Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
– Буду жить. Я туда назначен заведовать финотделом. Прямо из отпуска покачу. С минуту бухгалтер лежал неподвижно, бессмысленно и растерянно хлопал глазами; потом он вскочил вдруг, бестолково засуетился. – Да, река, река! Великое дело река, совершенно верно изволили заметить. Мы с женой на реке и днюем, можно сказать, и ночуем. Ветерок, камыши, утки крякают... – И напиться можно! – жалобно сказал человек. – Совершенно справедливо. Не то что из этого, черт его действительно побери, моря. Но у нас есть кипяченая вода в бутылке. Осмелюсь ли предложить? Манюся! Манюся, которой бухгалтер делал знаки глазами, поспешно натягивала за холмиком капот. Лицо у нее стало жалкое и растерянное. Застегиваясь на ходу, она подала бутылку. – А я вас не обопью? – облизнувшись, спросил тучный человек. – Что вы, что вы! Как можно! Такое приятное знакомство! Сами не допьем, а уж вас напоим! Тучный человек, запрокинув голову, жадно припал к бутылке, Марик посмотрел на него с беспокойством, захныкал и сказал: – Он все вылакает, не для него несли! – Молчать, негодяй! – свирепо зашипел, сделав страшные глаза, бухгалтер. – Где ремень? Выдеру! Современные, знаете ли, дети! Пейте, пейте, не стесняйтесь! Если не хватит, я сбегаю в лавочку, возьму сифон. – Что вы! – смутился тучный человек. – Я и сам могу в случае чего. – Нет уж, зачем же, позвольте уж мне, если понадобится. Да вы что же, прямо на песке лежите! Ведь так и чирей схватить можно! Манюся, простыню! – Не надо, не надо! – растерянно сказал тучный человек и замахал руками. – Как же вы-то сами? – Нет, уж разрешите. Все поместимся. На простыне, да не в обиде, хе-хе. На коммунальных началах, так сказать. Я хоть и беспартийный, но глубоко сочувствую. Манюся, подложи им чего-нибудь под голову. Вы уж ее извините, если что лишнее сказала: женщина, знаете, нервы. Разрешите представить – жена моя, Марья Павловна. – Очень приятно! – жеманно сказала Манюся. – Вы любите природу? Мы с мужем обожаем природу! – А я сразу, как вас увидел, – говорил, суетливо расстилая простыню, бухгалтер, – как увидел, так и решил познакомиться. Такое, вижу, симпатичное, открытое лицо, дай, думаю, разговорюсь. Очень, очень приятно. Головку вам не напечет? Вот, разрешите косыночку. Скоро собираетесь в Воронеж? – В Тамбов, вы думаете? – К-как в Тамбов? – А разве я сказал в Воронеж? Оговорился, значит. В Тамбов, милейший, в Тамбов. Недельки две попекусь, а там и двину. Не засидишься, дела ждут. Извините, мне, право, совестно, но не разрешите ли еще глоточек? Но бухгалтер отодвинул бутылку и сухо сказал: – Что ж вы голову-то морочите? Сначала Воронеж, а потом, оказывается, Тамбов?! – Ну, оговорился, в чем дело? – А вот в том дело, что отдай простыню! – визгливо крикнула вдруг Манюся. – Самозванец! Хлестаков! Гришка Отрепьев! Она рванула из-под него простыню; тучный человек перевернулся и вывалился на песок. – Позвольте, что же это? – сказал он, вставая. – Я не понимаю! Вы с ума сошли! – Не понимаешь? А чужую воду хлестать понимаешь? Разлегся, как барин, на всей простыне, а ребенок должен калечить себе ягодицы? Выпил всю воду, а дитя должно мучиться от жажды, как в пустыне? Ермолай, возьми от него косынку, может, у него голова паршивая. Как не стыдно приставать к посторонним людям! Нахал! Еще глоточек? А этого не видал? Она сложила и сунула ему под нос кукиш; розовые ногти были отполированы и блестели на солнце... Самое главное. Рассказы. Очерки. Фельетоны. М., 1961 ОБЩИЙ ЗНАКОМЫЙ[9] |
|
|
|
|
