<<<     ΛΛΛ     >>>   

Когда в повседневной жизни мы сталкиваемся с каким-то непонятным нам предложением в языке, которым мы не владеем в совершенстве, мы обычно обращаемся за помощью к словарю, а возможно, прибегаем и к учебнику грамматики. Фодор и Кац, по существу, убеждают нас в том, что именно это нам и следует делать, хотя их теория содержит в себе довольно нестандартные представления о характере хорошего словаря и хорошего учебника грамматики. Подобная процедура не способна рассеять семантические сомнения Дэвидсона. Он разделяет общее для XX в. допущение о том, что существует связь между истиной и значением, и поэтому мы не может претендовать на полное понимание предложения, если нам неизвестно, при каких условиях оно истинно. Но ни учебник грамматики, ни словарь не сообщают нам и не позволяют дедуцировать условия истинности для предложений о каузальных связях или для предложений о действиях. Фактически, словари и учебники могут ввести нас в заблуждение, как вводит в заблуждение, по мнению Дэвидсона, предлагаемый на их основе анализ предложения «Брут убил Цезаря». Поэтому в поисках своей семантики Дэвидсон обращается к другому.

В работе «С логической точки зрения» (1953) Куайн провел различие между «теорией референции», оперирующей такими экстенсиональными понятиями, как «обозначает», «выполняет», «истинно», и «теорией значения», включающей в себя такие интенсиональные понятия, как «синонимичный», «аналитический», «означает». Теория референции, утверждал Куайн, значительно лучше оснащена в интеллектуальном отношении, нежели теория значения. Дэвидсон вначале намеревался разработать теорию, которая выполняла бы все то, что мы требуем от теории значения, т.е. позволяла бы нам интерпретировать предложения, но которая «прекрасно помещалась бы в рамках теории референции». (Позже в работе «Реальность без референции» (1970) он будет отрицать возможность того, что было бы правильно назвать теорией референции; понятие референции, скажет он, нужно нам лишь в качестве «постулата» семантической теории, но проверяемая теория начинается на уровне описания истинных предложений и функционирования слов в предложениях, так же как, утверждает он, проверки теорий в физике микромира осуществляются на уровне физических объектов. Тем не менее теория значения использует понятие «референция», но не так, как она использует понятие «значение».) 6

Пропозициональная логика, полагал он, продемонстрировала нам, как истинностное значение «р или q» определяется истинностными значениями p и <7; Тарский показал, как истинностное значение «открытых» предложений, содержащих свободные переменные, такие как х, определяется тем, что эти переменные выполняются упорядоченными последовательностями; например,

78

если взять простейший случай, «открытые» предложения вида <ос есть отец у» выполняются такой упорядоченной последовательностью, как <Герцог Эдингбургский, принц Чарльз>, и таким образом Тарскому удалось определить истинность квалифицированных предложений. Сам же Дэвидсон показал, как истинность утверждений о действиях определяется истинностью утверждений о событиях. Это было началом, но, по его мнению, хорошим началом, сколько бы проблем ни оставалось еще решить.

Семантика Дэвидсона намечалась как аскетичная в онтологическом отношении теория. «Думаю, теории значения достигнут успеха, — пишет он в ответе Фостеру, — когда мы перестанем некритически использовать в них понятия конвенции, лингвистической роли, лингвистической практики или языковых игр». И Монтегю, и Льюис, и Крипке предлагают нам, с точки зрения Дэвидсона, слишком обильную диету; они же в ответ оспаривают способность Дэвидсона справиться с признаваемыми им проблемами, например с проблемой контрфактических высказываний, используя диету, которая, по их мнению, не обеспечивает удовлетворительного питания.

Тарский разделял пристрастие Дэвидсона к экстенсиональному. Аксиомы его «определения истины» — или, в терминологии Дэвидсона, «теории истины», — содержат только такие выражения, как «класс», «последовательность», «предложение», «структурное описание» 7. Для разработки столь же аскетичной теории значения нам нужно, считает Дэвидсон, сначала найти некоторое свойство Т, характерное для тех предложений, которые «означают, что р» (в конкретном языке L), а затем выявить некоторое неинтенсиональное отношение между предложениями, обладающими таким свойством, и самим/;. Мы сможем это сделать, говорит он, заменив «означает» на «если и только если», а Т— на «истинно». В результате мы получим предложения истинности (Г-предложения) Тарского: «Снег бел» истинно (в русском языке), если и только если снег бел. Теперь мы можем опереться на формальные ресурсы теории Тарского, на его методы доказательства Г-предложений. Если дана такая теория и если признать ее тем, что она есть, т.е. теорией истины, то, как пишет Дэвидсон в своем «Ответе Форстеру», «мы могли бы осуществить перевод каждого предложения нашего языка и при этом знать, что это перевод». Но не только это — «нам следует "знать в деталях, как истинностное значение предложений языка зависит от их структуры, почему одни предложения влекут за собой другие и каким образом слова выполняют свою функцию благодаря их отношению к объектам в мире». Поистине неисчерпаемое богатство заключено в формальной теории!

Однако в силу разных причин Тарский полагал, что его определение истины неприменимо к естественным языкам не только потому, что это приводит к семантическим парадоксам, но и потому, что естественные языки содержат нередуцируемые индексальные выражения, которые не содержат и намека на то, что могло бы выполнять их. В теории Тарского нашлось место

79

для таких предложений, как: «Какая-то книга украдена» или «Все книги украдены», но не для предложения «Та книга была украдена». На первый взгляд, мы в состоянии судить о том, истинно это предложение или ложно, если только нам случилось присутствовать при его произнесении и, следовательно, мы знаем, о какой книге идет речь и на какой момент времени указывает глагол «была». В ответ Тарскому Дэвидсон формулирует свое Г-предложение следующим образом: «Та книга была украдена» истинно в русском языке как (потенциально) произносимое человеком/7 в момент времени /, если и только если книга, демонстрируемая человеком p в момент времени /, украдена до времени t».

Это предложение составляет характерную особенность анализа Дэвидсона. В левой его части, как и у Тарского, стоит предложение нашего языка, которое подвергается семантическому анализу, а в правой его части стоит предложение, сформулированное на языке теории. (В данном случае оба языка являются фрагментами русского, но это необязательно.) Язык теории не содержит кавычек и ссылок на «значения» или какие-либо другие сходные интенсиональные выражения. Но он выявляет «логическую форму» исходного предложения и тем самым вносит вклад в наше понимание его значения.

Метод заимствован у Тарского, но есть и отступления от Тарского, поскольку исходное предложение в теории Дэвидсона понимается как речевой акт, а язык теории все еще содержит индексальные выражения, например «книга, демонстрируемая человеком/?» (по этому поводу см. «В защиту конвенции Т», 1973). Становится очевидным, что классическое Г-предло-жение — «Снег бел» истинно, если и только если снег бел — в действительности не удовлетворило бы Дэвидсона. Ибо за ним скрывается семантическая проблема. «Снег» — это массовый термин; Дэвидсону потребовался бы анализ, который выявил бы различие между этим предложением и предложением «Пунктуальность желательна» или «Тигр есть животное». Возможно, как предварительный вариант подойдет такой анализ: «Каждая частица снега, которая больше определенного размера, является белой».

Конечно, подобные предложения мы можем понимать, только если мы понимаем значение их составных частей. Но части предложений, утверждал Дэвидсон, имеют значение лишь благодаря тому, что «вносят систематический вклад в значение предложения, в котором они встречаются». Это выглядит как порочный круг: чтобы понять предложение, мы должны знать значение его частей, а чтобы понять части, мы должны понимать все предложение. Это обстоятельство заставляет Дэвидсона отстаивать некий вариант холизма: «Мы можем установить значение любого предложения (или слова), только установив значение каждого предложения (и слова) данного языка». Но тогда получается, что никакое отдельное Г-предложение не задает нам значение предложения, относительно которого оно формулируется. Скорее, наряду с доказательством, осуществляемым посредством логической катего-

80

ризации составных частей исходного предложения, оно сообщает нам нечто такое, что мы должны знать, чтобы понимать роль, которую такого рода предложения играют в нашем языке.

Все это учение едва ли можно считать бесспорным. (Как нельзя считать бесспорной, должен добавить, и мою интерпретацию Дэвидсона.) Три вопроса вызвали беспокойство у критиков. Во-первых, почему у обыкновенного носителя языка, по всей видимости, неплохо обстоят дела с пониманием речи других людей, хотя он далек от того, чтобы владеть полной теорией языка (этого не требовал и сам Дэвидсон) или даже теорией некоторого фрагмента языка, хотя именно это требование и выдвигал Дэвидсон? Второй вопрос касается того, как мы можем установить истинность отдельного Г-предложения как такового. И третий — это вопрос о том, откуда мы знаем (даже если нам известно, что Г-предложение истинно), что оно задает или частично задает значение того выражения, относительно которого формулируется. От хорошей семантической теории, как говорит нам Дэвидсон, требуется ее эмпирическая проверяемость. Но как могут быть проверены два последних утверждения?

Статьи Дэвидсона «Радикальная интерпретация» и «В защиту конвенции Т» призваны дать ответы на эти вопросы. По первому вопросу Дэвидсон разъясняет, что выдвигаемая им теория — это не теория о том, как мы обычно учим или интерпретируем наш собственный язык или язык других людей. В его теории полностью отсутствуют, в отличие от теории Хомского, какие-либо отсылки к психологии или даже эпистемологии. Скорее, он ставит вопрос о том, какую теорию мы могли бы знать, чтобы иметь возможность установить, что, когда Курт «при соответствующих условиях» произносит слова «Es regnet», он говорит, что идет дождь, а также откуда мы могли бы знать эту теорию. (Здесь он не добавляет — хотя я считал это его точкой зрения, — что, поскольку мы знаем это, мы могли бы интерпретировать утверждение Курта в том смысле, в каком сам Курт его интерпретировать не может, и это позволило бы нам выявить особенности значения этого предложение, которые Курт не осознает. Или, во всяком случае, это было бы так, если бы Курт сказал: «Ich glaube dass es regnet» («Я думаю, что идет дождь»), со всеми вытекающими отсюда известными семантическими проблемами, связанными с предложениями мнения.)

Поводом для второго вопроса — откуда мы знаем, что ^-предложение истинно? — служит то обстоятельство, что, когда теория истины используется в качестве теории значения, мы не можем просто оговорить в качестве условия, как это делал Тарский, что предложение, формулируемое в нашей теории языка, следует считать «адекватным переводом» исходного предложения. Ибо в этом случае мы истолковываем выражение «является адекватным переводом» как эквивалентное выражению «имеет то же самое значение», но ведь именно тождество значения мы и пытаемся объяснить с помощью теории истины.

81

Все это станет немного понятней, если мы представим себе, что пытаемся сформулировать по-русски теорию истины для французского языка. Предположим, что исходным является предложение «La neige est blanche», a предложение, которое мы формулируем в нашей теории языка, звучит так: «Снег бел». В результате мы получаем: «La neige est blanche» истинно по-французски, если и только если снег бел. Какие у нас есть основания считать, что это так? Если взять более ранние работы Дэвидсона, то там он придерживался той точки зрения, что теория значения строится для языка, который человек уже знает, а не для иностранного языка. Стало быть, Дэвидсона не особенно беспокоило, откуда в случае предложений иностранного языка мы можем знать, что предложения истинности, которые служат критерием для нашей теории, сами являются истинными них истинность известна нам.

Это становится одной из проблем, которые Дэвидсон пытается решить в «Радикальной интерпретации», используя подход, свидетельствующий о большом влиянии Куайна, но не опираясь при этом на эпистемологию Куайна 8. В своей приблизительной формулировке этот метод означает следующее: мы спрашиваем себя, при каких обстоятельствах Курт произносит фразу: «Es regnet». Если мы обнаружим, что он произносит ее, когда идет дождь, то мы располагаем такого рода свидетельством: «Курт принадлежит к немецкоязычному сообществу, и в субботу днем Курт считает истинным, что «Es regnet», и этим днем вблизи Курта идет дождь». Это является свидетельством в пользу Г-предложения: «Es regnet» истинно по-немецки, будучи сказанным человеком ? в момент времени /, если и только если идет дождь вблизи ? в момент времени t. Дэвидсон применяет, таким образом, традиционный «дескриптивный» подход к языку, против которого возражал Хомский, хотя и использует его лишь для сбора свидетельств в пользу «глубинной» теории истины. Но даже если нам недостаточно этих доводов, чтобы отказаться от данного подхода, то мы можем предложить и другие возражения: ведь не только Курт, но и любой другой член сообщества, в высказываниях которого мы ищем подтверждающее свидетельство вида «Гретхен является членом... и она говорит ...», может ошибаться или лгать. Здесь Дэвидсон обращается к принципу, который в разнообразных формулировках и под разными названиями занимает важное место в современных семантических дискуссиях по вопросу о свидетельствах. Согласно этому принципу, если мы не можем интерпретировать высказывания и поведение некоего живого существа «как выявляющие совокупность убеждений и мнений, которые в большинстве своем согласуются с нашими собственными стандартами и являются истинными с точки зрения этих стандартов, то у нас нет оснований считать это существо рациональным, имеющим убеждения и мнения и способным что-либо сказать», т.е. обладающим языком, а не просто способным производить звуки.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Журнал философской логики
Следует говорить
Философская логика
156Языка философия 14