1 | 2 | 3 | 4

Телевидение должно беречь наследие И.Л. Андроникова, не только записи его передач и фильмов, но и ту школу, которую он создал. Это школа порядочности, школа исторической достоверности, школа уважения любого человека на земле.

«Ираклий Андроников после нашей первой встречи, – вспоминает Н.Н. Месяцев, тогдашний руководитель телерадиовещания, – нередко заходил ко мне на “стаканчик” чая. Бывало это всегда вечером, когда на Пятницкой, 25 уже спадала рабочая суматоха, становилось сначала тише, а поближе к ночи вообще все замирало. Попивая чай, мы нередко “съезжали” на одну и ту же тему – о свободе творчества, а точнее – на степень допустимости вмешательства власти в творческий процесс творца. И здесь тоже наши точки зрения совпадали. “Вмешательство власти не должно ни в коем разе носить императивный, приказной, разносный характер, а лишь товарищеский совет, дружеское пожелание и при непременном согласии на это творца”, – говорил Андроников. По мере оживления беседы он вставал из-за стола и начинал быстро ходить по кабинету, отчего, казалось, ход его мыслей убыстрялся, а голос становился громче и выразительнее. Смотреть на него, седовласого, с живыми выразительными глазами, резко очерченным ртом, скупой жестикуляцией, полного жизни, было приятно, а на душе становилось почему-то спокойнее».

Как я уже говорил, бессменным редактором многих передач и фильмов Андроникова был мой друг Борис Соломонович Каплан. Приведу его воспоминание о методах работы Андроникова, которые служат образцом подготовки и ведения передачи.

На телевидении готовилась передача «Репортаж из Музея искусств народов Востока», посвященная Нико Пиросмани, так как в Москве проходила выставка этого великого грузинского художника-самоучки. Ираклий Луарсабович знал его творчество, любил его. И вот Андроников сказал мне: «Давайте поедем на эту запись». Разумеется, я поехал. Приходим. В зале разложены кабели, стоят софиты, все готово. Короткая репетиция. Ираклий Луарсабович прошел по залам, где развешены картины Пиросмани. У него были листочки, чуть меньше половинки обычной страницы, аккуратно сколотые. Текст он приготовил заранее (это я помню точно) и разложил по разным залам, если нужно будет что-то подсмотреть. Ираклий Луарсабович, конечно, никогда ничего не читал в кадре, но текст у него был.

Вот провел он такую репетицию, и началась съемка. Внимательно слушал я его речь, следил за тем, как он движется от одной картины к другой. Последняя картина, последнее слово. Ираклий Луарсабович поставил точку и, гордый собой, остановился, посмотрел вопрошающе на меня: «Ну, как?» – «Хорошо». – «А какие у вас замечания?» Я мялся, повторял, что все хорошо, замечаний нет. «А как вам переход из этого зала в следующий?» Я сказал. «А по комментариям?» – допытывался он. Ну, что-то я сказал о краткости рассказа об одной из картин, об одном из эпизодов жизни Пиросмани. Обрадованный этим, Ираклий Луарсабович воскликнул: «Я почувствовал это! Давайте запишем еще раз».

Пошла новая запись. И вот когда она пошла, я действительно заметил, что Ираклий Луарсабович движется и говорит красивее, получается и в самом деле лучше. Никаких помарок, как говорят в таких случаях, не было. Съемка закончилась. Ираклий Луарсабович остановился, я подхожу к нему, поздравляю, говорю: «Действительно, видел, как прекрасно вы все сделали» – «Но все-таки что-то ведь было?» – «Нет, теперь то, что надо, все в порядке». И все-таки малюсенькую оплошность я допустил: черт дернул за язык, что-то я сказал по поводу того, что в одном месте, может быть, следовало бы не спиной стоять к камере, рассказывая о картине, а повернуться лицом к ней. Он сразу ухватился за это замечание и стал просить: «Я сейчас на колени встану, надо записаться третий раз». – «Ираклий Луарсабович, это невозможно, техники просто набьют мне морду, этим кончится». Он тут же предложил свою для этого дела и заявил: «Все, что хотите, сделайте, пожалуйста, чтобы была еще одна запись».

Мы с трудом уговорили все-таки техников, которые уже начали «сворачиваться», и сделали третью запись.

Я очень жалею, что телевидение не сохранило этих трех записей. Это была бы фантастическая помощь любому, кто собирается работать на телевидении, кто пишет о телевидении.

И вот когда записали все, Ираклий Луарсабович сказал мне: «А знаете, вот только теперь я разогрелся, вот теперь я могу выступать так, как должен бы выступать».

В значительной степени благодаря Андроникову телевидение в целом стало своеобразным оригинальным видом творчества, причем самым массовым, синтетическим видом, вобравшим в себя достижения смежных искусств и на их основе развивающим свои особые закономерности, новые тенденции.

В основе телевизионного произведения, как подчеркивал, в частности, Ю. Лотман, лежит взаимодействие слова и изображения, сочетание двух языков – языка зрительных образов и языка образов словесных. Словесно-зрительная структура телевидения предполагает, что в ходе развития драматургии действия на первый план могут выходить то слово, то изображение в соответствии с тем, что в конкретный момент передачи может сильнее воздействовать на ум или эмоции зрителя. Телевизионному изображению свойственны приемы кино, театра, изобразительного искусства, а слову – особенности устной речи в формах диалога или монолога.

На материалах Центрального телевидения можно проследить, как искажается специфика русского языка и русской речевой культуры, что проявляется прежде всего в злоупотреблении иноязычными элементами: прямыми заимствованиями, неумело созданными кальками, темпом речи и пр. Как известно, роль языка не ограничивается коммуникативной функцией. В определенной степени он формирует и наше отношение к действительности. Хранитель и передатчик из поколения в поколение национально-культурного опыта – язык – под влиянием чрезмерно большого числа инородных для него элементов начинает утрачивать свою специфику, становясь лишь более или менее удобным средством коммуникации.

Расширение межличностного общения в связи с вторжением в жизнь электронных средств массовой информации объективно переводит его качественные показатели в количественные, субъектами этого общения становятся все новые и новые миллионы людей. И вот современный, скажем, «бедуин», не читающий газет и журналов, ловит слово и изображение из эфира. Ему открыт весь мир, а переводчики помогают ему уяснить происходящее. Но если с детства у этого «бедуина» не сложилась дружба с книгой, с букварем, с Кораном, то его кругозор беден, он лишен возможности сопоставлять картины прошлого и настоящего, далекого и близкого, то есть способности анализировать, делать выводы, а главное, прогнозировать свое бытие.

Этот «бедуин», как и современные наши дети, воспринимает после материнских слов речь, звучащую из телеэфира. Не умея ни читать, ни писать, ребенок усваивает тот текст, который преподносит ему телеведущий. Именно телевидение формирует у юного поколения первые умозаключения, оформленные в слова и словосочетания, создает первый эталон речи, запас слов, с которым человек вступает в жизнь.

Вот почему для журналистов началом начал в работе с языком на телевидении всегда было детское вещание, принципиально и жестко охраняемое от извращений и моды. Детское вещание сразу мог отличить от прочего любой зритель и слушатель – оно было способно усладить душу, вернуть в комфортное состояние мысли и чувства.

Но вернемся еще раз к нашему «бедуину». Вы не задумывались, почему «бедуин» ведет не диалог, а монолог и не говорит, а поет? Может быть, этот монолог обращен к Всевышнему, потому что чувства и мысли странника легче всего донести до невидимого, но внимательного слушателя именно в песне, в мелодии, рожденной в глубине души? И проповедник в церкви давно оценил, взял на вооружение этот опыт и стиль первых слов песнопения, адресованного одному слушателю.

Современный журналист не должен игнорировать этот начальный опыт развития речи. Живая речь на радио и телевидении должна быть примером речевой культуры, впитавшей в себя образцы коммуникативного поведения людей, выражающей все нюансы феномена человеческого сознания.

Для успешного выступления журналист не должен стремиться сообщить адресату только факты, «голую правду», «объективную истину» – он так или иначе все равно обнаружит свое мнение. Следует, наоборот, сознательно соединять «прямое» сообщение (информацию) и «косвенное», облекая его в личностную оболочку. Это может быть ирония, юмор, парадокс, символ, образ. Такая речь – всегда поиск согласия со слушателем, зрителем. Интересная мысль принадлежит Л.Н. Толстому: никогда никакими силами нельзя заставить человечество познать мир через скуку.

Язык творит журналиста. В отборе и организации языковых средств журналист выявляет свою личность, свои вкусы и стремления, способность оригинально, неожиданно для зрителя сопоставлять факты, извлекая из его памяти образы и мысли, на которые тот может опереться в своих выводах, чтобы убедить и повести за собой собеседника. А иначе зачем он нужен, этот тележурналист?

Забегая вперед, нельзя не сказать, что в наши дни положение с русским языком на телевидении, мягко говоря, оставляет желать лучшего. Ситуация социальной и речевой вседозволенности в обществе не могла не отразиться на состоянии языка средств массовой информации. Обилие ошибок, в том числе грубейших, обусловлено не только расширением круга авторов, увеличением числа непрофессионалов в этой области. Дело и в низком уровне речевой культуры самих журналистов. Утрате речевой культуры способствует и вульгаризация публичной речи, в частности, вследствие беспричинного калькирования и неумелых переводов, авторы которых не учитывают стилистической уместности тех или иных слов и выражений.

С болью писал об этом народный артист России Александр Пороховщиков: «Включаю телевизор: первый канал – дрянной американский фильм, второй – иностранная музыка. В кадре говорят по-английски. И по радио то же самое. Прощаясь с гостями студии, ведущие говорят: “чао!”, будто, как сказать “до свидания!” по-русски, они не знают. И ни одной русской песни!».

В средствах массовой информации – основном источнике знаний в области культуры для многих миллионов россиян – все чаще стали появляться чуждые русскому языку слова: консенсусы, саммиты, паритеты, ваучеры, дилеры, киллеры, рокеры, брокеры, маклеры, кворумы, презентации, резервации, акцизы, аудиторы, бартеры, дистрибьюторы, имиджи, клиринги и многие другие. Общее количество таких слов, заимствованных в 90-е годы, доходит до тысячи и продолжает расти. Одни названия телепередач говорят о многом: «Телетайп», «Поп-магазин», «Рег-тайм», «Экспоновости», «Бомонд», «Ретро-шлягер», «Блок-нот», «L-клуб», «Джентельмен-шоу», «Телекомпакт», «Диск-канал», «Тет-а-тет», «КВН-ассорти», «Подиум», «Блеф-клуб», «Ночное рандеву», «Эротические шоу мира», «Плейбой», «Канон»...

Теле- и радиореклама без устали пропагандирует многочисленные «шопы» и «шопинги», расхваливает на все лады детское питание «Блю-вота» (нам же неведомо, что это по-английски «голубая вода»), шампунь «Вош энд гоу» (похоже на название насекомого, а это всего-навсего по-английски «вымой и иди»), шоколад «Дав» и т.п.

Неуважительное отношение к русскому языку многие объясняют тем, что телевидение стало бизнесом. Но, как справедливо заметил доктор филологических наук С. Муратов, книгопечатание всегда было бизнесом, тем не менее Достоевский писал не для того, чтобы стать миллионером, да и издавали его творения не для того, чтобы обогатиться.

Показателем неуважительного отношения к русскому языку является и отсутствие на телевизионных каналах (на всех без исключения!) программ о русском языке. А такие программы не только должны быть в сетке вещания – они обязаны стать приоритетными. Русский язык – родной для большинства населения нашей страны, он – государственный для всех россиян вне зависимости от национальности.

Прежде программам о русском языке уделялось серьезное внимание (существовали и учебные, и научно-популярные передачи). Хочется сказать несколько слов о печальной судьбе программы «Русская речь». Когда-то эта 30-минутная передача выходила в эфир по первому каналу каждую неделю в воскресный день, имела немалую аудиторию, о чем свидетельствовала почта зрителей. Это и неудивительно, ведь в передачах принимали участие видные ученые (Д.С. Лихачев, А.М. Панченко), писатели (В. Солоухин, В. Астафьев), замечательные артисты (И. Смоктуновский, В. Васильева), прогрессивные педагоги и другие общественные деятели. Программа уходила («ее уходили») из эфира постепенно: сначала изменили периодичность ее выхода к зрителю (один раз в месяц) и перевели с первого канала на второй, затем на четвертый, но, пока ей давали эфир в воскресный день, она постоянно получала многочисленные отклики зрителей.

Но всей этой чрезвычайно интересной и – как сейчас отчетливо видится – плодотворной работе, всем нашим размышлениям и спорам о сути телевидения, о его формах и жанрах вскоре был дан сигнал «стоп».

Среди новых программ редакции были телевизионные «Всесоюзные читательские конференции» – встречи в прямом эфире с редколлегиями и активом «толстых» литературных журналов. На них особенно остро реагировали руководящие товарищи из отдела пропаганды ЦК КПСС.

Организуя в те годы прямые передачи с участием представителей интеллигенции, редакция рисковала, брала всю ответственность за их высказывания на себя. Происходило это в начале перестройки, когда уже много говорилось о свободе слова, но жесткий партийный контроль все еще оставался.

На одну из суббот, в хорошее для просмотра время была запланирована очередная прямая передача «Всесоюзная читательская конференция с журналом “Дружба народов”». В газетах были объявлены и время ее выхода в эфир, и имена участников во главе с главным редактором журнала Сергеем Баруздиным и известным писателем Анатолием Рыбаковым, автором нашумевшего тогда романа «Дети Арбата». Кто-то из ЦК КПСС «насторожил» нашего председателя А.Н. Аксенова по поводу участников передачи, и тот позвонил мне: «Товарищ Егоров! Вы приняли завтрашнюю передачу с писателями, все ли там в порядке? Если нет, то я сейчас же снимаю ее с эфира».

1 | 2 | 3 | 4