1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28

Но что я вижу перед собой теперь? Два процветающих немецких государства под разделенным небом: одно – капиталистическое, другое – социалистическое. Оба симпатизируют нашей стране. Во-первых, они-то знают, от какого чудовища спасли их советские люди, а во-вторых, им теперь как бы и легче: они не думали, что может быть еще большее чудовище, чем Гитлер.

Адольф Шикльгрубер был ужасен в своем откровенном фашизме. Иосиф Джугашвили был еще ужаснее: он пошел на тайный фашизм, обманул энтузиазм и чаяния всех народов нашей страны. Он изувечил духовно и физически все население Страны Советов, вырубил нацеленно цвет всех народов, и прежде всего – лучших представителей интеллигенции. С Гитлером все ясно – будь он проклят! Сталин же останется, как и Иван Грозный, кровавой загадкой для многих еще поколений. Внуки тех немцев, что растоптали пол-Европы, теперь сочувствуют нам и протягивают нам руку дружбы.

Глупо, тошно, но все время я спрашиваю себя: а как же мы? А кто же мы – советские немцы?

Каждый народ несет свою миссию. Наверное, история предполагала, что русские немцы станут посредниками между Западом и Востоком. Так оно и было до сталинской мясорубки. В бывшей Автономной Республике Немцев Поволжья велось образцовое хозяйство, перенимавшее заграничный опыт. Несмотря на сталинские репрессии, народ упорно строил «светлое будущее». Наше население находилось между двумя жерновами – под Гитлером и под Сталиным – вплоть до 1956 года: либо за колючей трудармейской проволокой, либо в глубокой степи. Первая делегация советских немцев постучалась в Кремль в 1965 году. Вышел Анастас Иванович Микоян и сказал: «Автономия? Не представляется возможной. У страны сейчас экономические трудности...» Как будто он не знал, что, дай этим труженикам автономию, и снова расцветет весь их край. Прошло еще четверть столетия. Одну из делегаций принял – на волне перестройки – председатель Совета Национальностей Август Эдуардович Восс. Я до сих пор не понимаю, чем все долгие десятилетия занимался этот самый Совет Национальностей, как он довел все народы Страны Советов до жизни такой? Я был в составе той делегации. Мы сказали приблизительно следующее: «Страна никак не может решить Продовольственную программу. Говорят, она раскрестьянилась. Советские немцы не раскрестьянились, да и не могли бы этого сделать уже потому, что пресс дискриминации заставил их плотно прижаться к земле. К тому же за два с лишним столетия они не утратили немецкой этики труда. В той же ФРГ два миллиона фермеров кормят всю страну, да еще и за границу продукты вывозят. Неужели советским немцам – а чем они хуже? прирожденные фермеры, любят и умеют хозяйничать по-своему, лишь бы им не мешали, – неужели нельзя вернуть им теперь уже вконец разрушенную “мелиораторами” землю, которую они считают родной?» И что же ответил нам Август Эдуардович? Я внимательно вглядывался в глаза этого человека. Вот его почти дословный ответ: «Ваш вопрос будет решаться в комплексе национальных проблем на Пленуме ЦК. А пока давайте-ка разъезжайтесь спокойно...»

Разве могут национальные вопросы решаться в комплексе? Все национальное – это область чувств, а потому индивидуально ранимо. В комплексе... Это все равно, что чохом решить все бракоразводные дела или производить одним методом операцию на всех больных сердцах. Ну что ж, ждем, что скажет Пленум ЦК. Мы – два миллиона советских немцев – никак не можем получить от ЦК и правительства ответ на гамлетовский вопрос: быть или не быть? От долгого ожидания рождаются апатия и сомнения.

Что такое интеллигенция сейчас? Боюсь ответить. Если бы в годы нэпа нам удалось сохранить старую интеллигенцию, то она слилась бы с новой и, возможно, все пошло бы иначе. Но вряд ли такое могло быть. Социализм предполагает культуру масс, их подготовленность к свободе, а этого-то как раз и не было. Бескультурная масса выдвинула люмпенов вождей, смела интеллигентов-большевиков и ударила по веками накопленным культуре и религии. И вот мы имеем то, что имеем: обездуховленную и нищую страну. Она раскрестьянена и обескультурена. Внешние признаки культуры, конечно же, есть. Но бывает ли что-нибудь более противное, чем недоучка, поглаживающий корешки никогда не читанной им Библиотеки всемирной литературы? А какое чванство на его физиономии, когда он садится за руль личной машины – это всем настолько знакомо, это повальное явление, как всеохватывающее пьянство и разгильдяйство. Падение внутренней духовной культуры наблюдалось все последние десятилетия. Оглядываясь на судьбы редких настоящих интеллигентов, я не вижу ни одной удачной, счастливой судьбы – обязательно какое-либо крушение, в личном ли, в общественном ли плане. Новой интеллигенции не может быть без старой, а мост между ними разрушен.

На кого наша страна может опереться? На праведников, они есть везде, среди людей и умственного, и физического труда, много их и на селе. Совсем по Солженицыну: «Не стоит село без праведника». Только праведники могут спасти страну. Нельзя не видеть, как в последние годы все наши люди рванулись к внутренней духовной культуре. После повального «вещизма», задурманившего нас в застой, наступает похмелье. От информации, от литературы, скрытой от народа десятилетиями, от публицистики, вскрывающей язвы общества, у всех нас болят и головы, и сердца. Это надо пережить. Это трудно.

Так бы хотелось хлебнуть сладкого дурмана лжи, успокоить душу. Но нет, именно тут праведники не должны давать обманутому в былые годы народу отходить на старые рубежи. Самое тяжелое наследие лжи – старое понимание «дружбы народов»: дескать, есть великий советский народ, он сливается из многих и многих народов, постепенно утрачивающих свои языки и традиции и переходящих на «межнациональный язык». Ориентир – Центр! «Всем известно, что Земля начиналась от Кремля». От Кремля, от сталинской трубочки тянулись бикфордовы шнуры к пороху межнациональных отношений. Они были глубоко упрятаны в землю. Ветер перестройки обнажил их – по ним побежал огонь. Это же надо так перемешать все этносы, все народы, что куда ни глянь – гремучая смесь. Конечно, она не была бы так опасна, если бы народы были зажиточны. Антилопы не убегают от сытого льва. Сытое человечество не проявляет обычно особой агрессивности. Опаснее нищета, опасно всеобщее бескультурье, каким-то боком проявившее себя и на Съезде народных депутатов.

Праведники могут сделать многое для предотвращения межнациональных конфликтов. Им теперь открыты пресса и митинги. Но их голоса потонут в хаосе, если не будут поддержаны правительством. Мы перестраиваем свой советский дом. Пока в нем царят порядки огромной коммунальной квартиры. Как часто в такой квартире царит тиран – ответственный квартиросъемщик, натравливающий все семьи друг на друга, путающий отношения людей! Пора бы уже каждому народу иметь собственную квартиру, распоряжаться в ней самому, по собственному усмотрению. Я не призываю к дроблению человечества, просто каждый человек, а тем более народ хочет, может и должен жить по-своему. У каждого народа свой характер, свои традиции. Так повелел Бог, которого мы пока не познали, но храмы которого уже успели разрушить. А ведь нельзя поднимать руку на непознанное, прятать от народа Библию и навязывать ему Краткий курс истории ВКП(б), скрывать книги писателей-праведников, кому дан дар провидцев. Нельзя ставить стену перед общечеловеческими ценностями, прятаться за колючей проволокой от достижений других стран и континентов, какие бы там ни были общественные формации.

Что касается народов СССР, то в сложившихся обстоятельствах оскудения национальных культур придется нам размежеваться во имя единения. Почему? Полуграмотные народы не могут обогащать друг друга. Что могут дать друг другу нищие культуры?

Вебер Р. Расплата за утопии. «Дружба народов», М., 1989, № 12.

в начало

Вальтер Шубарт

НЕНАВИСТЬ К НЕМЦАМ

Есть два явления, которые принадлежат к самым странным во всей истории культуры: ненависть к евреям и к немцам. Два народа, которые внесли в духовные приобретения человечества больший вклад, чем другие, и которые в главных чертах определили облик человеческой культуры, являются предметом почти всеобщей устойчивой ненависти, хотя их духовные или моральные достоинства не отрицаются и вряд ли могут отрицаться. Это – нечто очень необычное, чего не объяснить в нескольких метких фразах. Причины его должны корениться очень глубоко, и попытки вскрыть их не могут оставаться поверхностными.

Чтобы справиться со столь трудной проблемой, надо иметь в виду две вещи: прежде всего тот факт, что ненависть к немцам и евреям направлена не против определенных форм государственной власти или их руководства, не против отдельных методов или мероприятий правительства, а против самой сущности этих народов. (Смена государственной формы объясняет, самое большее, колебания ненависти к немцам, но не ее существование.) Правда, в последнее время, в виду идеологического размежевания, вопросу государственной системы придается повышенное значение: там, где народы срослись с определенной государственной системой настолько, что их смешивают с нею, возникает опасность, что ненависть к государственной форме перерастет в ненависть к ее национальным носителям. Второй особенностью ненависти к евреям и немцам является ее временная и пространственная протяженность. Народы, питающие друг к другу обоюдную ненависть, особенно если они соседи, бывают всегда. Но что в 1914 году более всего поразило немцев, и не могло не поразить, так это не столько сила, сколько, прежде всего, то единодушие, с которым ненависть к ним выражалась почти на всем земном шаре. Та же участь довольно часто постигает и евреев в ходе их длительной мучительной истории.

Могут возразить, что ненависть к немцам в 1914 году планомерно раздувалась проанглийски настроенной мировой прессой. Безусловно, но никакая травля не имела бы стойкого успеха, если бы не опиралась на соответствующие настроения в душах людей. И это то состояние душ, которое я связываю с понятием «ненавистности» немцев, – то глубокое, подспудно набухающее недовольство народов, которое в любой момент, при удобном внешнем поводе, может разразиться дикой ненавистью, в которую превращается зачастую молчаливая, но всегда действенная антипатия, не всегда достигающая градуса ненависти, но способная быстро и легко достигнуть его при необычных обстоятельствах. В таком более широком и несколько смягченном смысле готовности к ненависти и надо понимать понятие «ненавистности» немцев.

Возникает вопрос: не имеет ли ненависть к евреям и к немцам одни и те же корни; и нельзя ли из сущности одного явления вывести заключение о сущности другого? Ведь евреев и немцев очень часто сравнивают друг с другом – и при всех основополагающих различиях – находят заметное сходство. Например, это отмечали Гете, Луиджи Амброзини, Богумил Гольц, Кюрнбергер и др. Современная ненависть к евреям работает преимущественно с биологическими и экономическими доводами. Но они недостаточны для объяснения ее динамики. Корни антисемитского движения уходят скорее в религиозную почву Средневековья. Готический человек ненавидел в евреях определенный человеческий тип. Он ненавидел в них потомков Иуды, народ, распявший Христа, а потому выталкивал евреев из своей среды на обочину человеческого общества. Европа не смогла бы сегодня так возненавидеть евреев, если бы в течение христианских столетий готической эпохи она не привыкла, постоянно упражняясь в этом, видеть в еврее окончательно отвергнутого! (Иначе почему же нет такой ненависти к арабам, хотя и они семиты?) Политический антисемитизм – это только секуляризация религиозной ненависти к евреям. Как и все направления в культуре, она поддалась секуляризации, отказалась от своей религиозной формы и обрела в ходе всеобщего развития материалистические формы, скрывшие сакральные источники, из которых антисемитизм питается и сегодня, не сознавая того. Исходя из этого, сравнение между ненавистью к немцам и к евреям кажется неправомерным, поскольку немцы не испытали трагической судьбы быть нехристями в среде христианской культуры.

Как сами немцы относятся к тому, что их ненавидят?

Здесь можно выделить три группы. Самую большую составляют равнодушные. Это представители «островной» точки зрения, свойственной человеку «точечного» чувства: мы творим, что хотим. Это очень удобно, но политически – глупость, этически же – никак не признак склонности к самокритике. В 1914 немцам пришлось признать, что репутация, которой пользуется нация, и мировое общественное мнение, которое атакует ее со всех сторон, являются реальным фактором политики. – Как немец в отдельности, так и нация в целом не придают особого значения тому, чтобы их любили. Поэтому немцы не страдают от того, что их ненавидят, и не размышляют ни о ненависти, ни о ее причинах. Им хочется, чтобы немецкий народ уважали, чтобы им восхищались, но самое главное – чтобы его боялись. Многие немцы воспринимают ненависть к себе даже с некоторым удовлетворением, видя в этом косвенное подтверждение своей значимости, проявление чужого страха других перед немецкой мощью или зависть к немецким успехам. Пусть ненавидят, лишь бы боялись.

В этом пункте первая группа соприкасается с другой, которая видит в ненависти к немцам трагическое следствие немецкого превосходства в духовных и нравственных вещах: дурное мира ненавидит хорошее мира в лице немцев. Германия, наподобие того, как это было возвещено новорожденному Иисусу, есть знак, которому непременно будут противоречить, оплот чистоты на сплошь запачканной земле; она причастна к судьбе всего возвышенного, к тайне Иова – незаслуженным страданиям праведного. Наконец, третья группа выводит ненависть к немцам из ложных представлений, которые якобы мир создает себе о немцах. Если вторая группа говорит: они ненавидят нас, потому что знают нас (наше превосходство), то третья говорит: они не знают нас, кабы знали – не ненавидели бы. Они ненавидят ложные представления, которые они составили о нас. – Все три мнения совпадают в том, что они являются попытками оправдания немцев и одновременно доказательством чрезмерного самомнения. Факт ненависти к немцам признается, но вопрос о вине в этом немцев не поднимается. Немец, как и еврей, не склонен искать причины ненависти, которую к нему питают, в собственных недостатках.

Пожалуй, чаще всего он объясняет ненависть к себе завистью других. Поскольку он сам очень склонен к ненависти, вполне понятно, что неприязнь к нему других народов он объясняет в основном недоброжелательством. Но это не имеет отношения к сути дела. Если бы все зависело от зависти, то англичане и французы, давно добившиеся еще большего политического и экономического могущества, должны были испытывать на себе большую ненависть, чем немцы. Зависть, конечно же, не причина ненависти к немцам у французов, североамериканцев и менее всего – у славянского мира, где она особенно глубоко проникла в души целых поколений.

Самой главной причиной ненависти к немцам является их высокомерие, которое по степени и по форме отличается от национальной гордости других народов – от расового высокомерия англичан, хвастовства итальянцев и французов. Перед иностранцами немец старается выделиться и показаться важным еще больше, чем перед своими соплеменниками. При этом он тем чаще подчеркивает достижения своей нации, чем меньший вклад внес в нее сам. Выдающаяся личность пытается блеснуть своими личными достоинствами. Середнячок, не могущий продемонстрировать таковых, облекает свою потребность прихвастнуть в одежды национальной гордости, которую он выставляет напоказ столь надменно и бестактно, как это нигде не встречается в негерманском мире. Француз смягчает свое сильное национальное самолюбие вежливыми манерами в личном общении, чарующей любезностью, за которой оно почти не заметно. Немец же демонстрирует его перед носом иностранца грубо и без капли юмора. Именно недостаток смягчающих обстоятельств не прощается немцу и создает ему славу грубого, нецивилизованного человека. Непрерывные сравнения, посредством которых иностранцу напоминают, что немец превосходит его, – непригодное средство для того, чтобы привлечь его симпатии к немецкой сущности Он чувствует, что здесь не добиваются его расположения, а всего лишь призывают его в свидетели немецкого превосходства.

Немец за границей – явление непривлекательное.

Несчастье для немецкой репутации в том, что за границу устремляются не только высокообразованные умы, но прежде всего – представители широкого бюргерского среднего слоя, в котором особенно выпирают отталкивающие немецкие качества. В противоположность Франции, Италии и Англии – Германия ежегодно отправляет в другие страны огромные толпы любопытствующих обывателей, которые своим надменным или неуклюжим поведением, своей общественной неуверенностью, неподобающей одеждой и прочими изъянами вызывают насмешки местных жителей. Из таких единичных случаев делается отрицательное и в своем обобщении ложное суждение о нации в целом. Столь же злополучен и тот сорт людей, в руки которых прежде всего и чаще всего попадает иностранец, очутившийся на немецкой земле. Это тип грубого фельдфебеля, который по окончании военной службы занимает гражданский пост. И это как раз те самые посты, с которыми иностранцу приходится сталкиваться! Эти грубияны встречаются иностранцу в качестве таможенника на границе, кондуктора в поезде, дежурного станции на вокзале, полицейского на улице, секретаря в паспортном бюро, контролера в трамвае, портье и служащего в учреждениях – начиная с министерства и кончая тюрьмой. Повсюду встречает иностранца единообразно воспитанный тип фельдфебеля – то есть единообразно грубое обращение. – О том, какое впечатление производят немцы на иностранцев, наглядно рисует в своих записках врач Пирогов, называя немецкое чванство невыносимым. (К мнению столь благородно мыслящего человека немцам следовало бы прислушаться тем более, поскольку его почитали и признавали современные ему немецкие врачи; Е. Блосс, в частности, подчеркнуто ссылается на опыты, которые проводил Пирогов в Крымской войне с излечением раненых на открытом воздухе.)

У свободолюбивых наций немец пользуется дурною репутацией особенно из-за того недостойного способа обращения, которое он допускает и вынужден допускать по отношению к себе со стороны чиновников, а также из-за принудительности немецкой общественной жизни в целом, с ее обилием запретов. Неприятие германства англосаксами объясняется в первую очередь этим обстоятельством. Германия представляется им оскорблением их политического идеала свободы отдельной личности. Вот почему в 1914 году массы в великих западных демократиях смогли быть мобилизованы под знаком идей 1789 года против закоснелых остатков абсолютизма. Можно предвидеть, что и в будущей войне они будут маршировать под подобными лозунгами.

Немцам неоднократно ставилась в укор их чрезвычайная жестокость. Особенно со стороны славян, которые долго страдали под немецким владычеством – поляки, чехи, литовцы, латыши, – у них это убеждение всеобщее, а также у тех народов, которые имели с немцами военные распри, например, у французов. Да и в Италии «немецкая ярость» стало обиходным выражением. Несомненно, немцы жесткий и бесцеремонный народ, однако, по отношению к друзьям они ведут себя не иначе, как по отношению к равным себе. Движущая сила – всегда нещадный эгоизм. То, что в войнах немец свирепствует беспощаднее других наций, представляется мне бездоказательным. Война везде разнуздывает зверя. Мне кажется даже, что привычка немца к порядку и дисциплине сохраняется и на войне, удерживая его сильнее, чем других, от самовольных злодеяний. Конечно, там, где в виде исключения военная дисциплина ослабевает или расшатывается, может статься, что немец погружается в более дикое состояние души. Человек нормативной культуры, тысячекратно скованный, имеет настоятельную потребность превратиться при случае в хищного зверя, чтобы вновь освежить свои подавленные инстинкты.

То, что иностранец принимает за жестокость в немце и чего в изумлении чурается, это предельная предметная деловитость – самая глубокая из всех причин ненависти. Немец не ищет радости в мучении других – только это было бы жестокостью – нет, он безжалостно, без всякого человеческого чувства, продолжает свое дело – пусть хоть тысячи от этого погибнут. Он поступает так не для того, чтобы вызвать страданье, но он делает это, не задумываясь над тем, вызывает ли это страданье. Это не садизм, это холодность сердца, бездушие. Возможно, эта немецкая форма жестокости самая ужасная из всех потому, что здесь нет упоения кровожадностью, за которым обычно следует естественное изнеможение или даже нравственный акт раскаяния. Холодная деловитость – не потребность сердца; она сопровождается сильным чувством долга и постоянно подстегивается им, когда появляется желание остановиться. С той же самой заледенелой душой иностранец сталкивается, когда встречается с немцем не как военный или политический враг, а как деловой конкурент.

Немец работает неустанно, с железной целеустремленностью, которую, кажется, не может поколебать ни слабость, ни усталость, ни какая-либо человеческая потребность – это точный, бесчувственный, бесчеловечный автомат, который навязывает своим соперникам ненавистные условия жизни и борьбы и вынуждает их принять этот стиль жизни, который для них непереносим и который они презирают. Это немцу не прощается! Своим деловым фанатизмом он лишает мир его естественной красоты, радости и полноты жизни, превращая его в темницу долга. Немец делает из мира предприятие. Это проклятье деловитости, которое бьет по немцу в виде всеобщей антипатии. Однако, здесь своеобразным способом проявляется уравновешивающая справедливость природы. А именно: те самые свойства, которые вызывают во всем мире ненависть к немцу, делают его способным к противостоянию их роковым последствиям. Именно эта бездушная деловитость делает его недосягаемо выносливым и производительным. Без этого с 1914 года он не смог бы выдержать четырехлетнего давления превосходящего противника, правда, ему и не пришлось бы его выдерживать, потому что против менее ненавистной нации не образовался бы столь сплоченный фронт культурных народов. Полная противоположность этому – русские. Кроме французов, пожалуй, ни один другой народ земли не был столь любим и восхваляем другими народами, как русские. Даже немцы – среди их друзей. (Карл Нетцель считает особым благоволением к нему судьбы то, что ему удалось прожить среди русских два десятка лет.) Теплая человечность русских вызывает к ним искреннюю симпатию у тех, кто их знает. Немца его деловитость делает ненавистным для других, зато дееспособным. На русского же везде смотрят благосклонно, зато он слишком легко оказывается несостоятельным.

Разумеется, немец не соответствует полностью той картине, которую другие народы составили о нем. Но он дает им повод для этого. Он поставляет элементы своей ненавистности. А то, что к этому преувеличенно добавляется недоброжелательностью и политическими расчетами, особенно в военное время, – это уже отягощает совесть не ненавидимых, а ненавидящих.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28