<<<     ΛΛΛ     >>>   

Референция имени, признает он, вначале может быть установлена с помощью дескрипции. Кто-то мог бы сказать, что под «альфа Центавра» имеет в виду звезду с такими-то координатами. Но это, согласно Крипке, не типичный случай употребления имени. Хотя употребление имени начинается с «крещения», будь то непосредственное указание на объект или его описание, но после этого имя передается по цепочке от одного человека к другому; человек тогда употребляет его правильно, когда намеренно применяет его «с той же самой референцией, как и человек, от которого он его услышал». В любом случае, утверждает Крипке, одно дело говорить, что дескрипция используется для установления референции имени — для разъяснения, на что оно указывает, — и совсем другое дело говорить, что дескрипция является значением наряду с референцией.

Тема необходимости возникает здесь постольку, поскольку имя «Аристотель» имеет одну и ту же референцию во всех возможных мирах. Аристотель поэтому с необходимостью является человеком, названным Аристотелем. (Крипке немало места отводит своим возражениям против той точки зрения, что это простая тавтология.) Однако необходимость выходит далеко за эти пределы. Крипке выдвигает предположение, что мы с необходимостью имеем тех родителей, которых действительно имеем, поскольку иначе мы не могли бы быть теми, кем являемся. Аналогичным образом и конкретный стол необходимо сделан из определенного куска древесины — иначе он не мог бы быть именно этим столом. (Очень похожий на него, чувственно неотличимый стол, имеющий такое же назначение, конечно же, был бы сделан из другого куска древесины.) Затем Крипке утверждает, что «естественные виды» — в эту категорию он включает не только «имена видов» вроде «тигра», «коровы», но и массовые термины, например «золото», «вода», не предполагающие отчетливой формы, — в важнейших логических отношениях имеют сходство с именами собственными 20. (Тем самым, по его словам, оказывается оправданным старый грамматический термин «нарицательное существительное». Монтегю также очень широко использовал этот термин.) Стало быть, кусок золота продолжал бы оставаться золотом, а тигр продолжал бы оставаться тигром, даже если бы оказалось, что «золото» и «тигры» имели систематически неправильное описание.

Каков же в этом случае статус таких научных высказываний, как «Золото имеет атомный номер 79»? Согласно предположению Крипке, если это

69

высказывание истинно, то оно необходимо истинно. Ибо в нем говорится о веществе, из которого состоит золото и благодаря которому оно является золотом. Подобное учение, признает Крипке, скорее всего, озадачивает нас. «Необходимый» — это отрицание того, что «мог бы быть другим». Вместе с тем Крипке утверждает, что золото «могло бы оказаться вовсе и не химическим элементом», не говоря уже о том, что оно могло бы быть элементом с другим атомным номером. Как в таком случае может быть необходимой истиной то, что золото является химическим элементом с атомным номером 79?

В этом месте Крипке прибегает к учению о двойниках. До этого при рассмотрении сходных проблем он уже ввел заново понятие «трансмирового тождества» как обозначающее устанавливаемое через миры тождество некоторого стола и конкретной совокупности молекул, некоторой нации и конкретной совокупности индивидов. Теперь же он заявляет нам, что «неопределенное и неточное» утверждение о том, что золото могло бы оказаться химическим соединением, «следует заменить (говоря приблизительно) утверждением о логической возможности существования химического соединения, обладающего всеми свойствами, которые ранее считались принадлежащими золоту». Подобное химическое соединение не было бы золотом, ибо золото необходимо является химическим элементом, однако, как и в случае стола, это соединение было бы двойником золота, чувственно неотличимым от него. Если мы тщательно формулируем свою мысль — хотя, по признанию Крипке, сам он делает это не всегда, — а также не упускаем из виду, что признать истину необходимой не значит утверждать, что она могла бы быть установлена только априорно, то все видимые противоречия, считает Крипке, исчезнут.

С этим инструментарием Крипке обращается к своей заключительной теме — несостоятельности теорий тождества сознания и мозга. Любое тождество, полагает он, является необходимым тождеством. (Такой же точки зрения придерживается и Виггинс; между этими двумя мыслителями имеет место симбиотическая связь.) Стало быть, тождественные объекты являются необходимо тождественными, а истинные утверждения тождества между жесткими десигнаторами являются необходимо истинными. Правда, «в утверждениях случайного тождества могут использоваться» дескрипции, например, изобретатель бифокальных очков был первым главным почтмейстером Соединенных Штатов. (Франклин мог бы изобрести бифокальные очки, не будучи при этом главным почтмейстером.) Но такой возможности нет, когда тождество устанавливается между именованными объектами — напомним классический пример с «Геспером» и «Фосфором». А Крипке, как мы видели, расширил свою теорию имен собственных, включив в нее нарицательные существительные.

После того как Крипке все это установил, его аргумент против теории тождества можно представить в следующей общей форме: отождествляемые сущности, т.е. состояние мозга и состояние сознания, можно опреде-

70

лить как жесткие десигнаторы; следовательно, они могли бы быть связаны только необходимым тождеством; однако логически возможно, чтобы определенное состояние мозга существовало, а* соответствующее ему состояние сознания — нет; отсюда вытекает, что они не могут быть тождественными. Конечно, против второй посылки сторонник «случайного тождества» мог бы возразить, указав на такие, с его точки зрения, случайные тождества, как тождество теплоты и молекулярного движения. Однако и «теплота», и «молекулярное движение», утверждает Крипке, представляют собой жесткие десигнаторы; стало быть, их тождество является не случайным, а необходимым. То же самое было бы верно и в отношении предполагаемого тождества боли и возбуждения С-волокон. Поэтому и в этом случае, если имеется тождество, то оно должно быть необходимым.

Среди многочисленных современных философов, изучавших взаимосвязь между истиной, языком и реальностью, два особенно заслуживают внимания благодаря своей оригинальности и влиятельности — это американец Дональд Дэвидсон и англичанин Майкл Даммит. Не будь это так, каждый из них имел бы, хотя и по разным причинам, повод для оправдания. В течение более двадцати лет Дэвидсон не писал ничего, кроме статей, крайне разбросанных по разным местам публикации и по большей части очень кратких — до такой степени кратких, когда компактность из достоинства превращается в недостаток. Эти статьи связаны друг с другом и вплетаются в ткать философских споров. Может сложиться впечатление, что они содержат повторения, и, безусловно, есть несколько моментов, которые Дэвидсон постоянно старается втолковать читателю. Но то, что выглядит повторением, часто оказывается тонкой переформулировкой, за которой иногда стоит довольно важный пересмотр позиции. В общую теорию Дэвидсона входит положение о том, что для понимания отдельного убеждения или мнения мы должны рассмотреть всю систему идей и установок, в которую это убеждение включено. Это, безусловно, верно и в случае самого Дэвидсона. Хотя он не является темным автором в обычном смысле этого слова — правильней было бы назвать его «трудным для понимания», однако неудивительно, что очень часто изложение и критика его взглядов предваряются словами «если я правильно понял».

В отношении Даммита трудность в чем-то сходная, а в чем-то отличная. В течение какого-то времени он писал мало; его оксфордские друзья стали уже опасаться, что он так никогда и не напишет тех значительных трудов, которых они от него ждали. Когда же он написал их, то ими оказалась объемистая книга о Фреге с последовавшей за ней еще более объемистой книгой об интерпретации Фреге, которые вместе насчитывали более тысячи страниц и в которых переплетались собственные учения Даммита, критика современников и ответы на критику с их стороны. В целом результат был в высшей степени ошеломляющим. Затем был опубликован большой сборник статей, которые нельзя не учитывать, книга о математическом интуционизме, а в последующем еще несколько очень длинных статей.

Однако ни того, ни другого философа нельзя обойти вниманием. Их творчество, в особенности Дэвидсона, среди всего прочего, является отправной точкой для исследований плодотворно работающей группы молодых оксфордских философов, которые в историко-географическом плане являются преемниками философии «обыденного языка», но которые, как уже отмечалось, резко протестуют против этой философии, что находит от-

72

ражение и в их интересах, и в стиле их работ. (Они пишут в манере, которая часто бывает ужасно техничной и всегда крайне абстрактной, лишенной каких-либо ссылок на конкретные примеры.) Но эту новую «оксфордскую группу» никоим образом не следует относить к некритичным дэвидсонианцам. Член этой группы Дж.А.Фостер уже в 1976 г. был готов написать, что «проект Дэвидсона лежит в руинах». Но Дэвидсон был тем, кто их вдохновил *.

Мышление Дэвидсона напоминает бесшовное сплетение. Тем не менее мы можем провести приблизительную и легко распознаваемую границу между совокупностью статей, в которых главный интерес Дэвидсона связан с психологией 2 и которые собраны вместе в книге «Очерки о действиях и событиях» (1980), и его статьями по семантической теории, опубликованными в виде «Исследований по истине и интерпретации» (1984). Давайте начнем с немного более простых для изложения психологических статей.

После неудавшихся исследований в области экспериментальной психологии принятия решений, которые оказали важное негативное влияние на его мышление, Дэвидсон проявил интерес к поствитгенштейновской философской психологии и в особенности к книге Энском «Интенция». Мы рассмотрим два направления развития мысли Дэвидсона, представленные в его психологических трудах и связанные с его семантикой, которые привели к созданию онтологии. Первое из этих направлений вырастает из его отказа рассматривать интенциональное действие как «возвышающееся над» каузальным уровнем. «Обычное понятие причины, — подытоживает он в своих предварительных замечаниях, — имеет существенное значение для понимания того, что значит действовать мотивированно, иметь определенное намерение при совершении действия, действовать вопреки своему собственному разумению или действовать свободно» — хотя именно в данных случаях это понятие часто отбрасывали как бесполезное.

Здесь перед Дэвидсоном встает проблема, наиболее четко сформулированная им в работе «Ментальные события» (1970): как согласовать два, казалось бы, несовместимых факта: во-первых, тот факт, что человеческие действия, со всей очевидностью, входят составной частью в устройство природы, «оказывая каузальное воздействие на внешние по отношению к ним события и подвергаясь аналогичному воздействию с их стороны», и, во-вторых, тот факт, что имеются, как он полагает, «убедительные доводы против той точки зрения, что мышление, желание и сознательное действие можно, подобно физическим явлениям, подвести под детерминистические законы».

Важно само название этого очерка: «Ментальные события», а не «ментальные состояния» или «ментальные процессы». С этим связана вторая тема, проходящая через все творчество Дэвидсона и состоящая в том, что для обсуждения в надлежащем ключе каузальности, интенционального действия или психофизической проблемы следует прибегнуть к некоторой онтологии событий. На Дэвидсона оказало особенно сильное влияние учение Энском о

73

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

125 хоккетт к
Г-предложение для снег бел могло бы звучать так