Пиши и продавай!
Пиши и продавай! |
|
Отсюда отвращенье к нам... – прилагалось следующее описание рисунка: «Купидон, разорвав свою цепь, удаляется с отвращением от молодой женщины, которая опирается на рог изобилия, сыплющий цветы; у ног ее сидит кролик». Все это изображено на рисунке перед стихотворением. Смысл заключительного рисунка явствует из предполагавшейся к нему подписи: «Малым доволен». На рисунке изображен... верблюд.
Рис. 31. Автограф Г.Р. Державина («Песнь на смерть Плениры», ранний вариант) В начале XIX столетия Ф. Аделунг и А. Шторх, авторы систематического обозрения литературы в России, охватывавшего с 1801 по 1806 гг., зарегистрировали 366 российских писателей, представлявших 19 сословий. Подписанных сочинений за этот период ими было зарегистрировано 525. Среди писателей было 10 князей, 6 графов, 3 министра, 2 посланника при иностранных дворах, 1 генерал, 2 адмирала, 2 митрополита. Более 50 авторов были академики, профессора и преподаватели университетов. Из купцов и мещан авторов было всего 11 (2 книготорговца и 9 содержателей фабрик), актеров двое, вольный крестьянин – один, 5 женщин, «из них одна немка», – отмечали составители обозрения. Число безымянных сочинений все еще превышало подписанные. Их зарегистрировано 742. Первым печатным известием о вышедших в свет книгах было объявление в газете «Санкт-Петербургские ведомости» от 21 декабря 1728 г. В нем говорилось, что в «Книжной палате при Академии наук можно получить разные календари на «предбудущий 1729 год». С этого времени в периодических изданиях Академии наук начали печататься объявления и заметки о книгах в основном научного содержания. Принципиальным вопросам критических выступлений печати в 1754 г. посвятил свое «Рассуждение об обязанностях журналистов», подразумевая под ними авторов критических статей, М.В. Ломоносов. Главной целью и пользой этих статей Ломоносов считал «быстрое распространение в ученом мире знакомства с новыми книгами». «Присоединение к ним... справедливого суждения либо в самом содержании, либо о каких-нибудь обстоятельствах, относящихся к выполнению» было уже задачей вторичной. До 70-х годов XVIII в. из произведений художественной литературы рецензировались лишь немногочисленные переводы. В 1777 г. Новиков предпринял издание библиографического журнала «Санкт-Петербургские ученые ведомости», объявив в № 1, что его «главнейшее намерение при издании сего рода листов есть критическое рассмотрение книг». Опасаясь обиды со стороны авторов, он предупреждал, что «во критике нашей будет наблюдаема умеренность». Издание существовало недолго, вышло только 22 номера журнала. Крайне осторожен и умерен был Новиков в своих оценках и как автор «Опыта исторического словаря о русских писателях». Потребность же в литературной критике росла, становилась все настоятельнее. Это сознавали и читатели, и литераторы. С 1787 г. элементы критики стали входить в перечни книг, продающихся в книжных магазинах. Эти пространные объявления о книгах ввел в практику Иван Глазунов, петербургский книготорговец, фирма которого существовала до 1917 г. Вот как рекламировалась, например, книга Шиллера «Духовидцы»: «Сильный и пленительный слог служит самым милейшим украшением сего сочинения, в котором читатель найдет пищу для воображения, ума и сердца». О мисс Радклиф, модной английской писательнице, говорилось, что она прославилась оригинальностью умопроизведений, «в которых виден дух изобретения, ей единой свойственный, где она, поражая воображение читателя страшными, ужас наводящими картинами, возбуждает всю его чувствительность»[2]. Иногда в отзыв включались глухие ссылки на мнение некоего авторитетного лица. В конце XIX в. известный русский библиограф Губерти отыскал на рынке среди разного книжного хлама две переплетенные рукописные объемистые книги, написанные на плотной синеватой бумаге. Он купил их за 50 копеек серебром. Это были собственноручные «Записки для потомства» Андрея Болотова, издателя журнала «Сельский житель», специалиста по сельскому хозяйству и переводчика. В 80-х годах XVIII в. Болотов сотрудничал с Новиковым и редактировал издававшийся им журнал «Экономический магазин». В 1885–1886 гг. записки Болотова были опубликованы в журнале «Библиограф». В записках много интересных сведений, которые ценны для нас не только потому, что принадлежат незаурядному и наблюдательному человеку, но и потому, что это был литератор-профессионал, непосредственно участвовавший в издании книг. Вот отзыв Болотова о романе Хераскова «Полидор, сын Кадма и Гармонии» (1794 г.): «Книга сия могла не с одной, а весьма многих сторон невыгодно окритикована быть. С одной стороны, было в ней столь мало исторического, и сие немногое так худо между собою сцеплено, и так не кстати соединено друг с другом, имело в себе столь мало привлекательности и занимательного, и все расположение оного так неудачно выдумано, и развязка всему сделана столь неловкая и ни с чем не сообразная; а с другой стороны, слог толико надменной и высокопарной, и набит таким непомерным множеством славянщины и странных невразумительных речений, и столь во многих местах натянутой, что истинно иногда без крайней досады и ущемления сердечного читать не можно. А ворвавшиеся и в сию книгу, так же, как и в «Кадма», географические погрешности были так грубы, так ощутительны и так несносны и нестерпимы, что истинно никак довольно надивиться и понять не можно. Как возможно такому великому и весь свой век в науках упражняющемуся мужу, куратору целого университета, живущему в святилище муз... чтоб не знать, что и самый последний университетский ученик знать должен: всему свету слишком более нежели известно, и что всем солдатам нашей армии, бывшим в турецкой войне, известно и ведомо, а именно: откуда и куда течет славная в свете и великая река Дунай, в какое море она втекает? Как можно заставить ее течь совсем превратно и втекать в Адриатическое море...»[3]. Болотов утверждает, что Херасков вообще «в географии не силен», он вспоминает, что и в «Кадме» были разные географические погрешности. Из текста этой трагедии следовало, что Евфрат впадает в Средиземное море и Вавилон построен «на берегу почти оного». Перечислив разнообразные ошибки автора, Болотов делает вывод: «Но как бы то ни было, погрешность и не только сия, но и многая другая тому подобныя и столь же грубыя есть и составляют такое пятно, которое ничем и никогда заглажено быть не может. Умалчиваю уже о других, также слишком грубых нескладицах, как например, о плавающих островах атлантических: о том глупом неразумении людей, не умевших разбойническое вооруженное судно различить с морским чудовищем, и о прочем тому подобном»[4]. Болотов отдает себе отчет в необходимости литературной критики: «Критика принесла бы и самой литературе нашей ту великую пользу, что она стала б час от часу лучше поправляться и процветать, ибо в сем случае на всех худых сочинителей, а того паче на корыстолюбивых издателей положена б была узда...». Кроме того, критика необходима для каждого желающего заводить у себя вновь библиотеку, «нужно сделать выбор, дабы не покупать негодных книг и затем не упустить хороших»[5]. Формирование понятия авторства, авторской индивидуальности, которое активно шло в конце XVIII в., не могло не отразиться на развитии литературной критики. Начало собственно литературной критики связано с именем Н.М. Карамзина. С 1791 по 1793 гг. Карамзин издавал «Московский журнал», задачей которого считал ознакомление русской публики с передовыми направлениями европейской жизни. В специальных примечаниях и вводных статьях редактора он разъяснял значение творчества западноевропейских писателей, публиковал их биографии, знакомил читателей с новинками, печатая аннотации на новые книги. Специальный отдел журнала был посвящен рассмотрению русских книг. Все это было новым. Журнал сыграл значительную роль в воспитании читательского вкуса, в расширении читательского кругозора, в разработке эстетических критериев. Особенно существенным был общий принцип журнала, допускавший критику. В то время было принято к критике относиться отрицательно. Она воспринималась как расправа завистников над авторами. Автора критических статей было принято называть Зоилом, по имени древнегреческого критика, известного своей недоброжелательностью и мелочностью. В первом номере «Московского журнала» Карамзин поместил разбор перевода Ф. Туманским книги «Полефатовы сказания», к которым переводчик присоединил собственные комментарии. Туманский оскорбился и ответил антикритикой: «Судий есть два рода: от власти определяемые или избираемые. Не принадлежащие к сим двум суть самозванцы. Не судите да не судимы будете... Частных людей суждения в газетах, журналах сообщаемые, никогда от людей умных уважаемы не были; известно, что они за подарки истощевают все хвалы, по пристрастию, самолюбию, личной ссоре или зависти выискивают все способы унизить труды чужие»[6]. И это было мнение распространенное, против которого Карамзину пришлось выступать, доказывая необходимость публичной критики. Если судить с позиций сегодняшнего дня, критические статьи Карамзина далеко не совершенны: в них много места уделено пересказу, критика часто сводится к борьбе только за чистоту и правильность языка, принципиальные вопросы в этих статьях не затрагиваются. Нужно отметить, что и в первой четверти XIX в. литературная критика не дала образцов высокого теоретического уровня и публицистической формы. Но, тем не менее, литературная критика уже существовала. С 1801 по 1806 гг. Ф. Аделунгом и А. Шторхом зарегистрировано 124 рецензии. Рецензировалась каждая 10-я или 11-я книга. Больше всего рецензий было написано на романы, ставшие к тому времени излюбленным чтением публики. Во времена Карамзина критика, еще не заняв тех общественных позиций, вне которых она немыслима в наше время, все же оказывала существенное влияние на литературную практику, формировала литературный вкус, выносила приговор литературным произведениям и не могла не влиять на работу людей, готовивших книгу к печати. Новыми стали требования, которые предъявляли к книгам и авторам читатели. Издатели и редакторы не могли не учитывать этих изменений. В связи с расширением книгоиздательства, открытием новых типографий в конце XVIII в. произошли серьезные изменения в организации издательского процесса. Возникла необходимость в разработке твердых, унифицированных орфографических рекомендаций, в создании руководств для обучения наборщиков, печатников и других типографских служащих. Издательством, продукция которого была неким эталоном,
по-прежнему была типография Санкт-Петербургской Академии наук. С 1736 г., когда
Академией была рассмотрена и одобрена «Азбука» и орфографические рекомендации,
академическая типография руководствовалась только ими, не признавая «Российскую
грамматику» Ломоносова, ставшую после 1755 г. основным научным и учебным
пособием. В Академической азбуке были такие славянские буквы, как Первое практическое руководство по типографскому делу и орфографии, предназначенное специально для нужд издательства, было создано в 1796 г. в Перми. Называется оно «Подробное описание типографских должностей, с приложением о правописании объяснения, каким образом через короткое время оному научиться можно»[7]. Автором книги был чиновник Петр Филиппов. В предисловии говорилось, что «Описание типографских должностей» издано в свет яко служащее читателям любопытством, желающим заводить типографию руководством, а имеющим охоту знать правописание, могущее быть полезным». Должность корректора, который был вторым лицом в типографии, описана так: «Корректор слово латинское, на Российском языке означает «справщик». Он всякий набранный лист поверяет с оригиналом, смотрит, чтоб не было в листах ошибок и ведет порядочное правописание, и ежели во время поверки с оригиналом найдет что-нибудь против оного пропущено, то, написав в том месте какой вздумает знак, на поле, против той строки, ставит такой же и приписывает, что пропущено; если же наборщиками против оного набрано лишнее, то вымарывает и против той строки на поле ставит также знак, чтоб выбросили... В сию должность принимают из ученых, для того чтоб случающиеся в Российских книгах на иностранных языках речи поправлять мог». В описании должности наборщика находим упоминание о том, как шел процесс корректорской правки текста: «После спуска полос печатники тискают лист, который с оригиналом отдают корректору для поправления ошибок, и, что он поправит, переделывают; потом приказывают тискать другой лист, который посылают с оригиналом же к сочинителю или переводчику; и если он по прочтении не подпишет печатать, то, сделав им исправленные ошибки, тискают и посылают еще: и как он подпишет печатать, то наборщик, сделав поправленные ошибки, велит для печатания набело печатникам брать формы». Затем печатники тискают лист, корректор, прочтя и исправив ошибки, подписывает его печатать. Авторские и корректорские подписные корректуры и оригиналы хранились при типографии «для случающихся иногда справок». Необходимость цитировать столь обширные выдержки из книги «Подробное описание типографских должностей» вызвана тем, что она сохранилась в наши дни в единственном экземпляре. Кроме описания типографских должностей, в книге содержались различные сведения по типографскому делу: «как делать спуск полос, сколько на лист потребно литер, сколько листов выпечатывают за день и по чему берется платы, как делают олифу и варят чернила». В конце объяснения о правописании находились коротко изложенные грамматические правила, озаглавленные «О частях речи». Конец XVIII в. называют временем порубежным. На протяжении этого периода сосуществуют различные литературные направления, различные эстетические взгляды. Возникают понятия авторство, авторская индивидуальность, общественная позиция литератора, развивается литературная критика. Новыми стали требования, которые предъявляют к авторам и книгам читатели. Несмотря на то что литературную обработку текста в большинстве случаев вели сами авторы, а обязанности редактора зачастую выполнял издатель, появление новых типов изданий вызвало к жизни новые формы издательской работы, ставшие впоследствии традиционными для редактирования (подготовка собраний сочинений, издание библиографических справочников). Продолжалась работа над переводами. Литературная практика отражала процессы развития языка и свидетельствовала о формировании взыскательного отношения к слову – одного из важнейших профессиональных требований к редактору. «...Весьма похвально, когда сочинитель или переводчик не торопясь под пресс отдаёт, а несколько раз пересматривает за собою. Пылкость и скорость нужна в первых чертах, а для отделки надобны в языке друзья и время», – писал Державин [8] . к содержанию << >> на следующую страницу [1] См.: Рейсер С.А. Палеография и текстология. М., 1970. С. 101–102.
|
|
|
|
|
которых нет в
азбуке Ломоносова. В академических изданиях было принято двоякое окончание для
существительных мужского рода -ый, -ой (худый – худой). Ломоносов дает одно. Эти двоякие написания продолжали существовать в
практике некоторых издательств вплоть до орфографической реформы 1918 г.
