<<<     ΛΛΛ     >>>   

Чудо святого- копья, о котором повествуют, помимо Раймунда Ажильского, многие другие хронисты (с некоторыми, подчас важными, различиями в деталях и гораздо более кратко, за исключением, пожалуй, Гвиберта Ножанского, возвращающегося несколько раз к этому эпизоду крестового похода),99) представляет большой интерес со многих точек зрения.100) Рассматривать ли Раймунда Ажильского как глубоко убежденного фанатика или видеть в нем сознательного лжеца, прибегнувшего к благочестивому обману101) и затем выдавшему его в своем [65] произведении за подлинное происшествие? Скорее всего он был и тем и другим вместе. В плане нашего исследования, независимо от решения данного вопроса, важен, однако, сам по себе тот факт, что хронист сделал стержнем своего повествования чудесное событие.102)

Уже одно это свидетельствует об огромной силе провиденциалистских представлений историков крестовых походов конца XI — начала XII в. Ведь чудо, согласно одной из самых распространенных тогда провиденциалистских схем исторического [66] процесса, — это обыденное явление, акт прямого вмешательства бога в судьбы народов и людей.103)

Действительно, в хрониках Первого крестового похода, за небольшими исключениями, чуть ли не на каждой странице встречаются упоминания о чудесах, явлениях крестоносцам Христа, девы Марии, апостолов, святых; непосредственное участие того или иного небожителя в действиях крестоносцев описывается как факт, происходивший вполне реально; небесные знамения сплошь да рядом предопределяют ход событий.

Чудесные явления самого разнообразного характера предшествуют уже началу крестового похода. Эккехард Аурский посвящает описанию фактов этого рода целую главу (десятую) в своем «Иерусалимце», заявляя притом, что полагает «полезнейшим делом» (duximus utilissimum) привести хотя бы некоторые известия об этих чудесах.104) Чудеса сопутствуют и самой священной войне, следуя одно за другим на всем ее протяжении; они продолжают совершаться также в основанном крестоносцами Иерусалимском королевстве. Сам спаситель через архангела Гавриила, «как говорят», направил крестоносцам небесное послание, копию которого («подлинник» хранился в церкви Святого гроба) Эккехард, по его собственному уверению, будто бы держал в руках.105)

Как уже отмечалось выше, более других насыщена всякого рода пророческими видениями бога и его небесных слуг, якобы являвшихся крестоносцам в особо трудные для них времена и возвещавших им небесную волю, хроника Раймунда Ажильского. Значительное место принадлежит, чудесному элементу и в «Иерусалимской истории» Фульхерия Шартрского.

Он был несомненно человеком глубоко религиозным, и его благочестивое воображение отличалось большой пылкостью. На каждом шагу ему мерещилось необычайное, сверхъестественное — черта, обычная для психологического склада средневекового человека. Как и Раймунд Ажильский, Фульхерий не останавливается подчас перед самыми невероятными измышлениями, долженствующими убедить читателя в том, в чем убежден сам хронист: крестовый поход с самого начала — чудесное, покровительствуемое богом предприятие. Среди других домыслов он приводит в подтверждение этого рассказ о чуде, которое якобы произошло весной 1097 г., когда отряды герцога Роберта Нормандского, графов Стефана Блуаского и Роберта II Фландрского готовились к отплытию из Бриндизи. Один [67] корабль, «не будучи ничем угрожаем, вдруг посреди всех этих событий опрокинулся возле самого берега. При этом погибли четыреста человек обоего пола». Вскоре, однако, крестоносцы воздали радостную хвалу господу за то, что он удостоил их своим особым вниманием, «ибо, когда, — продолжает хронист, — те, кто [здесь] присутствовал, вытащили, сколько могли, уже безжизненных трупов, на груди некоторых были замечены знаки креста, [как бы] отпечатавшиеся [на коже] (repertae sunt in carnibus quorundam super spatulas scilicet cruces insignitae)». Автор назидательно заключает: «Всевышний судил, что тем, кто при жизни верно служил господу, нося крест на одеждах, подобало сохранить этот знак как победоносное знамение (своей) веры».106)

«Факты» аналогичного порядка вообще отмечаются в хрониках этого времени довольно часто: чудесное самопоявление знаков креста на теле воинов, отправлявшихся в поход, знаменовало, по убеждению благочестивых хронистов, «божественность» крестоносного предприятия. Упомянув об одном из таких случаев — дело будто бы происходило в 1096 г., — Бернольд Сен-Блезский пишет: «И вследствие того многие уверовали, что поход был начат по божьему повелению и божьим внушением».107) Эккехард из Ауры говорит о том, как некоторые люди незадолго до крестового похода «показывали знак креста, сам собой, божественным образом отпечатавшийся на их лбах, или одежде, или какой-нибудь части тела». Эти люди (а заодно с ними и хронист) верили, что такие отпечатки были указанием воинству господню со стороны самого бога.108) Повествуя о действиях ополчения графа Раймунда Тулузского близ аль-Маарры в начале 1099 г., его капеллан рассказывает: возвращаясь с небольшим отрядом из одного успешного рейда, граф потерял «шесть или семь человек из числа наших бедняков: они попали в плен и были убиты язычниками», но «после того, как скончались, на правом плече у всех выступили кресты (cruces in dextris habuerunt humeris)»109) (утешительное назначение благочестивого вымысла хрониста совершенно очевидно).

Сходные случаи, изображая их подлинными, передают и более поздние хронисты, благочестивая фантазия которых получает при этом полный простор.110)

Из множества описаний чудес, приводимых хронистами Первого крестового похода, привлекает внимание подробный рассказ ряда авторов о следующем, достопримечательном, по их мнению, чудесном эпизоде, случившемся в Иерусалиме накануне пасхи 1101 г. (он особенно обстоятельно рисуется Фульхерием [68] Шартрским и Эккехардом Аурским).111) Обычно в страстную субботу (в 1101 г. этот день приходился на 20 апреля) во время торжественного богослужения, совершавшегося в церкви Святого гроба при большом стечении верующих, около девяти утра, когда возглашали «Кирие элейсон», происходило чудо, которое собравшиеся заранее ожидали в благоговейном молитвенном экстазе: в светильниках гроба господня сам собой, «по мановению бога», загорался огонь, «сошедший некогда с небес» и с тех пор каждый год «посылаемый богом». Чудо это символизировало в глазах хронистов благоволение всевышнего к своему народу.112) На сей раз, однако, химия церковников по каким-то причинам, видимо, не сработала: огонь не появился, чуда не произошло. Напрасно собравшаяся в храме огромная толпа (тут были католики и православные) ждала торжественной минуты, вторя хору клириков (Фульхерий замечает, что «никогда он не слышал такой стройной музыки»), «устремив очи кверху и унесшись сердцами прочь от земли (oculis sursum erectis, cordibus compuncti de terra surreximus)», — огня никто и нигде не узрел. Пришлось прервать службу, затем трижды повторить «Кирие элейсон», после чего сам патриарх, «открыв дверцу граба господня и войдя туда, не обнаружил огня, которого мы жаждали, и распростерся чуть ли не перед самым гробом на коленях, воззвал к всемогущему, дабы удостоил свой, умоляющий его, народ милости, ниспослав ему, как обычно делал это, столь желанный огонь». Но все эти экстраординарные меры не помогли: «С печальнейшим видом выйдя из святилища, патриарх только развел руками (tristissimus ad nos inde exiens, ignem non invenisse monstravit)». Тщетными оказались и ожидания узреть чудо в час вечерней молитвы.113) С благоговейным волнением передавая этот действительно любопытный случай (сам по себе он интересен для нас, в частности, тем, что демонстрирует несовершенства тогдашней церковной магии), хронисты приписывают нарушение обычного хода событий греховности иерусалимских христиан.114) [69]

И в этом, и в прочих чудесных событиях, переполняющих многие повествования о Иерусалимской войне 1096—1099 гг., выступает убеждение хронистов в наличии мистической связи между небесным и земным.

Интересно, однако, что в хрониках начала XII в. явственно намечается и другая линия отношения к чуду — скептическая, или рационалистическая, причем обе линии — благочестиво-апологетическая и скептически-рационалистическая — теснейшим образом переплетаются друг с другом.

Указанное переплетение отчетливо заметно в хронике Гвиберта Ножанского. Как и большинство сочинений латинских историков того времени, она насыщена упоминаниями о чудесных событиях, однако автор проявляет в отношении некоторых из них, описываемых его предшественниками, очевидцами Первого крестового похода, определенную разборчивость и критицизм, вообще не слишком свойственные писателям того времени. Особенно примечательна полемика Гвиберта Ножанского с неизвестным ему лично Фульхерием Шартрским по поводу чуда с отпечатками крестов на теле крестоносцев, утонувших в Бриндизи. Автор «Деяний бога через франков» воспроизводит рассказ Фульхерия (он прямо ссылается на него) об этом фантастическом происшествии, допуская лишь небольшие отклонения в деталях (так, вместо 400 погибших у Гвиберта фигурирует цифра 600 и т. д.).115) Но к сообщению шартрского хрониста Гвиберт добавляет следующий комментарий: «Что священный знак мог божественным образом отпечататься у них на коже, делая очевидной их собственную веру, в этом конечно, никто из верных не станет сомневаться. Однако тому, кто написал об этом (tamen ei qui hoc scripsit), если он жив (имеется в виду Фульхерий. — М. З.), надлежит тщательно поразмыслить, было ли [все] это в самом деле (sollicite pensandum est an res ita se habebat)».116)

В качестве основания для своего скептицизма (только по поводу данного конкретного случая) Гвиберт приводит различные, известные ему, по-видимому, со слов очевидцев, факты искусственных инсценировок чудес, подстраивавшихся участниками иерусалимской экспедиции. Хронист рассказывает, что во время похода, который, разумеется, совершался с соизволения божьего, некоторые люди из простонародья и даже недостойные женщины приписывали себе то одно, то другое чудо. «Кто выставлял напоказ крест из крови, которую [сам же], собрав ее, размазывал крестом; кто выдавал отправившуюся с ним обесчещенную девицу, сговорившись с нею, будто она слепая, за небесную пророчицу... Иной, — продолжает Гвиберт, раскрывая нехитрую механику чудес, поистине лавиной обрушивавшихся [70] на крестоносцев, пока они находились на пути к Иерусалиму, — с помощью сока свежих яблок или каким-нибудь другим способом, творя обман и ложь (fraude facta et commentis), выводил пурпуровой краской [сурьмой] на какой-либо части тела фигуру креста, так что она, словно божественное зрелище, то зеленела, то становилась красной (ita divini in se spectaculi vel vireret, vel ruberet)».117)

Самым разительным разоблачением этих спекуляций на всеобщем легковерии, широко практиковавшихся в период крестового похода, является рассказ о проделке некоего видного аббата, ставшего после завоевания Палестины крестоносцами архиепископом в Кесарии. Еще тогда, когда разговоры о крестовом походе только начались, этот находчивый и не отличавшийся, как видно из сообщения хрониста, особой щепетильностью аббат, «полагая, что у него недостанет денег, сам себе сотворил посередине лба, не знаю уж, каким искусством (ipse sibi nescio quo artificio media in fronte praesculpsit), знак креста, который обычно, изготовив [его] из какой-либо материи, пришивал к одежде, и [притом] он был не нарисован, а нанесен прямо железом наподобие военного клейма (non modo pictum, sed militaris stigmatis instar ferro esset inflictum). Он содеял это, чтобы лживая молва утверждала, будто то совершено было ангелом, явившимся ему в видении и отметившим его этой печатью. И он, — указывает Гвиберт, с презрением отзываясь по этому случаю о простом народе, — пожал кое-какие плоды своих надежд: ибо когда прослышал об этом народ, бестолковый и жадный до всяких новинок, осыпали этого человека многими дарами как на родине, так и за ее пределами». Хронист заканчивает свой рассказ сообщением о вынужденном саморазоблачении аббата-афериста, который «не мог скрыть даже от глупцов свои лживые потуги и хитрости». «Во время осады Антиохии, после того как другие давно уже обнаружили обман, он сам открыл то, что лживо придумал, и не умолчал о своем намерении обогатиться (quae mendose confinxerat... aperuit, et. lucri intentionem non tacuit)».118)

В дальнейшем Гвиберт Ножанский еще раз возвращается к этой нечистоплотной истории, комментируя рассказ Фульхерия Шартрского о чуде в Бриндизи. Ссылка на лживый трюк аббата, не остановившегося перед тем, чтобы самому нанести себе увечье и таким образом нажить состояние, используя невежество своей паствы, служит хронисту аргументом, подкрепляющим критику слишком легковерного, как ему представляется, собрата по перу. Напомнив об архиепископе Кесарийском и его проделке, автор «Деяний бога через франков» вводит читателя в свой критико-исторический экскурс характерным замечанием: [71] «То, что я расскажу, смешно, но отнюдь не смешными авторами признается истинным».119)

Как видно из приведенных критических суждений Гвиберта Ножанского касательно некоторых чудесных происшествий, якобы действительно случившихся в дни похода крестоносцев на Иерусалим (так полагал кое-кто из других хронистов), рационализм названного историка, будучи сродни схоластическому, имеет ясно выраженную социальную направленность: Гвиберт выступает против явно лживых религиозных вымыслов и трюков, которые, будучи легко разоблачаемы (по неискусности их творцов), лишь подрывают авторитет церкви, особенно в простом народе. В остальном же и сам Гвиберт Ножанский, при всем его критицизме, заполняет свое произведение всякого рода вздорными историями о чудесах, видениях, вещих снах и пр.120) Особую настойчивость он проявляет в защите апологетической версии чуда святого копья. По этому вопросу ученый аббат также вступает в полемику (и притом с большей, чем это было пристойно его высокому духовному званию, горячностью) с далеким Фульхерием Шартрским.

Будучи знаком с его хроникой или во всяком случае с ее основным содержанием,121) зная, в частности, что в сочинении Фульхерия выражались, хотя и в косвенной форме, сомнения относительно истинности чуда святого копья, Гвиберт стремится полностью рассеять какое бы то ни было неверие на этот счет и доказать абсолютную обоснованность тех взглядов по поводу данного эпизода крестового похода, которые нашли свое наиболее полное выражение в писаниях Раймунда Ажильского. Автор «Деяний бога через франков» с возмущением отмечает, что Фульхерий, «как говорят», пробует отрицать подлинность находки копья господня; мало того, Фульхерий даже утверждает, «будто гибель того человека в огне испытания (имеется в [72] виду Петр Варфоломей. — М. З.), свидетельствует, что он был повинен в подделке [копья]».122) Но это утверждение, заявляет Гвиберт, не имеет под собой никакого основания.

В опровержение фульхериева скепсиса хронист мобилизует целый арсенал доступных ему доводов, включая абстрактные историко-богословские рассуждения, подходящие к данному случаю.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

В период своего господства мусульмане отправляли здесь собственное богослужение по суеверному обряду
Хилл признает этот фрагмент органической частью хроники анонима
Крестовые походы
Интересует просто как историка