1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7

И вот теперь, наконец, можно сладостно раздеться, скинуть неудобные одежды всяческих приличий и принципов, почесать ногой за ухом, сказать себе и другим, кто ты есть такой без всяких стеснений.

Книга "Маска и душа" – страшная книга. Страшна не какими-нибудь трагическими откровениями или разоблачениями. Она страшна спокойной мерзостью человека, похабно оголившегося, выставляющего напоказ некоторые части тела.

"Тут я решил покривить душой", – пишет Шаляпин. Вы думаете, что выражение это – ироническое, шутливое. Но нет. Через каждые несколько страниц автор вспоминает, где, как и по какому случаю он кривил душой. Случаев оказывается бесчисленное множество.

За кулисами императорской оперы:

"Спрашивали меня иногда, – знаешь ли такого-то начальника ремонтировочной части?

– Да так, знаю, говорю, немножко, встречаю на сцене.

– Правда, симпатичный, милый человек?

– Да, хороший человек, –— осторожно соглашаюсь я... Актеры всегда друг перед другом похваливали то одного, то другого дармоеда".

Девятьсот пятый год. Москва в огне восстания. Шаляпин участвует в концерте. По просьбе публики он поет популярную народную песню. В антракте к нему входит знаменитый автор приказа "патронов не жалеть" генерал Трепов[5].

"Он признавал себя моим поклонником, и отношения между нами были весьма любезные. Ласковый, благовоспитанный, в эффектно расшитом мундире, припахивая немного духами, генерал Трепов расправлял на рябом лице бравого солдата белокурый ус и вкрадчиво говорил:

– Зачем это вы, Федор Иванович, поете такие никому не нужные прокламационные арии? Ведь если вдуматься, эти рокочущие слова в своем содержании очень глупы, а вы так хорошо поете, что хотелось бы от вас слушать о любви, о природе...

"Я сказал генералу Трепову, что песня хорошая, слова красивые, мне нравятся, отчего же не петь? Политический резон моего собеседника я пропустил мимо ушей и в спор с ним не вступил".

Правило о невмешательстве в политические споры Шаляпин старается соблюдать всегда и при всех случаях. Так спокойнее, так безопаснее. "Как только начальство начинает говорить громким голосом, я немедленно умолкаю".

Но невмешательство – оно не означает у знаменитого певца нейтралитета или демонстративной оторванности от политической и классовой борьбы. Шаляпин сочувствует и умиляется поочередно то великим князьям, то порабощенным мужикам, то царю в его конфликте с великими князьями, то революционным рабочим.

Он ухитряется блистать своим присутствием и сочувствием в разных лагерях в один и тот же день. Девятого января 1905 года. Петербург завален трупами, залит лужами рабочей крови. Шаляпин встречает Горького.

"Он был взволнован и бледен.

– Невинных людей убивают, негодяи!

И хотя в этот самый вечер я пел в Дворянском собрании, одна была у меня правда с Горьким".

Одна с Горьким правда, а все-таки в Дворянском собрании девятого января пел. И наверное отлично пел!

Превосходно пел в Дворянском собрании девятого января. А правда, оказывается, была не с дворянами, была она с Горьким.

Новые хозяева водворились в бывшей царской России. Рабочие, большевики стали у власти. Шаляпин восхваляет советскую власть: пресмыкается перед ответственными работниками, зазывает их к себе, охаживает. Кривит душой.

"Я иногда спрашиваю себя с удивлением, как могло случиться, что в моей столовой могли очутиться все эти Кукдины и Рахия, о которых мне теперь омерзительно вспоминать. Уровень жизни так во всех решительно отношениях понизился, что к неподходящим людям привыкали с тою же покорностью, с какой привыкают к недоеданию и потрепанному платью".

Объяснение это – лживое и хамское. Никогда, даже в самые трудные, самые голодные и "обтрепанные" годы революции ничто не могло помешать Шаляпину встретиться и вести компанию с кем угодно, кроме членов царствующего дома и белых генералов.

Затаскивая к себе в дом советских работников, Шаляпин думал только об одном – перестраховаться, обеспечить безнаказанность чудовищного своего рвачества, которое возмущало обитателей голодного, блокированного Ленинграда. Руководители театров, клубов, красноармейских частей, стремясь доставить массе радость шаляпинского пения, часто жертвовали последними крохами продовольствия, отдавали Шаляпину десятки пудов муки, масла, сахару. Шаляпинские агенты заламывали неслыханные цифры. Они иногда требовали за концерт целые вагоны продовольствия. Люди скрежетали зубами и соглашались. Шаляпин вел сложные товарообменные операции. Получал сахар взамен крупы, сало за сахар, бриллианты за сало. Дружба с "неподходящими" людьми казалась Шаляпину будущей страховкой на случай неприятностей со спекуляциями.

Сквозь пальцы смотрели на рваческие повадки Шаляпина. Его доверчиво считали своим, советским, народным артистом. А Федор Иванович все кривил душой. И сейчас, блаженно оголившись, он злорадно хихикает:

"Я решил покривить душой. Я стал развивать мысль, что мол выступления за границей приносят советской власти пользу, делают ей большую рекламу. Я этого, конечно, не думал... Скоро в моем кармане лежало заветное разрешение выехать за границу с моей семьей... Когда двинулся пароход, с кормы которого я, сняв шляпу, махал и кланялся, музыканты Мариинского театра, старые мои кровные сослуживцы заиграли Интернационал. Так на глазах у моих друзей, в холодных просторах царицы-Невы, растаял навсегда мнимый большевик – Шаляпин".

Знаменитый певец за всю свою жизнь накривил душой столько, что сам теперь, вспоминая и рассказывая, не может распутать.

Нашумевший случай, когда Шаляпин публично, на сцене, повалился на колени перед присутствовавшим в театре Николаем Романовым, надолго оттолкнул от Шаляпина всех его друзей и сторонников из революционного и буржуазно-оппозиционного лагеря. Герой инцидента рассказывает о нем тоном обиженным и опровергающим:

"Так вот, здорово живешь, броситься на все четыре копыта перед человеком, будь он трижды царь, на такое идолопоклонство я никогда не был способен. Это не в моей натуре, которая гораздо более склонна к доказательствам дерзости, чем угодничества. На колени перед царем я не становился. Я вообще чувствовал себя вполне непричастным к случаю. Проходил мимо дома, с которого упала вывеска, не задев, слава Богу, меня".

Значит, на колени не становился? Все было клеветой? Зря обидели Федора Ивановича злые люди?

Выходит, так.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7