<<<     ΛΛΛ     >>>   

553
В конечном счете Аденауэр вынужден был все же отступить [52, с. 95, 125-126].
Но тем не менее сопротивляться всеобщему давлению на либеральные основы экономического курса Эрхарду было крайне сложно. Даже западные союзники, которые вроде бы должны были радоваться тому, как быстро развивается рыночное хозяйство в Германии, оказывались на практике далеко не всем удовлетворены. С 1950 по 1953 г. они направили в правительство ФРГ в общей сложности 78 требований об изменении экономического курса [52, с. 113].
Вдвойне осложнило положение то, что в этот момент в США, считавшихся оплотом свободного рынка, администрацией Гарри Трумэна было принято решение о временном замораживании цен и зарплат. Эрхард, который никогда не скрывал своих симпатий к США в целом и к американской экономике в частности, который мог заявить, скажем, о том, что «Германия хочет стать первой европейской американской страной» [247, с. 285], теперь как бы оказывался вдруг «святее самого папы римского».
Конечно, Эрхард не был совсем уж одинок в этот сложный момент. В частности, крупный немецкий экономист Вильгельм Рёпке в 1950 г. подготовил для сомневавшегося в эрхардовской стратегии Аденауэра специальный доклад, где научно подкрепил рыночную направленность преобразований(1) [178, с. 47].
И тем не менее в известной степени Эрхарду опять пришлось пойти на компромиссы, допустив нелиберальные ограничения во внешнеэкономической области. Импорт стали лицензировать, и разрешение на ввоз сырья давалось далеко не всем. Кроме того, было установлено требование депонировать в немецких марках сумму в размере 50% эквивалента иностранной

(1). В Германии шутили, что канцлер получает экономическую информацию от своей домохозяйки после того, как та возвращается из магазина. В этом смысле проделанный Рёпке серьезный научный анализ был явно не лишним.

554
валюты, затребованной для импортных операций. В начале 1951 г. издали так называемый закон об охране хозяйства, предоставляющий правительству возможность вмешиваться в хозяйственные вопросы. Наконец, была предпринята и вовсе антирыночная мера, вряд ли вызывавшаяся хоть какой-то необходимостью: сформировали фонд поддержки приоритетных отраслей, средства в который собирали за счет ни в чем не повинных и, судя по наличию у них денег, весьма полезных для страны предприятий. Однако в целом министр экономики верил в рыночную систему, верил в расширение германского экспорта — и оказался прав.
Рынок выправил платежный баланс буквально за несколько месяцев, и активное вмешательство государства в рыночное хозяйство на практике просто не потребовалось. Уже с 1951 г. германский экспорт в страны ЕПС превысил импорт, а затем с каждым годом положительное сальдо стало увеличиваться [246, с. 61-62, 281].
Макроэкономическая стратегия Эрхарда победила. В условиях быстрого роста ВВП и сокращения безработицы (к 1960 г. она упала до 1,3% экономически активного населения) никто уже всерьез не посягал на ту финансовую стабильность, которую министр экономики положил в основу своей системы социального рыночного хозяйства. В результате инфляция в Германии в период 1950-1958 гг. составила в среднем 3,4% в год, что было ниже, чем в любой другой стране Организации европейского экономического сотрудничества (ОЕЭС). Там данный показатель в среднем составил 5,5% [355, с. 18].
Тем не менее нельзя сказать, что правительство осуществляло полностью либеральную экономическую политику. Эрхард по-прежнему стоял на позициях допущения государственного регулирования в тех масштабах, которые не нарушают общего макроэкономического баланса и не заставляют прибегать к проинфляционным мерам стимулирования экономического роста. Государство расходовало значительные средства на поддержку экономики (например, в сфере жи-


555
лищного строительства). После 1954 г. около 30% необходимых для возведения домов средств предоставлялось федеральным правительством, отдельными немецкими землями и местным самоуправлением, тогда как остальное аккумулировалось на рынке частным капиталом [246, с. 73].
Вообще в ходе финансового восстановления, осуществлявшегося после Второй мировой войны, государственные инвестиции наряду с самофинансированием предприятий играли большую роль, нежели после Первой мировой. Что же касается банковских кредитов промышленности и средств, привлекаемых акционерными обществами на финансовом рынке, то их доля в инвестировании в 50-е гг. оказалась ниже, чем в 20-е [448, с. 74]. В этом, с одной стороны, нашла свое отражение стратегия социального рыночного хозяйства, а с другой — сказалось временное нарушение тесной

556
связи германских коммерческих банков с промышленностью.
Если переломным моментом в развитии германской экономики был 1950 г., когда началась корейская война, то переломным моментом в социально-политической жизни стал год 1953-й, когда успехи страны оказались наконец очевидны для большинства населения. На выборах в Бундестаг в 1953 г. христианские демократы получили на 5 млн голосов больше, чем в ходе предыдущих выборов, которые также были для них весьма результативными. Кроме того, стоит отметить, что примерно с середины 50-х гг. немцы стали в целом позитивно оценивать деятельность Эрхарда и свои собственные экономические перспективы. Если в 1949 г. число респондентов, дававших плохую оценку работе министра экономики, в 3,5 раза превышало число тех, кто был им доволен, то в 1956 г. счет был уже 4,5:1 в пользу Эрхарда. Да и число тех, кто считал, что стал жить лучше, устойчиво превышало процент недовольных своим благосостоянием [538, с. 43].
Трудно сказать, насколько успешной была бы стратегия Эрхарда без того бума, который создала корейская война. Конечно, темпы экономического роста в Германии не могли быть столь значительными. Но, скорее всего, принципиальным образом ход преобразований Эрхарда не изменился бы, хотя, возможно, степень политической поддержки курса христианских демократов оказалась бы не столь высокой.
Говоря о том, почему реформы Эрхарда удались, нельзя закрыть глаза еще на один момент. Важным фактором успеха реформ была сравнительно вялая политика германских профсоюзов. Несмотря на то что законодательство позволяло им требовать быстрого повышения заработной платы (а такое повышение, произойди оно на практике, резко ухудшило бы конкурентоспособность национальной промышленности на международном рынке), профсоюзы действовали не слишком энергично.

557
Одной из важнейших причин этого оказалась их организационная слабость, ставшая следствием тех ударов, которые нанесли по ним гитлеровские репрессии, война и иностранная оккупация, а в дополнение к этому — денежная реформа, лишившая профсоюзных деятелей фондов, столь необходимых для организации массовых акций протеста. В результате примерно на протяжении десятилетия профсоюзы не могли восстановиться и обрести ту силу, которую они обычно имеют в демократических странах. В 50-е гг. германский рабочий класс вел себя намного скромнее, чем английский, французский или итальянский. А также скромнее, чем рабочий класс Веймарской республики.
Тем не менее постепенно на протяжении 50-х гг. сила к профсоюзам возвращалась, их численность увеличивалась и количество стачек нарастало. Поэтому следует принять во внимание и другие причины, обусловившие сравнительную слабость борьбы германских профсоюзов за повышение зарплаты рабочих.
Второй причиной стало отвлечение внимания профсоюзов от борьбы за повышение зарплаты ради решения ряда глобальных вопросов организации труда в промышленности. Аденауэр в 1951 г. согласился допустить значительное представительство рабочих в наблюдательных советах угольных компаний и предприятий сталелитейной промышленности. А с 1952 г. во всей германской промышленности треть наблюдательного совета каждой компании стали формировать рабочие [493, с. 519]. Принципиальным образом установление подобного «рабочего контроля» положение дел не изменило, хотя с формальной точки зрения это, бесспорно, было проявлением уважения к рабочему классу со стороны правительства и промышленных кругов.
Борьба за принятие благоприятных для рабочих законов не оставила сил на текущие мероприятия. Только после того, как выяснилось, что значительные усилия не дали соответствующих результатов, профсоюзы всерьез вернулись к вопросу о

558
повышении зарплаты и к 1954 г. добились некоторых улучшений, которые, правда, оказались не столь уж значительными на фоне быстро растущей производительности труда.
Вообще надо заметить, что столь быстрого роста производительности труда в послевоенный период мало кто ожидал. Профсоюзы, имевшие возможность закладывать в свои предъявляемые предпринимателям требования довольно высокие темпы повышения зарплаты, на самом деле все время отставали от действительного хода хозяйственной жизни, потому что пытались «оставаться на почве реальности». Зарплаты в ответ на их забастовочные акции возрастали, но издержки предприятий, тем не менее, снижались более быстрыми темпами,— и в целом подобная динамика способствовала поддержанию конкурентоспособности германской промышленности на мировом рынке.
Очевидно, негативный опыт инфляции, пережитой Германией, сыграл здесь свою роль. Как отмечал Эрхард, «стабильность цен стала у нас своего рода мерилом добра и зла» [247, с. 423]. Общество (в том числе и его пролетарская часть) так опасалось неконтролируемого роста цен, так давило через прессу и через влиятельных политических лидеров на профсоюзы, которые могли своими требованиями повышения зарплат спровоцировать инфляцию, что в итоге те вынуждены были для сохранения своей репутации выступить со сравнительно умеренными претензиями к предпринимателям.
В этой связи значительный интерес представляет вопрос о том, насколько для профсоюзов вообще могла быть характерна социальная ответственность. Некоторые исследователи полагают, что рабочие лидеры сознательно не использовали все имеющиеся в их распоряжении возможности для выбивания высокой зарплаты, поскольку понимали: стране следует решать важные внеклассовые проблемы, одинаково актуальные для каждого гражданина.

559
Одной из таких проблем стала интеграция беженцев в западногерманское общество. Поскольку неустроенность репатриантов могла спровоцировать в Германии рост национализма, левые силы готовы были ограничить свои требования ради достижения консенсуса с умеренными силами в лице христианских демократов [355, с. 13].
Все эти факторы в совокупности обусловили то, что существенное повышение реальной заработной платы по отношению к производительности труда произошло лишь в 60-е гг. Германское «экономическое чудо» имело, таким образом, более десятилетия для своего нормального становления.
Позитивная роль, которую сыграли в эту эпоху германские профсоюзы, определила некоторые важные параметры не только внутренней, но и внешнеэкономической политики страны. Дело в том, что профсоюзы выступили не только как профессиональная организация, но и как организация, отстаивающая интересы потребителей (чему, впрочем, не следует удивляться, поскольку рабочие являются одной из крупнейших групп потребителей в любой стране развитого капитализма).
В интересах потребителей германское правительство в 50-е гг. активно смягчало протекционистские барьеры, стремясь способствовать расширению международной конкуренции и ограничению роста цен. Поддержка этой политики профсоюзами позволила преодолеть лоббистское давление сил, заинтересованных в том, чтобы не пустить на внутренний рынок конкурентов из других стран.
Помимо внутренних факторов, способствовавших экономическим успехам во времена Эрхарда, необходимо отметить и действие факторов внешнеэкономических. На первом месте среди них стоит реализация плана Маршалла, в соответствии с которым ряду европейских стран были предоставлены крупные американские кредиты. В частности Германия получила поддержку в размере 1,4% своего ВНП.

560
Это не было по-настоящему крупной денежной суммой. Представление о том, что план Маршалла был, в первую очередь, рассчитан на хозяйственное возрождение Германии, не соответствует действительности. В расчете на душу населения Германия получила поддержку в три с лишним раза меньшую, чем Нидерланды и Австрия, в два с лишним раза меньшую, чем Великобритания, Бельгия и Франция [213, с. 297]. Таким образом, нельзя выявить прямую зависимость между размером полученной поддержки и масштабом экономических успехов (скорее, связь эта была в ряде случаев обратной).
' Нельзя также сказать, что распределение полученных средств осуществлялось оптимально. Деньги скорее «проедались», нежели закладывались в фундамент эффективно работающей экономики. В частности, только 17% средств, поступивших по плану Маршалла в Европу, пошло на закупки машин и оборудования, остальное использовалось для приобретения сырья, полуфабрикатов, а также сельскохозяйственной продукции. Особенно много денег на закупку продовольствия уходило в первый год реализации плана [326, с. 197, 206]. Более того, даже то оборудование, которое реально пришло в Европу, далеко не всегда соответствовало потребностям предприятий.
Но зато осуществление значительной централизованной поддержки повысило доверие инвесторов к Германии и сделало возможным быстрый рост частных вложений, непосредственно не связанных с планом Маршалла. Именно эти частные инвестиции определили динамичное развитие Германии в долгосрочной перспективе.
Однако самым главным, пожалуй, было даже не это. Косвенным следствием реализации плана Маршалла стала постепенная либерализация внешней торговли в Европе. Эрхард был активным сторонником подобной либерализации. И по мере того, как немецкая экономика становилась на ноги, он стремился делать все более и более свободными торговые отношения с другими странами.

561
Либерализация включала в себя, с одной стороны, снятие количественных ограничений и таможенных барьеров, выстраиваемых на пути импорта (в 1952-1957 гг.), а с другой — снятие ограничений на осуществление текущих платежей (в 1952-1954 гг.) и на движение капиталов (в 1958-1959 гг.). Заключительным аккордом осуществления политики либерализации стали переход к полной конвертируемости немецкой марки (1959 г.) и вхождение ФРГ в Европейское экономическое сообщество (ЕЭС). В рамках этой интеграционной группировке принципы свободной торговли, а также свободного движения капиталов и рабочей силы охватили постепенно все ведущие страны старого света.
В условиях увеличения германских экспортных возможностей подобная либерализация способствовала активному проникновению немецких товаров на рынки соседних европейских стран и, следовательно, ускорению темпов роста экономики ФРГ. Причем характерно, что пионером этой либерализации стала именно Германия. Наверное, впервые после кризиса 1873 г., когда идеи усиления государственного регулирования вытеснили из германской экономической мысли либеральные идеи, протекционизм потерпел столь серьезное поражение.
Именно Эрхард среди других крупных немецких и французских политиков лучше всех понимал, что должно представлять собой в конечном счете европейское сообщество. Если, скажем, французский лидер генерал Шарль де Голль категорически отвергал прием в ЕЭС Англии, надеясь в союзе с Германией полностью контролировать политику континентальной части Европы, то Эрхард с самого начала предполагал, что в интеграционную группировку постепенно войдут многие страны, ибо это несет для каждой из них несомненные экономические выгоды. Хозяйственные интересы, с его точки зрения, должны были возобладать над интересами политическими. В конечном счете так оно действительно и получилось. Нынешняя объединенная Европа выглядит примерно такой, какой видел ее в своих проектах Эрхард.

562
Подводя итог преобразованиям, осуществленным Эрхардом, следует выделить несколько важнейших достижений. Среди них:
• восстановление рыночного хозяйства, происшедшее после длительного периода гитлеровского этатистского господства;
• обеспечение финансовой стабильности, ставящей преграду на пути очередного возрождения германской инфляции;
• отказ от старых имперских этатистских принципов, создававших благоприятные условия для картелизации хозяйства;
• вхождение в ЕЭС, построенное на принципах конкуренции.
Все это вместе взятое означало завершение длительного процесса модернизации экономики Германии.
В ходе этой модернизации в немецком обществе, как, собственно, и во всяком другом, постоянно возникали опасения относительно того, что социальное рыночное хозяйство грозит увести славный своими культурными достижениями народ на опасный путь бездушного материализма. Эрхарду пришлось полемизировать со сторонниками этих взглядов, доказывая, что материальное благосостояние не губит духовность, а скорее способствует «сознанию самого себя, своей личности и своего человеческого достоинства» [246, с. 211 — 215]. В конечном счете идеи свободы, рынка, европейского единства все же возобладали над столь сильными ранее в Германии идеями культурной обособленности и национального превосходства.
Формальным завершением процесса модернизации, наверное, могут считаться присоединение к ФРГ восточных германских земель, происшедшее после ликвидации ГДР, и постепенное втягивание этих земель в рыночное хозяйство. Однако присоединение происходило уже в условиях, когда ФРГ

563
стала одной из самых мощных в экономическом плане держав, а потому традиционные проблемы реформирования были в 90-е гг. XX века на восточных германских землях качественно иными, нежели в ходе осуществления стандартного процесса модернизации.

(1). Конечно, бюрократию в целом следует отличать от отдельных прогрессивно мыслящих ее групп, настроенных на осуществление реформ. Такие группы были и в Австрии, и в России, причем порой даже их представители занимали весьма ответственные посты. Собственно говоря, процесс медленных преобразований, осуществлявшихся в Габсбургской империи на протяжении примерно полутораста лет, был плодом деятельности именно таких узких реформаторских групп, находившихся на верхушке властной пирамиды, или даже результатом усилий отдельных реформаторов.

569
ные австрийцы были с ним в этом согласны [226, с. 27-28]. Соответственно обычно сильно преувеличиваемую, но все же реально существующую проблему «Запад есть Запад, Восток есть Восток» приходилось решать реформаторам и там и здесь.
Наконец, в-шестых, мы можем обнаружить немало общего в протекании политических процессов. Слабость государственной власти, монархия, сменяющаяся не только демократиями, но и авторитарными режимами, повышенная революционная активность масс (особенно в Венгрии) — все это представляет собой тот фон, на котором осуществлялась экономическая модернизация. Пожалуй, все же революционная активность в Австро-Венгрии и ее наследниках была послабее, чем во Франции и России, а жесткость режимов — послабее, чем в Германии и СССР. Однако различия эти скорее количественные, нежели качественные.

РОЯЛИСТ ПО ПРОФЕССИИ

Если попытаться суммировать отдельные элементы, препятствовавшие распространению рыночных методов хозяйствования в Австро-Венгрии до начала модернизации, то получится приблизительно следующая картина.
Во-первых, на большей части территории державы сохранялось крепостное право. Оно не было распространено лишь в отдельных западных регионах, населенных преимущественно немцами: в Верхней и Нижней Австрии, а также в Тироле. Но отдельные «анклавы свободного труда» не могли качественно изменить общей неблагоприятной для экономического развития ситуации. Естественно, крепостное право сочеталось с феодальной системой землевладения, что в совокупности представляло собой серьезнейшее препятствие для формирования рынков земли, рабочей силы и капиталов, а в конечном счете — и товарного рынка.

570
Во-вторых, городская экономика была опутана цеховыми ограничениями, что препятствовало притоку в город капиталов и рабочей силы. Бюргеры обладали и определенными «коллективными» преимуществами перед крестьянами. Так, например, последним было запрещено торговать продуктами своего труда. Монополия на торговлю была отдана горожанам.
В-третьих, крестьянин, обремененный феодальными и государственными поборами, оказывался не слишком заинтересован в росте производительности труда. По оценке М. Полтавского даже в начале XIX в. у производителя после выполнения всех положенных повинностей оставалось лишь порядка 30% созданного им продукта [156, с. 324], что по любым меркам находится гораздо ниже границы приемлемых с точки зрения экономической эффективности изъятий.
В-четвертых, Габсбургская монархия придерживалась линии жесткого протекционизма. Эта черта в общем-то была характерна для всей Европы эпохи меркантилизма, когда правители стремились ограничивать импорт и не выпускать золото из страны. Но некоторыми исследователями высказывается мнение, что именно в Австрийской империи меркантилизм принимал особые черты, способствовавшие даже формированию автаркической хозяйственной системы [367, с. 242].
С одной стороны, страна находилась в не очень-то удобном месте Европы, если подходить к этому с точки зрения транспортного сообщения Австрии с другими регионами. Конечно, нельзя не отметить, что в те годы, когда еще не было даже железных дорог и крупномасштабные грузовые перевозки могли осуществляться лишь по воде, Габсбургская держава имела выход в Адриатическое море, а через все земли короны проходил такой важный речной тракт, как Дунай. Однако по сравнению с непосредственно обращенными к океану Англией, Францией, Испанией, Португалией и по сравнению с североморскими державами — Германией, Голландией, Данией — Австрийская империя явно проигрывала. Ее торговые ворота были направлены туда, куда в Новое

571
время плавать было не слишком-то интересно и прибыльно: к Турции, России, Неаполитанскому королевству. Словом, торговля была делом весьма проблематичным. Кроме того, Дунай отделен от Адриатики крупным горным массивом, и эта черта местности делала Австрийскую монархию государством, не слишком удобным для использования в качестве транзитного пункта при перевозке грузов с Запада на Восток.
С другой стороны, огромная территория Габсбургской державы позволяла производить все необходимое, не прибегая к помощи внешней торговли. Венгрия и Галиция обладали плодородными землями, пригодными для производства различных сельскохозяйственных продуктов. В Австрии, Чехии и Моравии сосредоточена была промышленность. В Альпийских горах добывались полезные ископаемые.
Конечно, конкурентоспособность национальной экономики была невысокой. Большинство историков соглашается с тем, что протекционизм являлся важнейшим фактором, препятствовавшим быстрому росту промышленности и осуществлению прогрессивных инноваций (см., напр.: [367, с. 252]). Но ведь опасности автаркии познаются лишь при сравнении с конкурентоспособностью зарубежных производителей. До тех пор пока импортные товары не проникали в Габсбургскую державу (или проникали в незначительной степени), система автаркического хозяйствования могла казаться местной элите сравнительно приемлемой.
В-пятых, протекционизм породил политику стимулирования отечественных производителей, которые получали от государства субсидии и прочие виды помощи. Помимо того что такая политика ложилась дополнительным бременем на бюджет (а это вызывало повышение налогового бремени), она была еще и крайне неэффективной. Бюрократия (возможно, даже не из-за коррупции, а из-за установившейся традиции доминирования аристократии во всех важных делах) поддерживала те предприятия, которые принадлежали представителям знати, имеющим доступ ко двору [367, с. 243]. Таким образом, знатные и богатые получали уже благодаря самому своему происхождению дополнительные

572
экономические преимущества, которые, в свою очередь, оборачивались новыми доходами. Конкурентоспособной промышленности довольно трудно было зародиться в подобной своеобразной среде.
Таким образом, экономическая модернизация становилась для Габсбургской державы важнейшей необходимостью. Но на пути осуществления преобразований страну ждали немалые трудности.
Первые попытки приступить к модернизации в Габсбургской монархии можно отнести к XVII веку, когда австрийцы стали присматриваться к тем преобразованиям, которые осуществлял во Франции Кольбер. Как отмечал В. Зомбарт, «австрийская политика XVII и XVIII веков идет целиком по стопам Кольбера. Выражения: регламентирование, государственная опека, полицейский надзор — характеризуют систему, с помощью которой правительство по примеру Кольбера хотело воздействовать в воспитательном духе на промышленность» [55, с. 382].
Для отдельных интеллектуалов того времени, бесспорно, имели свое значение успехи Англии и Голландии. Однако применительно к этому периоду вряд ли еще можно говорить о каких-то серьезных преобразованиях. Страна в целом не была готова к осуществлению перемен.
Опыт Запада был где-то далеко, а непосредственно Австро-Венгрия была обращена лицом на юго-восток. Там находился основной военный противник Габсбургов — Турецкая держава. С турками приходилось вести серьезнейшие сражения, но поскольку успех все больше оказывался на стороне европейцев, и поскольку «блистательная Порта» сама превращалась в сравнительно отсталое государство, такого непосредственного стимула к модернизации, какой, скажем, имела Франция благодаря своим контактам с Англией и Голландией, а также того стимула, который позднее получила Пруссия в ходе наполеоновских войн, внешний вызов в XVII—XVIII веках дать не мог.
Даже о протомодернизации (как мы ее назвали в главе о Франции), т.е. о формировании бюрократической системы, ко-

573
которая впоследствии оказывала воздействие на ход экономических преобразований, можно, пожалуй, говорить лишь применительно к периоду реформ императрицы Марии Терезии, т.е. применительно к середине XVIII столетия. Как отмечал крупнейший исследователь истории Габсбургской державы О. Jaszi, «Мария Терезия осуществляла ту работу по усилению централизованного бюрократического аппарата, которую во Франции осуществили при Людовике XIII и Людовике XIV, а в Пруссии — при Фридрихе Великом» [388, с. 62].
Именно в эпоху Марии Терезии центральной власти удалось ограничить права сословий в области налогообложения и сформировать независимый от них административный аппарат. Более того, своеобразное разделение финансовых властей, при котором отдельно существовали камер-коллегия (по-нашему — министерство финансов), генеральная касса (по-нашему — казначейство), а также контролирующая их работу счетная палата, в Габсбургской монархии было осуществлено значительно раньше, чем во Франции, дозревшей до всего этого лишь при Наполеоне.
Серьезно изменился сам стиль правления. Раньше в Вене преобладали нравы, заимствованные с Пиренейского полуострова, поскольку отец императрицы воспитывался при испанском дворе, где также правили Габсбурги. Большое внимание уделялось католицизму, внешней форме управления и этикету. Эффективность администрирования при этом отходила

574
на второй план. Теперь же подход к управлению становился все более немецким — деловым, конкретным, направленным на решение реальных проблем, стоящих перед страной [132, с. 258].
Цели преобразований, осуществляемых Марией Терези-ей, были, по всей вероятности, исключительно конъюнктурные: чувствовалась необходимость усилить власть короны и повысить собираемость налогов, что в конечном счете почти удалось сделать. Говорят, что введение винного акциза погубило репутацию этой в общем-то довольно милой женщины, однако косвенные налоги, превысившие по своему объему налоги прямые, помогли зато заткнуть бюджетные дыры. Мария Терезия при восшествии на престол в 1740 г. получила в наследство 100 млн долга, но к 1775 г. сумела сбалансировать бюджет, который, правда, впоследствии опять подвергся деструктивному воздействию — в основном из-за неумеренных военных расходов [435, с. 6].
Заимствование идей французского дирижизма так же было характерно для данной эпохи, как и укрепление фискальной системы. Именно в это время государство стало регулировать ведение лесного хозяйства, способствовать выведению наиболее продуктивных пород овец и лошадей, стимулировать выращивание картофеля и улучшать систему коммуникаций. Но все эти действия основывались не на использовании рыночных механизмов, а на администрировании и на просвещении крестьян [388, с. 63]. О том же, чтобы качественно изменить общее состояние хозяйственной системы, речи в середине XVIII столетия вообще не шла.
Мария Терезия (в отличие, скажем, от своего врага Фридриха II Прусского) была не таким уж ярким представителем просвещенного абсолютизма. Императрица оставалась сравнительно консервативной дамой, не слишком образованной,но зато и не слишком циничной. Весь ее незамысловатый характер укладывается в следующую яркую характеристику:
«На раздел Польши она решилась со слезами. "Плакала, но брала",— зло заметил по этому поводу Фридрих II» [128,с. 108]

575
Просветителей императрица не переваривала, но обладала глубоким чувством ответственности перед страной и династией, а потому вводила новшества, хотя и делала это лишь в меру осознания их практической необходимости. Теории, разрабатывавшиеся высокими умами эпохи, она заимствовать вообще не собиралась. Никакой планомерности и последовательности в реформаторских усилиях, прилагаемых к преобразованию экономики, при Марии Терезии отмечено не было.
По этой причине императрица осуществляла даже действия, напрямую оказывавшие негативное воздействие на экономику.
Например, в период ее правления усилились гонения на протестантов, что привело к оттоку из страны этих в наибольшей степени обладавших капиталистическим духом предпринимателей. Экономическое влияние католического нобилитета, который основывал свои действия на близости ко двору и постоянно выпрашивал всевозможные субсидии, от проведения подобной религиозной политики только возрастало.
Другой пример деструктивного, хотя и отвечающего духу времени воздействия реформ Марии Терезии — введение таможенного тарифа 1754—1755 гг., который не только ставил отечественных производителей в привилегированные условия по сравнению с иностранцами, но и внутри самой монархии подрывал принцип равных условий в конкурентной борьбе. «Согласно таможенному тарифу венгерский торговец в том случае, если он ввозит в Венгрию иностранные товары непосредственно из-за границы, обязан был платить 30 процентов ввозной пошлины; если же он покупал эти же иностранные товары в наследственных землях, то должен был платить 5%; а в случае покупки австрийских промышленных товаров взыскивалось вообще 3 процента, а во многих случаях всего лишь 2 процента ввозной пошлины» [150, с. 57].
Средневековые таможенные барьеры, существовавшие ради прибыли феодалов, вместо того чтобы исчезнуть, теперь «модернизировались» и попадали в ведение новых господ —

576
чиновников. Бюрократия, таким образом, получала возможность создавать то лучшие, то худшие условия для ведения коммерческой деятельности, в зависимости от того, как она понимала интересы страны.
«Во время Семилетней войны был разрешен свободный ввоз зерна в наследственные земли, но после окончания войны это было вновь запрещено; в 1767 году был разрешен экспорт через море, но в 1770 году в связи с неурожаем в наследственных землях это разрешение было вновь отменено» [150, с. 63]. Но хуже всего была неустойчивость таможенных ставок. «Регламенты, противоречащие один другому,— жаловалась торговая палата Рента (этот фламандский город в то время входил в состав Габсбургской державы.— Авт.),— изданы в таком множестве, что чиновники, приставленные для взимания сборов, сами сплошь и рядом оказываются в неведении» [127, с. 450]. Экономика монархии из-за всей этой неразберихи попадала во все большую зависимость от воздействия субъективного фактора.
Словом, несколько упрощая ситуацию, можно заметить, что в Габсбургской монархии в середине XVIII столетия осуществляли, в общем-то, те же самые шаги, которые примерно за семьдесят—восемьдесят лет до этого делались во Франции Людовика XIV и Кольбера. Экономика и бюрократия шли вперед рука об руку, но все это оказывало, скорее, внешнее воздействие на хозяйственную систему, нежели способствовало ее коренной модернизации.
Однако в Европе была уже иная эпоха, и идеи Просвещения доходили даже до самых глухих ее уголков. Поэтому про-томодернизация и первые реформаторские действия, которые можно отнести непосредственно к модернизации как таковой, оказались не столь сильно разорваны во времени, как это было, к примеру, во Франции. Еще Мария Терезия начала ограничивать сферу распространения чисто средневековой организации производства, запретив создание новых цехов и разрешив работникам многих важнейших профессий трудиться вообще вне рамок этой системы. В период же совместного правления Марии Терезии и ее сына Иосифа II, а особенно

577
после ее смерти реформаторские действия были заметно активизированы.
Иосиф был сыном Марии Терезии, последней в роду Габсбургов, и герцога Франца Лотарингского. Возможно, именно «свежая кровь», внесенная Лотарингским домом в вырождающийся род австрийских монархов, некоторым образом определила энергичный характер деятельности этого выдающегося императора-реформатора.
Как отмечал К. Макартни, «монархия Марии Терезии была для Иосифа как недостаточно абсолютной, так и недостаточно просвещенной» [435, с. 2]. Император был типичным

578
просвещенным абсолютистом и всеми своими силами стремился укрепить свою державу, не желая допускать никаких преобразований снизу. Говорят, что в ответ на вопрос о том, как он относится к американской революции, Иосиф заметил: «По профессии я — роялист» [127, с. 210].
Иосиф был, бесспорно, одним из самых ярких людей своей эпохи и обладал чудовищной энергией и работоспособностью. Новый император стремился к осуществлению активных преобразований во всех возможных направлениях. Это был человек, в характере которого удивительным образом сочетались основательность и энтузиазм. Он успевал порождать тысячи различных реформаторских декретов. Но та поспешность, с которой эта деятельность осуществлялась, обычно препятствовала успешной реализации замыслов [390, с. 16]. Как отмечал Фридрих II, досконально изучивший своего вероятного военного противника: «Император Иосиф — человек с головой; он мог бы многое произвести, но жаль, что всегда делает второй шаг прежде первого» [91, с. 478].
Работая порой по 18 часов в сутки, Иосиф доводил окружающих до слез. Мария Терезия даже грозилась уйти в монастырь, будучи не в силах совладать с энергией сына, требовавшего от нее все новых и новых преобразований. Родственникам, которых он считал «бесполезным бременем земли» (за исключением брата и наследника своего — Леопольда, с которым он порой советовался, поскольку ценил его ум), Иосиф создал такие условия жизни при дворе, что все они просто разбежались из Вены. Что же касается рано скончавшегося отца, то будущий император в детстве его просто презирал, ибо Франц был простым герцогом Лотарингским, тогда как Иосиф (по линии матери) — природным Габсбургом [127, с. 86, 89].
Иосиф был уже по-настоящему просвещенным монархом, чуждым всякого средневекового консерватизма, вызывающего «излишнюю слезливость». Однако самостоятельность и склонность к прагматизму, а не к слепому следованию абстрактным теориям отличали этого человека так же, как и его

579
мать. Он выстраивал здание реформ по той схеме, по какой считал нужным, а не по книгам просветителей. К самим же французским просветителям как к людям и теоретикам он относился весьма скептически, делая, пожалуй, исключение только для экономистов-физиократов. Впрочем, их советы он тоже применял лишь в той мере, в какой они представлялись ему практически реализуемыми.
Иосиф не переставал размышлять и учиться. На протяжении всей своей жизни император стремился модифицировать имевшиеся у него представления об экономике сообразно реальности, с которой приходилось сталкиваться. Он отказывался от подходов, казавшихся ему устарелыми, и легко становился на иную точку зрения.
Вот как сам он описывал эволюцию своих взглядов, происшедшую с того момента, когда он в возрасте 21 года был впервые допущен в Государственный совет: «Я подумал спроста, что увидевши в своем воображении денежные сундуки, размещенные в шести разных местах под сводами, что узревши одного президента, на котором лежало исключительное управление всеми отраслями государственной администрации, и другого президента, который должен был все контролировать,— да, я подумал тогда, что я почти так же умен, как сам Кольбер... Но после целого года учения... я убедился, что система эта могла бы осуществляться, если бы люди были сотворены согласно ее принципам; но она не принимала в расчет слабостей человеческих» [127, с. 386].
Иосиф, как и его мать, должен был в первую очередь думать о повышении доходов страны и о сбалансированности бюджета. Успехи его в этом деле были весьма противоречивы. В основном ему удавалось за счет строжайшей экономии, представлявшейся окружающим обыкновенной скупостью (в Вене ходил даже анекдот о том, что во дворце сдавались внаем апартаменты, освободившиеся после отъезда всех императорских родственников), держать бюджет бездефицитным. Но разразившаяся к концу его царствования турецкая война опять обременила государство колоссальным долгом.

580

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Когда на ночь все они укладывались спать на полу в крошечной гданьской квартирке валенсы
Важно одно либеральный этап австрийских экономических преобразований так и
В городском частном возросла на 11
Правительство раковского действительно разрешило в конце 1988 г
политологии Травин Д. Европейская модернизация 4 реформы