св. Владимир дал Церкви хартию неприкосновенности ("церковное уложение"), по которому сфера церковной юрисдикции была значительно шире, чем в Византии. Помимо религиозных и моральных преступлений Церковь рассуживала многие споры о семье и наследстве. Такая широта юриспруденции Церкви, подтвержденная преемниками князя Владимира, не имела прецендента в греческом каноническом праве. Сотрудничество между властями и иерархией, в том, что касается взаимообязательства по жизненно важным вопросам войны и мира, борьбы с еретиками и язычниками и пр., было характерно для всего христианского мира, восточного и западного. Но русский тип сотрудничества отличался приоритетом Церкви и немногочисленностью конфликтов между партнерами. Киевский митрополит назначался вселенским патриархом, так что русская Церковь зависела от Константинополя, а не от местных князей. Вмешательство греков в русские дела было нечастым и умеренным. И эта зависимость, повод для горьких жалоб древних и нынешних русских националистов, была главной причиной гармонических отношений между Церковью и государством в Древней руси. Единство Руси поддерживалось и гарантировалось в

значительно большей степени лицом митрополита всея Руси, чем киевского князя. При этом митрополит не пытался превратить свое влияние в политическое владычество; отличным противоядием в этот отношении служила его греческая выучка и предшествующая карьера - греки знали, как следует почитать светскую власть. Хотя греческие иерархии не пользовались популярностью, жили в некотором отдалении от коренного населения и не удостаивались канонизации, как впоследствии многочисленные русские епископы, в Русской Церкви с самого начала утвердилось представление о моральной ответственности духовенства за грехи мирян, особенно князей. Один из митрополитов выразил это в таких словах, обращенных к князю: "Мы поставлены Богом, чтобы удерживать вас от кровопролития". Князь обязан был со смирением внимать словам поучений, преподаваемых ему епископами, игумнами, святыми монахами и его собственным духовным отцом. Как это ни удивительно, большинство стычек между князьями и епископами происходило по литургическим вопросам или, точнее, по одному из них: как быть, когда большие праздники приходятся на постные дни - среду и пятницу. Это иллюстрирует затронутую выше тему русского ритуализма. Вселенский патриарх мог говорить с русскими князьями на языке, который он не осмеливался употреблять, обращаясь к императору. Историческая ситуация была такова, что даже византийство стало стражем свободы для русской Церкви.

Религиозный национализм. Жизнь внутри вселенского организма Церкви благоприпятствовала формированию национального сознания молодой Руси. Славянская традиция Кирила и Мефодия создала учение о национальном призвании Руси, которое было гораздо более православным, ибо гораздо более христианским, чем позднейший московский мессианизм. Применительно к Киеву нельзя говорить о существовании русского мессианства в смысле единственности и исключительности национального религиозного призвания. Все народы призваны Богом, и русь среди них. Это вселенская, экуменическая, а не националистическая точка зрения. С другой стороны, нация - не безразличная категория в Царстве Божием. Как человек предстоит перед Богом, отвечая за свою жизнь, так предстоят Богу все народы, в качестве духовных целостностей, со своими грехами и своей святостью, в земной Церкви и в вечности. Эта религиозная концепция нации не могла развиться на средневековом Западе при единстве его латинской культуры. Она берет свое

естественное происхождение в Восточной Церкви с ее множественностью языков и культур: ближневосточной, греческой, славянской. Не следует забывать, что латинский мир в сознании Руси XI в. тоже входил в христианский универсум, хотя и не помещался в его центре. Позднеевропейское поверье, что каждый народ имеет своего небесного покровителя в лице ангела (Дан., 10), было знакомо русским, особенно через посредничество Епифания Кипрского. Еще более распространено было представление, что каждый христианский народ возглавляется в Царстве Божием своим святым основателем во Христе. По слову Илариона Киевского, Владимир Креститель становится пока еще не канонизированным отцом русского христианства. Но это сравнение с другими народами (Петр и Павел - в Риме, Иоанн Богослов - в Азии, ап. Фома - в индии, ап. Марк - в Египте) не возбуждало в русском обществе гордыни, здесь не могло быть речи о претензиях на первое место в иерархии замной Церкви. Русские прилагали к себе евангельскую притчу о виноградарях: они не первые, а последние, работники одиннадцатого часа. Спасение - акт Божественного милосердия и не предполагает никаких исходных достоинств в спасаемом языческом народе. "Бог имел милосердие ко всем странам и нами не пренебрег", - говорил Иларион. И тем не менее призванные позже всех могут принести в Церкви больший, чем другие, плод. "Многие последние станут первыми". Та же национальная идея лежит в основании культа страстотерпевцев. Борис и глеб "сняли поношение с сынов Руси", т.е. позор застарелого язычества. В те века никто на Руси не воспринимал свою страну как центр христианского мира или как страну самой правой веры и самых великих святых. Св. Димитрий солунский, великий защитник своего города от славянского вторжения, стал одним из наиболее почитаемых на Руси святых. Киевская Русь создала новый праздник, неизвестный греческой церкви, в память о спасении молитвами Богоматери Константинополя от славянской осады - Покров. И этот празник оказался в числе наиболее любимых русским народом, хотя его историческим ядром была победа греков над славянами. Можно заключить, что под руководством греческого патриарха и митрополитов молодая Русская Церковь смогла развить глубокое и искренее национальное самосознание, совершенно свободное от тщеславного национализма. В период правления Яросла Мудрого русские церковные вожди, сравнивая расцвет в настоящем с языческим прошлым, исполняются благочестивой радости и восторга.

По слову Илариона, воздух Руси освящен благовониями, возносящимся к Богу, - специфически русский религиозный акцент на красоте и освещении природы.

Но киевский период не исчерпал всех возможностей русского религиозного сознания. Например, в Киеве не было святых юродивых - специфической формы русского кенотизма, возникшей в греческой традиции, но типичной для Московской руси. Созерцательный мистицизм пробуждается только в XIV в. и превращает русские Средние Века (XIV-XV вв.) в золотой век русской святости и русского религиозного искусства.

Киевское христианство имеет ту же ценность для русского религиозного сознания, что и Пушкин для русского художественного чувства: ценность образа, золотого сечения царского пути.

 <<<     ΛΛΛ   

Оставило следов в русской мысли
Именно натуралистический монизм был постоянным соблазном русского христианства