1 | 2 | 3

Но другое условие Хикмета оказалось еще суровее: он настаивал, чтобы в фойе была развернута выставка работ скульптора Эрнста Неизвестного, только что жестоко раскритикованного самим Н.С. Хрущевым в Манеже. Устроить после такого разгрома на высшем партийном уровне подобную выставку означало бы не только мою личную политическую кончину, но и «организацию еще одного провала в системе идеологической обработки населения».

В день начала «мероприятия, имеющего крупное международное значение», какие-то посторонние люди стали устанавливать скульптуры Неизвестного, ссылаясь при этом на указания Хикмета и самого автора. Мне пришлось – каюсь! – пойти на крайние меры: вслед за чужими мужиками шли мужики из нашего лектория, снимали скульптуры и осторожно убирали их в комнату, ключ от которой я хранил у себя. Кто-то сообщил Хикмету, что директор лектория запретил выставку, и поэт отказался приехать к нам. Мои доводы, что все билеты проданы, интерес в Москве к встрече с ним огромен, а Эренбург и другие приглашенные им поэты уже в пути, не возымели результата. И только благодаря усилиям гостившего у Хикмета секретаря ЦК КП Турции вечер состоялся.

Но для меня на этом неприятности еще не кончились. Выступавший на вечере поэт Борис Слуцкий в конце своей речи неожиданно призвал присутствующих отправиться на поиски спрятанных администрацией скульптур Эрнста Неизвестного. Этого я не ожидал! Но выход из положения нашелся быстро: я зазвал инициатора похода против администрации в свой кабинет и, пока толпа слушателей искала своего предводителя, напомнил, кто здесь хозяин. Когда звонок пригласил всех в зал, народ кинулся занимать места. Поход за скульптурами не состоялся, а поэт был препровожден к ближайшей станции метро. Обиженный Борис Абрамович пообещал никогда больше не приходить в Политехнический.

Председательствующий на вечере Эренбург предупредил, что все поэты – Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина, Слуцкий – будут читать не свои стихи, а произведения Хикмета в переводе. Однако Андрей Вознесенский стал читать свои стихи о Хикмете. «Хоть мы и договорились читать только стихи Назыма, но я знаю, Андрей, ты пишешь хорошие стихи. А о том, что ты будешь читать стихи о Хикмете, мне только что написали здесь в записке», – сказал Эренбург, повернувшись к сидевшей рядом О.А. Хвалебновой, заместителю председателя Всесоюзного общества «Знание», также активной участнице Всемирного конгресса сторонников мира. Та обомлела и не нашлась что сказать аудитории, зато потом долго возмущалась «бесцеремонностью» писателя.

В целом же вечер прошел интересно и запомнился надолго. Столько встреч – светлых и прекрасных – дарил нам, шестидесятникам, знаменитый Политехнический!

Спустя сорок лет А.Н. Яковлев, бывший в шестидесятые годы одним из руководителей отдела пропаганды ЦК, скажет, что ходил в Политехнический на упоительные вечера поэзии учиться тому, чем стала для нашего общества «оттепель». «Но сознание продолжало быть раздвоенным. В известной мере я стал роботом мучительного притворства, но все же старался не потерять самого себя, не опоганиться»[1].

А я-то думал: что это зачастили к нам в лекторий работники ЦК, почему все больше ужесточается контроль за нашей деятельностью? Оказывается, это они ходили учиться «новым подходам к пропаганде». Как показали последующие годы, кое-кому из бывших руководителей партии уроки эти пошли впрок. Летом 1962 года после трудов праведных я ушел в отпуск, лекторий был на каникулах. И вдруг однажды вечером к нам на дачу заходит соседка и рассказывает: «Проходила я мимо вашего лектория, а там полно народу и даже конная милиция». Я тут же помчался на работу. Оказалось, что Марлен Хуциев – один из любимых моих режиссеров – решил снять главную сцену своего нового фильма «Застава Ильича» (на экраны он вышел под названием «Нам 20 лет») в Большом зале Политехнического.

Так навечно были запечатлены на кинопленке выступления у нас Рождественского, Ахмадулиной, Окуджавы, Евтушенко, Вознесенского. И переполненный молодежью зал. И люди, восторженно встречавшие новые стихи и песни, родившиеся в «оттепель».

Такие встречи становились вершиной работы по-новому и начинали серьезно беспокоить тогдашнее правление Союза писателей СССР, другие организации, стоявшие на позициях партийного и государственного контроля за инакомыслием. Было очевидно, что дальнейшее продвижение вперед в области демократизации культурной жизни для общества «Знание» и его лектория становится невозможным.

«Оттепель» закончилась. Н.С. Хрущев, по выражению Василия Аксенова, «спустил с цепи свою свору». Общее настроение, царившее тогда среди наиболее демократичной части интеллигенции; звучит в стихотворении Андрея Вознесенского «Прощание с Политехническим»:

В Политехнический!

В Политехнический!

По снегу фары шипят яичницей.

Милиционеры свистят панически.

Кому там хнычется?!

В Политехнический!

Ура, студенческая шарага!

А ну, шарахни

по совмешанам свои затрещины!

Как нам мещане мешали встретиться!..

Нам жить недолго. Суть не в овациях.

Мы растворяемся в людских количествах

в твоих просторах,

Политехнический.

Невыносимо нам расставаться.

Я ненавидел тебя вначале.

Как ты расстреливал меня молчаньем!

Я шел как смертник в притихшем зале,

Политехнический, мы враждовали!

Ах, как я сыпался! Как шла на помощь

записка искоркой электрической

Политехнический,

ты это помнишь?

Мы расстаемся, Политехнический.

Ты на кого-то меня сменяешь,

но, понимаешь,

1 | 2 | 3