1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28

Шестерня, которая приводит в действие тот своеобразный механизм из национализма и социализма, под обломками которого рискуют оказаться многие миллионы людей, – это категория собственности. Принципиальным для социализма нашего типа оказался его бессобственнический характер. С ликвидацией частной собственности на орудия и средства производства и провозглашением так называемой общенародной собственности в стране сложилась уже и без нас отлично описанная ситуация, когда нет ни собственников, ни собственности. Это обстоятельство хорошо объясняет, почему при формировании всех без изъятия национальных (или национально-государственных) движений прежде всего встает вопрос об этнической (или национальной) собственности: создать собственника на пустом месте невозможно. Дожидаться общесоюзного кадастра долго, да и незачем. Поэтому во всех регионах страны сразу начался – должен был начаться! – дележ фантомной собственности: этнической территории – здесь легче всего разделиться на «коренных» и «пришлых», здесь зверь национального возрождения показывает свои коренные, а не молочные зубки. Реальный противник – государственная экономическая система – подменен мнимым или, лучше сказать, мнимо воплощенным чужаком.

Оказалось, что страна в целом не принадлежит данным конкретным людям, эту страну населяющим, – вот фундаментальный вопрос, без понимания которого невозможно объяснить остервенелую войну враждующих толп за административно-территориальные границы, демаркация которых не меняла и не сможет ничего изменить в судьбе данного конкретного человека. Но поймет он это потом, когда прольется его или чужая кровь, когда потеряет близких. И тогда отжившие государственные формы еще и попробуют гальванизировать, лишь бы только не показать ослепленным людям подлинный источник их недовольства и бед.

Другой фантомной целью национальных движений мне представляется так называемая национальная культура. И тут было бы достаточно сказать, что культура не может быть чьей-то собственностью, потому что она процесс, а не результат только. И все-таки попробуем рассмотреть эту проблему подробнее. Народ, состоящий из одного или нескольких этносов, конечно, творит культуру. Но сотворить или творить нечто – не значит иметь это в своем распоряжении. Более того, последующие поколения, корнями связанные с одним культурным наследием, ветвями переплетаются с другими культурами. Можно ли, например, говорить о чьих бы то ни было преимущественных правах на древние цивилизации Средиземноморья? Например, на мифологию? Если школьники на севере Европы лучше знают Гомера, чем их сверстники на Балканах, то значит ли это, что они присвоили чужую собственность? В еще большей степени абсурдность такого рода постановки вопроса проявляется при попытке национальных движений обосновать особые этнические права на «веру отцов»... Можно сколько угодно закапывать в землю освобожденные от коры ветви – корнями они от этого не станут. Национальная идея заставляет сотни тысяч людей заниматься именно этим бессмысленным делом: «Мы пришли сюда еще в IV веке, когда вас тут и помину не было». Разумные доводы в споре с человеком, отождествляющим себя со своими далекими предками, едва ли продуктивны: сплошь и рядом даже брат оспаривает у брата право считаться сыном общего отца.

Современные национальные движения в СССР связаны с тем, что их можно в духе недавнего прошлого назвать «завершающим этапом разоблачения культа вождя», лично ответственного за безмерные страдания всех народов страны: не об одном народе в печати последних месяцев можно было прочитать, что он пострадал от сталинских палачей, «как никакой другой»: это говорят о русских и евреях, о грузинах и крымских татарах... Так вот, я уверен, что все старания «свалить Сталина», с одной стороны, и найти рациональное зерно в иррациональной стихии национализма, с другой, останутся безуспешными до тех пор, пока у нас процветает еще более страшный культ: культ «народа», культ народной «правоты» и «народной мудрости». Тут дело обстоит так же, как с собственностью: народ – это все и никто, это самая опасная из всех социальных абстракций, поскольку именно во имя народной пользы веками уничтожались конкретные живые люди. Пройдоха, прорвавшийся к микрофону, всегда найдет дорогу к сердцу человека толпы, обращаясь к самым обыкновенным животным инстинктам, которых не лишен каждый нормальный представитель нашего биологического вида. Более того, во всем, что касается различных сообществ, людская толпа гораздо ближе к стаду бабуинов, чем, например, к симфоническому оркестру или бригаде строителей. События в Сумгаите и Фергане, Алапаевске и Новом Узене, кажется, не могут оставить на этот счет никаких сомнений. Применительно к этническому сообществу культ народа означает сознательное пробуждение элементарного стадного инстинкта, имеющего один-единственный логический и исторический выход для всех «ненаших»: депортацию или газовую камеру. А если кто не захочет?

Поначалу мерзостность различения людей по национальному признаку не бросается в глаза, особенно там, где народ-возрожденец противопоставляет себя какой-то безродной швали, не желающей приобщаться к его культуре. Шваль эту, конечно, надо поставить на место за все прошлые страдания и нынешние неудобства. Сколько раз мы это слышали! Еще живы люди, видевшие, как обещали очистить землю от помещиков, от мироедов и капиталистов, а тем временем пробуждали и воспитывали дремлющие в каждом народе подлинное зверство, готовность и радость убить и быть убитым. Достижение народных чаяний «любой ценой» и «собственными руками» привело к беспрецедентной бойне с начала до середины столетия в нашей стране. Выпущенный на свободу «народный человек», «простой мужик» (дехканин, рабочий, труженик), обожествивший производительность своего труда и свою простоту, следуя своим «единственно верным» путем, совершил бессчетные преступления: брат против брата, сын против отца и отец против сына. Провокация выродившегося аристократического режима была только первым танцем на этом балу смерти.

Переделить природные богатства и гражданские права, отделить «чистых» (например, «коренных» или «высококультурных») от «нечистых» (например, «приезжих» или «лимитчиков»), загнать и без того довольно жалкую и малограмотную интеллигенцию в болото национальной идеи – это значит разнуздать народного зверя на новый виток насилия, к которому, увы, готова сейчас страна. Но народный человек, следующий инстинкту, тот же невменяемый; а вот интеллектуал, способный отдать себе полный отчет в причинах и следствиях своей деятельности и все-таки подстрекающий – преступник.

Одновременное признание многонационального характера всех союзных республик и трехкратное увеличение их числа позволит поставить уже не вопрос о том, где размещать беженцев, как это получилось теперь, но проблему выработки конкретных правовых норм, обеспечивающих приоритет личности – с ее моно-, поли- или вовсе безэтнической ориентацией – перед любыми, этническими в том числе, сообществами. Невольники же национальной государственности не оставляют камня на камне именно от собственной национальной культурной традиции. События последнего времени во всех регионах страны показали, что именно на соловьях национального возрождения лежит ответственность за политическую деградацию нации: конечно, поощряемая на погромы толпа несравнимо хуже законодательного органа, принимающего дискриминационные законы, но политическое расстояние между ними ничтожно. И там и тут волчьи права большинства соседствуют с овечьими правами меньшинств.

И если б я мог, я сделал бы единственным лозунгом нашего совета слова Ибсена из «Врага народа»: «Меньшинство всегда право».

Гусейнов Г. Стоит ли подключать канализацию к водопроводу? «Дружба народов». М, 1989, № 12.

в начало

Дмитрий Фурман

КАРАБАХСКИЙ КОНФЛИКТ: НАЦИОНАЛЬНАЯ ДРАМА И КОММУНАЛЬНАЯ СКЛОКА

ВЕЛИКИЕ КОНФЛИКТЫ между нациями подчиняются в основном той же логике, что и «маленькие» конфликты между семьями или индивидами. Народ в целом не может быть умнее и добрее, чем его «средние» представители, наоборот, поведение народа часто оказывается более иррациональным, более подчиненным архаичным импульсам, чем поведение простых людей (ясно, например, что средние немцы или русские были значительно лучше и «нормальнее», чем гитлеровский и сталинский режимы). Поэтому если мы хотим разобраться в карабахском конфликте, то следует исходить из более или менее знакомой всем нам ситуации – ссоры в коммунальной квартире или соседей в деревне, или на работе.

Это не «редукция» великого и романтического к прозаическому и низменному, ибо коммунальная склока – тоже трагедия, здесь также мучают друг друга люди, также обманывают друг друга и сами себя, здесь та же последовательность долго накапливаемого раздражения (не столько на соседа, сколько на всю судьбу, на всю тяжелую жизнь, своеобразным символом которой оказывается сосед), затем внезапной вспышки и наконец – долгих мучений, скрываемых от самих себя сожалений и поисков выхода из становящейся все более невыносимой ситуации. Борьба наций – «масштабнее» коммунальной склоки чисто физически, но отнюдь не «глубже», не «умнее», не «возвышенней». Она, если так можно выразиться, трагичнее количественно, а не качественно.

И это не упрощение, ибо склока может иметь очень глубокие основания. Чтобы разобраться, почему сосед А поссорился с соседом Б, может потребоваться изучение их биографий, психологии и т.д. Здесь столь же трудно (или даже просто невозможно) дойти до «исторической правды» – кто первый начал, сознательно ли провоцировал сосед А соседа Б, ставя свою кастрюлю на его конфорку, или просто не подумал, и действительно ли эта конфорка искони и по праву принадлежит соседу Б.

Конфликт соседних наций и конфликт соседских семей или просто индивидов имеют общую природу. Просто «физические» параметры конфликта наций и остатки народнических и национально-романтических идеологий в нашем сознании способствуют «романтизации» национальных конфликтов. И наоборот, повседневность и скромные масштабы частных склок порождают отношение к ним, как к чему-то прозаическому и пошлому, подобно тому, как в средние века склока феодалов мыслилась чем-то очень возвышенным и могла воспеваться поэтами, а драка крестьян – чем-то низменным и могла изображаться этими же поэтами лишь фарсово, комедийно.

Попробуем же, отрешившись от традиционных представлений о «великом» и «низменном», обрисовать логику и динамику карабахского конфликта как логику и динамику склоки.

В ЛЮБОМ КОНФЛИКТЕ всегда есть несоответствие формальных, внешних причин и причин глубинных, лишь частично осознаваемых или даже вообще не осознаваемых.

Скандал всегда имеет какую-то конкретную и рациональную причину. Он всегда из-за чего-то – из-за кастрюли, которая ставится на чужую плиту, кур, за которыми не смотрит сосед и они лезут в чужой огород, и т.п. Сознание участников конфликта, как правило, удовлетворяется этими объяснениями и фокусируется на них. Кастрюля или куры могут вытеснить из сознания человека все остальное, сконцентрировать и «структурировать» все его мысли и чувства. Но трезвое размышление обязательно покажет, что конкретная и рациональная причина не способна объяснить вспыхнувшей ссоры. В других коммунальных квартирах, например, кастрюли ставятся на любые свободные конфорки, и никаких скандалов не возникает, да и в этой квартире так было раньше, но почему-то скандалов не было. Далее, само несоответствие причины и следствий – страшного и мучительного для всех скандала и всегда относительно «пустяковой» причины – говорит о том, что эта причина не может быть объяснением, что когда сосед А убивает соседа Б из-за того, что его куры залезают в огород, это «из-за» ничего не объясняет. Конкретная причина в таких случаях – это скорее предлог, предлог, ставший символом, структурировавшим сложнейшие психические процессы.

В карабахском конфликте мы видим то же несоответствие внешних, формальных и «проговариваемых» причин и причин глубинных, «не проговариваемых» и даже неосознаваемых. Внешне все представляется очень несложным. Есть НКАО, большинство населения которой составляют армяне и которая территориально фактически примыкает к Армении, но входит в состав Азербайджана. Армяне – и карабахские, и некарабахские – считают, что это несправедливо, и на рубеже 1987–1988 годов начинается массовое движение армян за передачу НКАО от Азербайджанской ССР Армянской ССР. Далее разворачивается цепь событий, приведших к теперешней ситуации, когда нет уже ни Армянской ССР, ни Азербайджанской ССР, а есть независимые Армения и Азербайджан, ведущие полномасштабную, с применением танков и авиации, войну, в ходе которой убито и бежало или было изгнано из родных мест и в Армении, и в Азербайджане значительно больше людей, чем все население Карабаха. Ясно, что роль первоначальной и формальной причины здесь совершенно аналогична роли прохода соседских кур в огород, повлекшего за собой поножовщину.

Сам по себе факт компактного проживания армян в Азербайджане на примыкающей к Армении территории не может быть необходимым и достаточным объяснением конфликта, ибо есть громадное количество примеров, когда ситуация – совершенно аналогична, а никаких конфликтов нет. У карабахских армян, правда, были еще и многочисленные конкретные претензии к Баку (трудности с приемом ереванского телевидения, невнимательное отношение Баку к армянским историческим памятникам и то, что ряд из них азербайджанцы объявляли древнеалбанскими, а не древнеармянскими, и т.д.). Но совершенно несомненно, что положение армян в Карабахе было лучше и они обладали большими правами, чем, например, азербайджанцы, так же давно и так же компактно проживавшие в Армении, в Зангезуре, как армяне – в Карабахе, но никакой автономии вообще не имевшие. Между тем никакого движения за присоединение к Азербайджану или хотя бы за автономию армянские азербайджанцы не создали; они были в 1988 году выкинуты из Армении, и сейчас все о них позабыли. Армяне в Грузии, в Ахалкалаки, проживают так же компактно, так же на территориях, примыкающих к Армении, и точно так же не пользуются никакой автономией. Но настоящий, кровавый конфликт возник все же с Азербайджаном, а не с Грузией. Кроме того, каковы бы ни были претензии карабахских армян, приведшие к конфликту, ясно, что эти претензии абсолютно не соизмеримы с непредставимыми во время возникновения конфликта его последствиями и всеми теми страданиями, которые пришлось пережить и им, и населению Армении и Азербайджана. Поэтому список претензий карабахских армян начала 1988 года в той же мере не способен ничего объяснить, как и подробное перечисление произведенных курами потрав не может объяснить последовавшей поножовщины. И уж тем более не объясняют конфликта все те горы обвинений и оскорблений, которые нагромоздили обе стороны, совершенно аналогичные тем потокам грязной брани, какими обмениваются обезумевшие соседи.

Чтобы разобраться в конфликте, мы должны отвлечься и от его формальных причин – поводов, и от его рационализации и идеологически-пропагандистских обоснований и попытаться представить психологические портреты участников, понять их психологическую динамику и особенности ситуации, в которой этот конфликт возник.

ЗАКАВКАЗЬЕ – ЭТО ДОВОЛЬНО ТЕСНОЕ «ОБЩЕЖИТИЕ», в котором по воле судьбы оказались соседями народы с очень разными культурами и разным прошлым. Нередко им трудно понять друг друга, поставить себя на место соседа и посмотреть на мир его глазами, и очень легко – обоюдно раздражаться и создавать фантастически негативные образы друг друга. Это нечто вроде тех московских квартир, где в 30–50-е годы жили вместе представители совершенно разных культур, иногда замечательно приспосабливавшиеся, но очень часто, напротив, – мучившие друг друга и превращавшие эти квартиры в подобие ада. Армяне и азербайджанцы культурно и психологически отличаются друг от друга не меньше, чем отличались оказавшиеся в одной коммуналке семья все утративших и измученных бывших дворян и семья приехавших из деревни недавних крестьян (или семья дворника-татарина, или семья перебравшихся из бывшей черты оседлости евреев).

Армяне – народ с очень древней и очень оригинальной культурой (оригинальной прежде всего из-за того, что его религия – это особая, армянская, ветвь христианства), очень сильным ощущением своей уникальности и ценности этой уникальности, но одновременно – с очень тяжелой судьбой. Когда-то, очень давно, существовали относительно большие армянские царства, воспоминание о которых одновременно и грело, и растравляло душу армян в годины невзгод, и которые превращались в их сознании во что-то совершенно грандиозное, разукрашивались фантазией, компенсирующей печальное настоящее грезами о прошлом и будущем. Но царства эти погибли давно, и уже многие столетия история армян – это история народа без государства, окруженного культурно чуждыми мусульманскими народами и подчиненного им, испытавшего множество страданий и унижений. Кто только (и сколько раз) не топтал армян и что самое унизительное – даже не борясь с ними, а борясь друг с другом, грабя их и сгоняя с места просто «мимоходом», чтобы «не путались под ногами», как это сделал Шах Аббас во время войны с турками. Кульминация этих страданий – зверский погром, устроенный армянам турками в 1915 году, образы которого вновь и вновь встают перед глазами армян.

Естественно, что у этого народа – сильное ощущение несправедливости и трагичности «армянской судьбы», комплекс культурного превосходства над соседями и одновременно – страха перед их многочисленностью и физической силой, острое ощущение униженности своего положения (когда-то был собственный дом, а сейчас – комната в коммунальной квартире), сложное и амбивалентное отношение к будущему. И ужас перед ним, перед неумолимостью «армянской судьбы», которая может принести повторение 1915 года, – и тогда время пребывания в советском общежитии будет казаться счастливым и спокойным. Смутные надежды на то, что, может быть, судьбу все-таки рано или поздно удастся переломить и стать народом, который никто топтать не посмеет, которого все соседи будут уважать и побаиваться. Такой народ – «трудные соседи», но азербайджанцы, которые сейчас искренне удивляются, чего этим соседям не хватало и для чего они все это затеяли, никогда не были в их «шкуре», никогда не переживали того, что довелось пережить армянам.

Азербайджанцы – люди с совершенно иной психологией и культурой. Они обладают значительно меньшим ощущением своей национально-культурной уникальности и ее ценности, которая девальвируется в их сознании ценностью принадлежности к громадным общностям – мусульманской и тюркской и ролью маленьких – семейно-клановых и локальных общностей. У них и в помине нет ощущения, никогда не покидающего армян, что ты окружен врагами, которые могут тебя просто уничтожить. У азербайджанцев нет великого имперского прошлого – никакой азербайджанской империи никогда не существовало – и нет компенсаторских мечтаний о такой империи. Как и другие народы мусульманской культуры, азербайджанцы относительно легко принимают реальность, уходя в «быт», в интересы семей и локальных общностей. Им очень трудно сплотиться вокруг общенационального дела, и принципиальное различие между поведением армян в Карабахе и из-за Карабаха, продемонстрировавших поразительное упорство и сплоченность, и совершенно пассивным и «страдательным» поведением азербайджанцев в Зангезуре наглядно демонстрирует различия психологии этих двух народов. Не обладая армянским упорством, порожденным чувством, что беды и страдания – в некотором роде «норма», «армянская судьба», а потому надо стойко переносить их, и главное – выжить, азербайджанцы легко вспыхивают и легко гаснут. Но азербайджанские «вспышки» могут принимать очень страшный, жестокий и бессмысленный характер. И хотя в ходе конфликта армяне показали, что древняя христианская культура отнюдь не мешает совершать чудовищные зверства, иррациональные кровавые погромные вспышки типа сумгаитской и бакинской для их поведения не свойственны. У армян и азербайджанцев, если так можно выразиться, разные типы иррациональности. Иррациональность армян относится к области мечтаний, страхов и целей, которые, тем не менее, могут очень рационально и последовательно преследоваться. Иррациональность азербайджанцев – это иррациональность быстрых эмоциональных переходов от бурной и судорожной активности к «опусканию рук», принятию реальности такой, какая она есть, и погружению в «быт».

Вот такие разные народы живут в кавказской «коммуналке»... И армяне и азербайджанцы – не монстры, какими они стали изображать друг друга, но и не ангелы, какими они стали изображать сами себя, а обычные люди, но люди – очень разные, которым жить рядом – трудно, но очень легко раздражаться на соседа и думать о том, как было бы хорошо, если бы он куда-нибудь делся.

Мы попытались – естественно, очень поверхностно – дать портреты участников драмы, которые уже в какой-то мере делают понятным возникновение в начале 1988 года скандала, перешедшего в поножовщину. Но этого, конечно, недостаточно. Надо еще понять, что подготовило вспышку, какие процессы ей предшествовали, и в какой ситуации она возникла.

ПОЧЕМУ КОНФЛИКТ возникает именно в 1987–1988 годах – ясно. До этого времени кавказская «коммуналка» пребывала под жестким и неусыпным контролем, была скорее «бараком», чем коммуналкой. Этот российский контроль, установившийся еще до возникновения на Кавказе наций современного типа, исчез на период гражданской войны в России. И как раз в это время на Кавказе вспыхнули армяно-азербайджанская и грузино-армянская (и разворачивалась армяно-турецкая) войны. После легкой победы большевиков над закавказскими государствами, предельно ослабленными раздорами, контроль установился в еще более жесткой форме, исключавшей любое открытое проявление национальных конфликтов. Но с течением времени он стал ослабевать, а с горбачевской перестройкой ослаб совсем. Период тотального контроля – это период, когда все процессы протекают латентно; когда раздражение не может иметь выхода и потому накапливается; когда бессилие в настоящем компенсируется мифами о великом прошлом и грезами о великом будущем. Ослабление же контроля и возникшая затем перспектива его полной ликвидации для армян (а активной, требующей стороной в карабахском конфликте, естественно, являются армяне) означали, что все накапливавшиеся страхи и мечты «приблизились к реальности». Весь сложнейший амбивалентный строй армянских чувств – страх свободы, которая неизбежно является свободой не только для тебя, но и для твоих бывших и потенциальных насильников, и надежда, что, может быть, на сей раз судьбу удастся переломить, взять ее в свои руки, стать не «объектом», а «субъектом» истории, – со страшной силой устремляется наружу.

Понятно и то, почему этот напор устремился не против каких-то других соседей, а именно против азербайджанцев. Азербайджанцы – отнюдь не главный исторический враг и злодей армянской истории. Для Х. Абовяна, например, таким врагом были персы (а не турки, изображавшиеся им чуть ли не сочувственно). После 1915–1920 годов в армянском сознании на первое место, естественно, выходят турки, память о 1915 годе вытесняет память о других бедах и насилиях. Определенную роль при этом играла и Москва, которая для обеспечения лояльности армян в какой-то мере помогала культивировать эту память – «вот от чего вас спасла Красная Армия и вот что вас ждет без России». Но в 1988 году Армения не была независимое государство. Воевать с турками армяне не могут (не говоря уже о том, что Турция входит в НАТО и вообще – сильная страна). В 1988 году армяне могли бороться лишь с каким-то внутрисоюзным и относительно слабым «эрзацем», «суррогатом», «символом» темных сил армянской истории.

Теоретически это могли бы быть и грузины. В 1918–1920 годах армяне боролись за территории, на которых они компактно проживали и проживают, но которые остались за Грузией. Эти территории вообще-то при каких-то обстоятельствах могли бы стать таким же источником конфликта, как и Карабах, и в 1988–1989 годах такой конфликт действительно намечался. Но конфликт с Азербайджаном был значительно более естественен и, если так можно выразиться, удобен. Во-первых, азербайджанцы этнически очень близки к туркам, в 1918–1920 годах были их союзниками и исповедовали идеологию пантюркизма. Их очень легко представить себе теми же самыми турками, которые устроили резню в 1915 году. (И это стало уж совсем просто, когда в обезумевшем, неожиданно для себя столкнувшемся с мощной армянской кампанией Азербайджане происходят сумгаитский, а затем и бакинский погромы и когда позже, чем армянское, и во многом как реакция на него, массовое националистическое движение в Азербайджане вновь принимает «тюркистскую» ориентацию.) Во-вторых, по причинам, которые сейчас являются предметом армяно-азербайджанской полемики, Карабаху Москва в 20-е годы предоставила статус автономной области, которого не имели ни заселенные армянами территории в Грузии, ни заселенные азербайджанцами – в Армении. Такой статус как бы подразумевал, что у армян есть особые права на карабахские земли, и свидетельствовал об этом перед всеми. А о том, что в Армении тоже есть земли, населенные азербайджанцами, большинство жителей СССР узнало только тогда, когда тех оттуда выгнали. Наконец, в-третьих, в борьбе с Азербайджаном армяне могли рассчитывать на поддержку влиятельных сил во всем СССР и даже во всем мире. В СССР в это время доминируют «антиимперские» и «западнические» настроения. Любой конфликт с любыми властями, любое проявление самостоятельности вызывают сочувствие. Уже это обеспечивало армянам поддержку. Но армяне – еще и христианский народ, с мощной западной диаспорой, почти «западный» народ, а азербайджанцы – мусульмане и вдобавок – шииты, единоверцы Хомейни, а следовательно – потенциальные «фундаменталисты». Доминирующие «западнические» настроения работали в пользу армян и «подбадривали» их.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28