<<<     ΛΛΛ     >>>   

В своей философии науки Патнэм также настаивает как на реализме, так и на подверженности пересмотру. Однако в отношении подверженности пересмотру он принимает одну важную оговорку: мы не должны, утверждает он в «Философии физики» (1965), уподоблять такие предложения, как «Пространство трехмерно», обычным эмпирическим обобщениям. Кант правильно считал, что подобные предложения принадлежат к особой категории, хотя и ошибался, относя их к тому, что не подвержено пересмотру. «По сути, можно было бы сказать, — подводит итог Патнэм, — если бы это не звучало как злоупотребление остроумием, что в физике есть необходимые истины, но они могут пересматриваться при необходимости!» То есть некоторые «структурные принципы» могут пересматриваться, но их пересмотр — это «совершенно другое дело, нежели пересмотр обычных эмпирических обобщений». (Безусловно, Куайн придерживается сходной точки зрения.)

Одно из предложенных Патнэмом обоснований реализма основывается на этом различении. Существование материальных объектов, по его мнению, нельзя, строго говоря, назвать «теорией», имея под этим в виду, что некоторый ученый выдвинул ее как гипотезу, затем ее подвергли жесткой критике, а в итоге приняли как «хорошо подтвержденную теорию материальных объектов». Напротив, в науке ее считают само собой разумеющейся, как когда-то считали трехмерность пространства. Поэтому она есть «необходимая истина» в том единственном смысле, в каком существуют необходимые истины.

Более тщательно он стремится обосновать, что существуют не только электроны, но и физические поля и физические величины. Это подводит его к критике как Ганса Рейхенбаха, так и Адодьфа Грюнбаума. Вместе с тем эти философы науки очень важны для него. Как мы уже отмечали ранее, Рейхен-бах и Грюнбаум в свое время были единственными философами, которые окунулись в рассмотрение классических проблем времени, пространства и причинности, как эти проблемы ставятся в теории относительности и квантовой механике 4. По большей части работы Патнэма в философии науки носят такой же общий характер; мы уже цитировали его замечание из «Философии физики» о том, что «философия физики является продолжением самой физики», а не является метатеорией о том, как работают физики. Такие статьи, как «Взгляд философа на квантовую механику» (1965), ясно иллюстрируют, что он имеет в виду. По его мнению, математика, наука и филосо-

101

фия взаимопроникают друг в друга. (В период расцвета философии обыденного языка фраза «это эмпирический вопрос» ставила точку в дискуссии. Сегодня нет.)

Однако мы не будем рассматривать интерпретацию Патнэмом квантовой механики, а, скорее, коснемся того, что он говорит об общей теории исследования. Здесь мы вновь обнаруживаем, что он — например в статье «Чем теории не являются» (1962) — разрушает различия и таким образом «разрешает» известные философские проблемы. Так, он отвергает важное для Карнапа противопоставление «теоретических» терминов и терминов «наблюдения», а вместе с ним и проблему из взаимосвязи. Или он отвергает его, по крайней мере, в том случае, если под «теоретическим термином» не понимают просто термин «научной теории». А подобные термины, говорит он, могут обозначать нечто наблюдаемое, как, например, «сателлит». Мы знакомимся с теоретическими терминами точно таким же образом, как и с другими терминами; по мнению Патнэма, в них нет ничего особенного, ничего, что должно вызывать у нас затруднения, если только мы каким-то образом не редуцировали их к «наблюдаемому». Уже такие, как есть, они совершенно понятны, никоим образом не элиминируемы и обозначают объекты, существование которых, как правило, хорошо обосновано. По сути, нет никакой возможности провести различие между предложениями наблюдения и теоретическими предложениями 5.

Другая заметная особенность патнэмовской философии науки состоит в том, что он связывает науку с практикой в характерной для американцев манере. «Первостепенная важность идей, — пишет он, — заключается в том, что они являются руководством для практики, что они придают структуру целым формам жизни». Истинные идеи — это «идеи, приносящие успех». Согласно Патнэму, как Поппер, так и сторонники теории подтверждения придают слишком большое значение предсказательной силе гипотез по сравнению с их объяснительной способностью и способами их применения. В результате они считают, что гипотеза важнее для подтверждения или фальсификации, нежели для применения. А для применения гипотезы ученому или инженеру нужно, чтобы она была надежной, хотя они готовы признать возможность случайных отклонений, как таковых.

Патнэм признает влияние, оказанное в этом вопросе книгой Томаса Куна «Структура научных революций» (1962), благодаря которой понятие «парадигма», прежде использовавшееся только в грамматике, словно чума, распространилось по всему интеллектуальному ландшафту 6. В противовес Поп-перу, Кун придерживается той точки зрения, что на этапе «нормальной науки» ученые посвящают свое время не тому, чтобы как можно строже проверять гипотезы, а тому, чтобы решать «головоломки». Делают они это, имея перед собой в качестве образца решения, с которыми они научились иметь дело в ходе своей научной подготовки, а также располагая приобретенной

102

тогда информацией и усвоенными ценностями. Это процесс прерывается научными революциями, не только теми эффектными революциями (как, например, создание Эйнштейном теории относительности), которым придавал столь важное значение Поппер, но и относительно мелкими революциями, затрагивающими иногда лишь небольшое научное сообщество. В период между революциями парадигмы не ставятся под сомнение. Коллин-гвуд ранее утверждал, что это верно в отношении метафизических предположений; Кун же имеет в виду предположения более детализированные, имеющие отношение скорее к практике, чем к теории.

Как реалист, Патнэм не мог во всем согласиться с Куном. По сути, идеи Куна были восприняты представителями многих современных разновидностей антиреализма, и часто этому способствовал — несмотря на возражения Куайна — его тезис об «онтологической относительности» и принцип «неопределенности перевода». Патнэм обвиняет Куна в том, что тот в вопросе истины и значения придерживается «взглядов, которые являются релятивистскими и, с ... [его] точки зрения, неправильными». Куайн говорил о Куне и о таких философах науки, как Норвуд Хэнсон и Майкл Пола-ни, что они имеют склонность «преуменьшать роль данных и акцентировать культурный релятивизм» 7.

В постскриптуме 1969 г. к «Структуре научных революций» и в предисловии к «Существенному конфликту» (1977) Кун дистанцируется от некоторых своих поклонников и отвечает на обвинение в релятивизме, выдвинутое против него Патнэмом и Куайном. Он делает упор на особом характере (differentness) науки. Хотя его симпатии находятся на стороне социологических исследований научных институтов, он критикует тех социологов знания, которые, «опираясь на ... [его] труды и иногда неформально называя себя «кунианцами»», отвергают, порой «очень громогласно», его учение о том, что ученые обладают единой совокупностью общих ценностей. Он выражает тревогу по поводу попыток обобщить его идеи путем применения их к формам культурной деятельности, в которых ничто не соответствует интенсивному научному образованию, подготавливающему ученых к работе в «нормальной науке».

Тем не менее он все еще убежден — и здесь с ним не согласен Патнэм, — что изменение парадигмы влечет за собой изменение значения тех научных терминов, которые сохраняются при новой парадигме. Приверженцы новой и старой парадигм, по его мнению, видят мир по-разному, даже когда продолжают употреблять одни и те же слова. Следовательно, «они должны и слова использовать по-разному», придерживаясь «несоизмеримых точек зрения». Как только они осознают свою принадлежность к разным языковым сообществам, они могут попытаться осуществить перевод с языка старой парадигмы на язык новой. Однако, скорее всего, им вряд ли это удастся сделать, только если они не перейдут в новую парадигму, язык которой станет для них «род-

103

ным». Старым ученым это сделать труднее, и это объясняет, почему они не так свободно владеют новым языком, даже когда умеют переводить с него; они продолжают говорить на нем «как иностранцы».

Кун отвергает обвинение в том, что, с его точки зрения, ученые меняют парадигмы довольно произвольным образом, хотя он признает, что эта смена не обусловлена чисто рациональными соображениями. Переходу ученых в другую парадигму может предшествовать, говорит он, осознание того, что привычные способы решения головоломок работают не столь хорошо, тогда как «новообращенные» ученые решают головоломки, прежде не поддававшиеся решению, головоломки, которые можно сформулировать в обычном языке. Их новый подход кажется все менее странным по мере постепенного распространения нового языка, а новые аргументы со временем начинают считаться убедительными. (Аналогия с иными видами «обращения в другую веру» здесь очевидна; основания необходимы, хотя и недостаточны.)

Кроме того, Кун далек от того, чтобы отрицать прогресс в науке. Он не утверждает, как это делает релятивист, что одно воззрение столь же хорошо, как и любое другое. Однако для него прогресс состоит в растущей способности решать проблемы, а не, как это обычно предполагается, в «достижении лучшего представления о том, что есть природа на самом деле». Здесь антиреализм очевиден.

Патнэм критикует Куна за то, что тот не проводит различия между разногласиями по поводу фактов и разногласиями по поводу значения слов. Новые научные теории предоставляют нам новые факты относительно мира — скажем об эволюции видов, — а не новый язык или новые значения для старых слов в том абсолютном смысле, который имеет в виду Кун. Если мы не можем провести различие между разными видами разногласий, нам следует, считает Патнэм, отказаться и от самого понятия значения. (Даммит, как мы видели, выдвигает сходную идею.) Для реалиста, утверждает Патнэм, здесь нет никаких проблем. Независимо оттого, как может измениться наша теория в отношении электрического заряда, референция этого слова не изменится. В нашей новой теории мы продолжаем говорить о той же самой физической величине, и мы можем определить ее — выделив, скажем, как «величину, причинно обусловливающую определенные эффекты»—совершенно независимо от «самого что ни на есть резкого изменения теории». Он принимает девиз Пола Зиффа: «не следует постулировать без необходимости различия в значении». Изменения во взглядах, по его мнению, не представляет такой необходимости.

В ходе рассмотрения этого вопроса Патнэм разрабатывает в работе «Аналитическое и синтетическое» (1962) первую из его теорий «естественных видов». (Благодаря своей «расселовской» способности менять точки зрения, Патнэм очень удобен для наших целей. Он — сама история нынешней философии в общих чертах.) Термины зрелой науки, утверждает он в той статье, — это «естественные виды» в том смысле, что они являются «понятиями, образованными пучком законов». «Энергия», например, фигурирует в боль-

104

шом количестве разных законов, выполняя разные роли; именно эти разнообразные законы и роли при выведении следствий, а не роль в некотором единственном законе, определяют значение этого термина. В результате, заключает он, любой такой закон может быть отброшен, и это не повлияет на «тождественность образованного этим пучком понятия». (В этом пункте сильно влияние Витгенштейна.) Экстенсионал термина остается тем же самым: «Виды энергии и их действие таковы, какими были всегда, и именно о них говорили физики до Эйнштейна», хотя закон е = l/2mv2 был заменен на более сложный закон. Поэтому было бы поспешным утверждать, что любой закон относительно энергии является аналитическим. Предложения о холостяках находятся в совершенно ином положении. Нет ни одного закона вида «Все холостяки есть ...», который бы не допускал исключений, кроме «Все холостяки (есть) не женаты». Поэтому ничего не может произойти, если мы решим всегда считать его законом (это не потребует, чтобы мы заранее решили не учитывать новых открытий). А с точки зрения языка полезно иметь определенное число однокритериальных слов для облегчения коммуникации. Таким образом Патнэм принижает важность различия между синтетическим и аналитическим, хотя и не отвергает его полностью.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Каждый тип ментального состояния отождествляется с определенным типом физического состояния
Не в отношении предложений о материальных объектах
Глубинная структура