|
|
<<< ΛΛΛ >>>
4!
шли в том случае, когда можно показать, что с "естественным клас-
сом" единиц происходит определенный процесс или множество сходных
процессов. Таким образом, выбор оценочной меры обусловливает решение вопроса о том, что такое "сходные процессы" и "естественные
классы", короче говоря, что такое существенные обобщения. Проблема
состоит в том, чтобы изобрести процедуру, которая припишет грамма-
тике числовую меру оценки соответственно степени достижения ею линг-
вистически существенного обобщения. Очевидной числовой мерой, кото-
рую можно применить к грамматике, является длина, выражаемая чис-
лом символов. Но чтобы она была осмысленной мерой, следует изобрес-
ти такие обозначения и так ограничить форму правил, чтобы сущест-
венные соображения относительно сложности и общности превратились
в соображения, связанные с длиной, чтобы настоящие обобщения укорачивали грамматику, а ложные—нет. Таким образом, если в качестве
оценочной меры принимается длина, то что такое "существенное обобщение", определяется теми соглашениями относительно способов обоз-
начения, которые использованы при представлении грамматики,
В этом и заключается на самом деле то рациональное содержа-
ние, которое кроется за соглашениями относительно использования раз-
личных скобок и т. п., принятыми в эксплицитных (то есть порождаю-
щих) грамматиках. Подробное обсуждение этих вопросов см, в работах
Chomsky (1951, 1955), Postal (1962a) и Matthews (1964). Рассмотрим лишь
один пример-разложение английского Вспомогательного Глагола, Фак-
ты гласят, что такая составляющая должна содержать Время (которое
далее может быть Прошедшим или Настоящим), может содержать, а
может и не содержать Модальность и или Перфектный, или Длитель-
ный Вид (или оба), причем эти элементы должны появляться в только
что указанном порядке. Используя известные соглашения относительно
способов обозначения, мы можем сформулировать это правило следую-
щим образом:
(15) Aux*-> Время (Модальность) (Перфектностъ) (Длительность)
(опуская подробности, которые здесь не существенны). Правило (15) яв-
ляется сокращенной записью восьми правил, которые разлагают эле-
мент Aux на восемь его возможных форм. Будучи сформулированы
полностью, эти восемь правил использовали бы двадцать символов, тог-
да как правило (15) использует четыре (не считая Aux ни в том, ни в
другом случае). Скобочные обозначения имеют в этом случае следующий смысл. Они утверждают, что разница между четырьмя и двадцатью
символами является мерой степени лингвистически значимого обобще-
ния, достигнутой в языке, имеющем формы, приведенные в списке (16),
Aux - один из специальных символов, "символов классов", принятых в
теории трансформационных порождающих грамматик для обозначения син-
таксических классов слов и других видов составляющих. Aux означает
Вспомогательный глагол (Verbal Auxiliary). Список подобных символов,
встречающихся в книге, с пояснениями см. в Приложении 2 (прим. пер.).
42
для выражения Вспомогательной Составляющей, по сравнению с языком,
который имеет, например, формы, приведенные в списке (17), в качестве
представителей этой категории.
(16) Время, Время Модальность, Время^Перфектностъ,
Время^Длителъностъ, Время^Модальностъ^Перфектностъ,
Время^Модальностъ^Длителъностъ, Время^Перфектность
^Длительность, Время^Модальность^Перфектность^Длительность
(17) Время^Модальность^Перфектность^Длительность,
Модальность^Перфектность^Длительность^Время,
Перфектностъ^Длителъностъ^Врвмя^Модальность,
Длительностъ^Время^Модальность^Перфектность,
Время^Перфектностъ, Модальность^Длительностъ
Как в случае списка (16), так и в случае списка (17) используются
двадцать символов. Список (16) сокращается до правила (15) при помощи
соглашения относительно способов обозначения, список (17) не может быть
сокращен при помощи такого соглашения. Следовательно, принятие из-
вестных соглашений относительно способов обозначения с применением
круглых скобок равносильно утверждению о том, что имеется лингвисти-
чески значимое обобщение, лежащее в основе множества форм из спис-
ка (16), но не множества форм из списка (17). Оно равносильно эмпири-
ческой гипотезе о том, что регулярности того типа, который представ-
лен для примера списком (16), принадлежат к числу тех, которые обна-
руживаются в естественных языках, и при этом к такому их типу, ко-
торый ожидают дети, овладевающие каким-либо языком, тогда как цик-
лические регулярности того типа, который представлен для примера
списком (17), хотя они, абстрактно говоря, вполне реальны, не свойст-
венны естественному языку, не принадлежат к тому типу, который де-
ти будут интуитивно пытаться обнаружить в языковых данных, и овла-
девающему языком гораздо труднее сконструировать их на базе разроз-
ненных данных или использовать их. Утверждается, таким образом, что,
имея разрозненные примеры из (16), овладевающий языком построит пра-
вило (15), порождающее полное множество форм с их семантическими
интерпретациями, в то время как, имея разрозненные примеры, которые
могли бы быть подведены под циклическое правило, он не сможет включить это "обобщение" в свою грамматику: он не сможет, например, вы-
вести из существования выражений yesterday John arrived "Вчера Джон
приехал" и John arrived yesterday "Джон приехал вчера", что имеется
третья форма arrived yesterday John "приехал вчера Джон"?* или из су-
ществования выражений is John here "(есть) Джон здесь" И here is John
Переводы не полностью передают свойства оригинала: первые две анг-
лийские формы каждого из двух рядов примеров грамматичны (как и их
переводы), а третья английская форма каждого ряда неграмматична (в
отличие от переводов) (прим. пер.).
43
"здесь (есть) Джон", что имеется третья форма John here is "Джон
здесь (есть)". Можно легко предложить другое соглашение
относительно способов обозначения, которое сведет список (17)
к более короткому правилу, чем список (16), сделав, таким образом,
иное эмпирическое допущение о том, что представляет собой лингвистически
значимое обобщение. Нет априорных оснований для предпочтения
обычного соглашения; оно просто является выражением эмпирического
утверждения о структуре естественного языка и о
предрасположенности ребенка к поиску определенных типов
регулярностей в естественном языке.
К иллюстративным примерам предыдущего абзаца следует отно-
ситься с некоторой осторожностью. Оценочную процедуру
образует полное множество соглашений относительно способов обозначения, как это
было очерчено выше. Фактическое содержание объяснительной теории
заключается в том, что она утверждает, что на основе имеющихся
данных будет избрана наиболее высоко оцениваемая грамматика допусти-
мой формы. Следовательно, описания конкретных подсистем грамма-
тики должны оцениваться в зависимости от их воздействия на всю
систему правил. В какой степени отдельные части грамматики могут быть
выделены независимо от других — это эмпирический вопрос, о котором
в настоящее время известно очень мало. Хотя альтернативы можно сфор-
мулировать четко, необходимо более глубокое изучение конкретных
языков, чем то, которое достижимо в настоящее время, чтобы решить
вопросы, немедленно возникающие при рассмотрении этих крайне важ-
ных проблем. Насколько мне известно, единственная попытка оценить
довольно полную и сложную подсистему грамматики содержится в работе
Chomsky (1951), но даже там показано только то, что оценкой си-
стемы является "локальный максимум" в том смысле, что при взаи-
мозамене соседних правил оценка снижается. Результат модификаций
в большем масштабе не изучен. Некоторые аспекты этой обшей проблемы,
касающиеся лексической и фонологической структуры, обсуждают-
ся В работе Halle and Chomsky (forthcoming).
Одним частным случаем этого общего подхода к оценке, который
был разработан особенно убедительным образом, является условие ми-
нимизации числа идентифицированных признаков в фонологическом ком-
поненте грамматики. Можно весьма правдоподобным образом аргумен-
тировать то обстоятельство, что это условие задает понятия "естест-
венного класса" и "значимого обобщения", на которые имплицитно опи-
раются дескриптивные и сравнительно-исторические фонологические
исследования и которые определяют интуитивно ощущаемое различие
между "фонологически возможными" и "фонологически невозможными"
бессмысленными формами. См. обсуждение этого вопроса в работах
Halle (1959a, 1959b, 1961, 1962а, 1964), Halle and Chomsky (forthcoming).
Важно отметить, что эффективность этой конкретной меры
оценки полностью зависит от одного сильного допущения относительно формы
грамматики, а именно, допущения о том, что разрешается только при-
44
знаковое обозначение. Если наряду с признаковым обозначением
допускается фонемное обозначение, то эта мера оценки дает, как показывает Халде, абсурдные следствия.
Таким образом, становится ясно, что если за меру оценки для грам-
матики берется длина, то выбор обозначений и других соглашений не яв-
ляется произвольным или "чисто техническим" делом. Это, напротив,
такое дело, которое имеет непосредственное и возможно весьма карди-
нальное эмпирическое значение. Когда в лингвистическую теорию того
рода, который мы обсуждаем, вводятся конкретные приемы обозначе-
ния, то имплицитно делается определенное эмпирическое утверждение
о естественном языке. Подразумевается, что человек, овладевающий ка-
ким-либо языком, будет пытаться формулировать обобщения, которые
легко (то есть малым числом символов) могут быть выражены на языке
обозначений, действующих в этой теории, и что он предпочтет грамма-
тики, содержащие эти обобщения, другим грамматикам, также совмес-
тимым с имеющимися данными, но содержащим обобщения другого рода,
другие представления с "естественном классе" и т.д. Это может быть
весьма сильным допущением, и оно вовсе не обязано быть истинным по
каким-либо априорным соображениям.
Чтобы избежать возможного затяжного недоразумения по этому по-
воду, я хочу еще раз повторить, что данное обсуждение проблемы ов-
ладения языком в терминах формулировки правил, гипотез и т.п. каса-
ется не сознательной формулировки и выражения последних, а процес-
са получения внутреннего представления о порождающей системе, кото-
рая может быть удобно описана в этих терминах.
Короче говоря, ясно, что ни одна современная теория языка не мо-
жет надеяться на достижение адекватности объяснения за пределами
весьма ограниченных областей. Другими словами, мы очень далеки от
того, чтобы иметь возможность представить систему формальных и суб-
станциональных лингвистических универсалий, которая была бы доста-
точно содержательной и подробной, чтобы отразить факты овладения
языком. Чтобы продвинуть лингвистическую теорию в направлении адек-
ватности объяснения, мы должны попытаться улучшить оценочную ме-
ру для грамматик или сузить формальные ограничения, налагаемые на
грамматики, таким образом, чтобы стало труднее найти высоко оцени-
ваемую гипотезу, совместимую с исходными языковыми данными. Нет
никакого сомнения, что современные теории грамматики нуждаются в
модификации и в одном и в другом направлениях, причем последнее,
вообще говоря, является более перспективным. Таким образом,
решающей проблемой для лингвистической теории является, по-видимому, из-
влечение утверждений и обобщений из конкретных описательно адекват-
ных грамматик и везде, где это возможно, соотнесение их с общей
теорией лингвистической структуры, что обогатит эту теорию и внесет
большую структурность в схему грамматического описания. В каждом
случае; когда это осуществлено, утверждение о конкретном языке за-
меняется соответствующим утверждением о языке вообще, из которого
45
первое следует. Если эта формулировка более глубокой гипотезы непра-
вильна, то такой факт должен стать очевидным после того, как будет
проверено его воздействие на описание других аспектов этого языка
или на описание других языков. Короче говоря, я имею в виду ту очевид-
ную мысль, что везде, где это возможно, следует формулировать общие
положения о природе языка, из которых можно выводить конкретные
черты грамматик отдельных языков. Таким способом лингвистическая
теория может развиваться в сторону адекватности объяснения и способ-
ствовать изучению человеческих умственных процессов и интеллекту-
альной способности, или, более узко, определению тех способностей,
которые делают возможным овладение языком в условиях эмпирически
существующей ограниченности времени и данных.
§8. ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ И ОВЛАДЕНИЕ ЯЗЫКОМ
В предыдущих параграфах некоторые проблемы лингвистической
теории были сформулированы в виде вопросов, касающихся построения
гипотетического устройства по усвоению языка. Это представляется
полезной и перспективной основой для постановки и изучения данных
проблем. Мы можем представить себе, что теоретику заданы сведения
об эмпирическом попарном сочетании некоторых совокупностей исход-
ных языковых данных с грамматиками, которые построены этим уст-
ройством на основе таких данных. Можно получить много информации
как об исходных данных, образующих "вход", так и о грамматике, яв-
ляющейся "выходом" такого устройства, и теоретик сталкивается с
проблемой обнаружения внутренних свойств устройства, способного слу-
жить посредником, реализующим связь между входом и выходом.
Возможно, будет небезынтересно поставить это обсуждение на не-
сколько более общую и традиционную основу. Исторически мы можем
выделить два общих направления в подходе к проблеме усвоения знания,
в которой проблема усвоения языка является частным и особенно инфор-
мативным случаем. При эмпиристском подходе утверждается, что струк-
тура усваивающего устройства сводится к некоторым элементарным
"периферийным обрабатывающим механизмам", например, в недавних
версиях, к врожденному "качественному пространству" с определен-
ным на нем врожденным "расстоянием" (Quine, 1960, pp. 83 f.)25, к мно-
жеству примитивных безусловных рефлексов (Hull, 1943) или, в случае
языка, 'к множеству всех "различимых слухом компонентов" полного
"слухового впечатления" (Bloch, 1950). Кроме этого, утверждается, что
такое устройство включает определенные аналитические механизмы
по переработке данных или индуктивные принципы весьма элементар-
ного типа, например, некоторые принципы ассоциации, нестрогие прин-
ципы "обобщения", использующие градации по измерениям данного
качественного пространства, или в нашем случае, таксономические
принципы сегментации и классификации наподобие тех, которые доволь-
46
во тщательно разрабатываются в современной лингвистике под влия-
нием соссюровской уверенности в основополагающем характере этих
принципов. Предполагается, таким образом, что предварительный ана-
лиз опыта осуществляется периферийными обрабатывающими механиз-
мами и что понятия и знания, которыми располагает индивид помимо
этого, приобретаются в результате приложения имеющихся индуктив-
ных принципов к этому изначально проанализированному опыту26. Та-
кие взгляды могут быть четко сформулированы тем или иным спосо-
бом в качестве эмпирических гипотез о природе сознания.
Иной подход к проблеме усвоения языка присущ рационалистским
размышлениям об умственных процессах, При рационалистском подходе
утверждается, что помимо периферийных обрабатывающих механизмов27
имеются врожденные идеи и различного рода принципы, которые за-
дают форму приобретенного знания, причем, возможно, довольно огра-
ниченным и высокоорганизованным способом. Условием для активиза-
ции этих врожденных механизмов является наличие соответствующей
стимуляции. Так, для Декарта (Descartes, 1647) врожденными являют-
ся те идеи, которые коренятся в способности мыслить, а не во внеш-
них объектах:
"...ничто не доходит до нашего ума от внешних объектов через
органы чувств, кроме определенных телесных движений,... но да-
же эти движения и образы, которые из них проистекают, мыслятся
нами не в той форме, которую они принимают в органах чувств...
Отсюда следует, что представления об этих движениях и образах
являются сами по себе врожденными для вас. Тем более врожден-
ными должны быть идеи боли, цвета, звука и им подобные, раз
наш ум может, в случае определенных телесных движений,
обозревать эти идеи, поскольку они не имеют сходства с этими те-
лесными движениями... " (р. 443).
Примером подобного же типа врожденных представлений является
представление о том, что вещи, тождественные какой-либо одной и той
же веши, тождественны и друг другу, поскольку эти представления не
могут возникнуть в качестве необходимых принципов из "конкретных
движений". Вообще,
"зрение... не представляет ничего, помимо картин, а слух ничего,
помимо голосов или звуков, поэтому все те веши, о которых
мы думаем, помимо этих голосов и картин, как о представленных
ими, доходят до нас посредством идей, которые проистекают не из
какого иного источника, как из нашей способности мыслить, и со-
ответственно являются вместе с самой этой способностью врож-
денными для нас, т.е. всегда существующими в нас в потенции;
потому что существование во всякой способности есть не реаль-
ное, а потенциальное существование, поскольку само слово "спо-
собность" обозначает ни что иное как потенцию... [Таким обра-
зом, идеи являются врожденными в том же смысле, как] в неко-
торых семьях врожденной является щедрость, в других —опреде-
47
ленные болезни, как подагра или камни, и не потому, что в силу
этого обстоятельства младенцы в этих семьях страдают от этих
болезней в утробе матери, а потому, что они рождаются с опреде-
ленной наклонностью или расположением к их возникновению..."
(р. 442).
Еще раньше лорд Херберт (Lord Herbert, 1624) утверждает, что врож-
денные идеи и принципы "остаются скрытыми, когда соответствующие
им объекты отсутствуют, и даже исчезают и не подают признаков свое-
го существования"; их "следует мыслить себе не столько как резуль-
тат опыта, сколько как принципы, без которых у нас вообще не было
бы никакого опыта..." (р. 132). Без этих принципов "мы не могли бы
иметь никакого опыта вообще и не были бы способны к наблюдениям",
"мы не смогли бы научиться различать вещи и схватывать общее меж-
ду ними..." (р. 105). Эти положения разрабатываются весьма пространно
во всей рационалистской философии семнадцатого века. Приведу только
один пример: Кэдуорт (Cudworth, 1731) приводит пространную аргумен-
тацию в поддержку своего положения о том, что "существует множество
идей, свойственных сознанию, которые, хотя представления о них ча-
сто вызываются в случае движения или воздействия ощутимых объектов
извне на наше тело, тем не менее сами по себе не отражаются и не от-
печатываются в нашей душе от этого, потому что разум вовсе не рас-
познает ничего подобного в телесных объектах, и стало быть они долж-
ны проистекать по необходимости из врожденной силы и деятельности
самого сознания..." (Book IV). Даже у Локка обнаруживается в сущности
то же положение, как указывал Лейбниц и другие комментаторы пос-
ле него.
В "Логике" Пор-Рояля (Arnauld, 1662) та же точка зрения выражена
следующим образом:
"Следовательно, неверно, что все наши идеи приобретаются по-
средством чувств. Наоборот, можно утверждать, что ни одна идея,
которая присутствует в нашем сознании, не возникла из чувства,
кроме как в случае тех движений, которые совершаются в мозгу че-
рез чувство, при которых импульс из чувства толкает ум на фор-
мирование различных идей, которые он не сформировал бы без него,
Хотя эти идеи весьма редко имеют какое-либо сходство с тем,
что имеет место в органах чувств или в мозгу; но имеется, по
крайней мере, очень большое число идей, которые, не имея никако-
го отношения к телесному образу, не могут, если не впадать в яв-
ный абсурд, быть отнесены к чувству..." (Глава 1).
В том же духе, Лейбниц отказывается признавать резкое различие
между врожденным и усвоенным:
"Я согласен с тем, что мы обучаемся идеям и врожденным ис-
тинам или путем рассмотрения их источника, или проверяя их че-
рез опыт... Но я не могу признать следующего положения: "все,
чему человек обучается, не является врожденным". Истины,
касающиеся чисел, содержатся внутри нас, и тем не менее человек обу-
48
чается им28, или извлекая их из их источника путем демонстратив-
ного доказательства (это доказывает их врожденную природу), или
проверяя их на примерах, как это делает большинство арифметиков..."
(New Essays, p. 75). "[Таким образом] вся арифметика и вся геомет-
рия в сущности присутствуют в нас самих, так что мы можем обна-
ружить их там, если внимательно рассмотрим и приведем в порядок
то, что уже содержится в нашем сознании..." (р.78). "[Вообще], мы
обладаем бесконечным количеством знаний, которые мы не всегда
осознаем, даже когда нуждаемся в них" (р. 77). "Чувства, хотя они
и необходимы для всех наших действительных знаний, недостаточны
для того, чтобы дать нам их целиком, поскольку чувства никогда
не дают нам ничего, кроме примеров, т.е. конкретные или отдельные
истины. Но все примеры, подтверждающие какую-либо общую 'истину,
каково бы ни было их количество, недостаточны для того, чтобы
установить универсальную необходимость этой самой истины..."
(pp. 42-43). Необходимые истины... должны включать принципы, до-
казательство которых не зависит от примеров, ни, следовательно, от
показаний чувств, хотя без чувств нам никогда не пришло бы в го-
лову подумать о них... Верно, что мы не должны воображать, что
эти вечные законы разума можно читать в душе, как в открытой кни-
ге,... но достаточно того, что их можно обнаружить в нас при по-
мощи внимания, для которого чувства представляют удобный слу-
чай, а успешный опыт служит для подтверждения разума..." (р. 44).
"[Существуют такие врожденные общие принципы, которые] входят в
наши мысли, составляя их суть и придавая им связность. Они, сле-
довательно, также необходимы для них, как мускулы и сухожилия
для ходьбы, хотя мы вовсе и не думаем о них. Сознание в каждый
момент опирается на эти принципы, но ему не так-то легко различить
их и представить их по отдельности, потому что это требует огромного внимания к его действиям. Таким образом и получается, что
человек владеет многим, не ведая об этом..." (р. 74),
(как, например, китайцы владеют артикулированными звуками и, следова-
тельно, основой для алфавитного письма, хотя они и не изобрели его).
Заметим, между прочим, что во всех этих классических рассуждени-
ях о взаимодействии между чувством и сознанием при формировании
идей не проводится четкой грани между восприятием и усвоением, хо-
тя не было бы непоследовательности в допущении, что скрытые врож-
денные структуры сознания, будучи однажды "активизированы", могут
затем служить для интерпретации данных чувства таким способом, ка-
ким раньше они это делать не могли.
Применяя этот рационалистский взгляд к специальному случаю ов-
ладения языком, Гумбольдт (Humboldt, 1836) заключает, что невозмож-
но в действительности обучать языку, а можно лишь создавать такие
условия, при которых он сам по себе спонтанно разовьется в сознании.
Таким образом, форма языка, схема его грамматики в большой сте-
пени дана заранее, хотя она не будет доступной для использования без
4-1544
соответствующего опыта по вводу в действие процессов формирования
языка. Как и Лейбниц, он вторит платоновским представлениям о том,
что обучение индивидуума является в основном вопросом Wiedererzeugung,
т.е. извлечения из того, что является врожденным для сознания29.
Этот взгляд резко противоположен эмпиристскому положению (доми-
нирующему в современных представлениях) о том, что язык является в
сущности побочным конструктом, которому обучаются посредством "соз-
дания условных рефлексов" (как утверждали бы, например, Скиннер и
Куайн), или путем тренировки и эксплицитного объяснения (как утверж-
дал Виттгенштейн), или путем построений элементарных процедур по "об-
работке данных" (точка зрения, типичная для современной лингвистики),
но в любом случае он относительно независим в своей структуре от
каких-либо врожденных умственных способностей.
Короче говоря, эмпиристским рассуждениям свойственно весьма
характерное утверждение о том, что только процедуры и механизмы для
усвоения знаний составляют врожденное свойство сознания. Так, для
Юма, метод "экспериментального рассуждения" является основным ин-
стинктом, "который научает птицу, причем с такой точностью, искусст-
ву высиживания яиц и всей экономии и порядку в уходе за птенцами"—
этот инстинкт дается "изначальной рукой природы" (Hume, 1749, § 1Х).
Во всех же остальных отношениях форма знания может быть произволь-
ной. Рационалистские размышления, наоборот, приводили к утвержде-
нию о том, что общая форма системы знаний фиксирована заранее как
склонность ума, а функция опыта состоит в том, чтобы способствовать
проявлению и более полной дифференциации этой обшей схематической
структуры. Следуя яркой аналогии Лейбница, мы можем провести
"...сравнение с куском мрамора, на котором есть жилы, а не с кус-
ком мрамора, чья поверхность совершенно ровна, или с чистыми
досками, т.е. с тем, что среди философов принято называть tabula
rasa. Потому что если бы душа напоминала бы эти чистые доски,
истины содержались бы в нас наподобие того, как в мраморе содержится фигура Геркулеса, в то время как мрамор совершенно без-
различен к тому, будет ли это фигура Геркулеса или кого-нибудь
другого. Но если в куске будут жилы, которые будут указывать
скорее на фигуру Геркулеса, чем на какие-либо другие фигуры, этот
кусок будет в большей степени предопределен для данной цели, а Геркулес будет в некотором смысле врожденным для него, хотя будет
необходимо приложить усилия для того, чтобы обнаружить эти жилы,
очистить их путем полировки и удаления всего того, что мешает им
проявиться. Так и получается, что идеи и истины являются для нас
врожденными в виде склонностей, расположения, привычек или ес-
тественных способностей, но не в виде действий; хотя эти способности всегда сопровождаются какими-либо действиями, часто не-
ощутимыми, которые им соответствуют" (Leibniz, New Essays, pp. 45-46).
Не следует, конечно, считать, что эмпиристский и рационалистский
взгляды должны обязательно быть резко отграничены друг от друга и
<<< ΛΛΛ >>>
Такое расширение функциональных понятий типа субъект при на поверхностные структуры
Введенным во второй части правила
Дополненный вариант работы
Она порождает предложение с определенным струк турным описанием
Ил люстрирующих правила
|
|
