1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9

За два дня я обошел и объехал все улицы Понсоби. И хотя со мной не было гида, который бы снабдил интересными данными, общая и, надеюсь, объективная картина складывалась сама собой. По воскресным дням Понсоби притягивает элиту северной столицы. Ее члены спешат сюда к своим стоящим на якоре яхтам и свежему соленому ветру, наполняющему легкие кислородом. Красные, ярко-желтые, голубые паруса уносят яхтсменов туда, где бескрайняя морская гладь сливается с горизонтом. На берегу остаются припаркованные "мерседесы", "форды" и "БМВ" в ожидании владельцев. Они вернутся к вечеру, с тем чтобы завтра опять занять руководящие кресла в фирмах и банках.

В будни Понсоби преображается до неузнаваемости. Броскую спортивную одежду и дорогие марки машин сменяют потертые джинсовые куртки и допотопные малолитражки. Как в нью-йоркском Гарлеме – почти одни темные лица. Понсоби – район, где состоятельные люди не живут, а только приезжают сюда заниматься спортом. В будни здесь царство бедняков. Оклендский бедняк не похож на бедняка азиатского. Он ближе к российскому бедняку. В Окленде не встретишь умирающих от голода, оборванных, ночующих на улице в любую погоду. Здесь другие понятия о бедности, да и, пожалуй, богатстве. Здесь сталкиваешься с другим: жизнью на краю бедности. Обширен, ох как обширен этот край для того, кто захочет его измерить. Он включает в себя очень многое: постоянный дамоклов меч безработицы, жизнь в деревянных, покосившихся домишках, состарившихся раньше времени женщин, пьяную ругань, семейные ссоры, нужду.

И еще одна особенность Понсоби. Маори и полинезийцы обосновываются тут потому, что в других районах домовладельцы отказывают им в жилье. Отказывают, несмотря на то, что закон запрещает дискриминацию рас при аренде жилых помещений. В редакции "Нью-Зиланд" мне рассказали о положении маори на языке цифр и потому беспристрастно. 78 процентов маори выполняют работу, которая не требует специального обучения. 80 процентов маорийских детей оставляют общеобразовательную школу, не получив свидетельства об ее окончании. В Понсоби я не видел детских площадок, дети играли в грязных дворах, скрытых от солнца развешенным всюду бельем. Их отцы в это время рыли котлованы, разгружали машины, убирали городской мусор. Потолок для маори в Понсоби – продавец в мелкой лавке. Место горничной в мотеле, где я остановился, пока отдаленная мечта. Почему у вас нет горничных маори, спросил я у владельца мотеля. Зачем они мне, ответил он. У меня работают белые женщины.

И это в Новой Зеландии, где равноправие коренного населения провозглашено не один десяток лет назад и к тому же законодательно закреплено. Видимо, общество устроено так, что можно принимать десятки хороших законов, но вопрос заключается в том, готово ли большинство населения претворять их в жизнь. О каком равноправии можно вести речь, если три четверти безработных в Новой Зеландии – люди с темным цветом кожи, детская смертность у маори выше в два раза, только один маори из окончивших школу имеет шанс продолжить образование. Зато маори принадлежит иная пальма первенства: они составляют 67 процентов среди заключенных самой строго охраняемой тюрьмы Пареморемо. Как тут понимающе не улыбнуться, когда слышишь рекламную притчу: у дружбы белых и маори есть старинный символ корзинка. И взявшись с детства за ручки этой корзинки, белые и маори вместе несут тяжелую ношу – судьбу страны, всю жизнь по-братски деля радости и горести. Ничего не скажешь, поэтичный, хорошо продуманный символ равноправия.

...Прощай, Окленд, официальная программа пребывания зовет дальше – в Роторуа. Дорога сворачивает в сторону от основной магистрали и мчится узкой, но такой же прекрасной бетонной лентой среди холмов. Неожиданно из-за крутого поворота открывается вид на темную зеленую чащу, а за ней море одноэтажных домишек. Приехали – Роторуа, новозеландское чудо света, городок в краю вулканов и гейзеров. Как хорошо отдохнуть днем в мотеле! Кругом звенящая тишина. Она взрывается шумом моторов лишь около семнадцати часов. К мотелю подкатывают туристские автобусы. Людской поток сразу же ломает дневное сонное оцепенение, переворачивая все вверх дном. Горы чемоданов, очередь у стойки администратора, суета приехавших. Впечатление конец столпотворению наступит не скоро. Но вот минут через десять туристский водоворот рассасывается. Потом слышится хлопанье дверей. Это молодежь, переодевшись в купальные костюмы и плавки, спешит сбросить дорожную усталость в бассейнах с горячей минеральной водой. Бассейнов много, плати тридцать центов и выбирай любые температуру и состав воды. Утро начинается рано. В шесть не очень обильный завтрак и опять шум моторов. Туристы разъезжаются по разным достопримечательным местам, здесь есть, что посмотреть. В девять и мне предстоит встреча с Хуаной Михинуи сотрудницей туристского комплекса. Он близко, в пяти минутах езды на машине. Паркуюсь у крепостной стены из толстого частокола. Раньше такие стены защищали поселения маори от врагов. Нынче они выполняют другую функцию – привлекают туристов. Впрочем, туристы – подготовленный народ. Им известно, что за стенами целая масса интересных сюрпризов. Чего стоит речка: у одного берега вода холодна как лед, у второго – почти кипяток. Хуана Михинуи рассказывает о школе резчиков по дереву для маорийских детей, что недавно открылась на деньги правительства. В ней увидишь удивительные работы и даже можешь их приобрести. Тут постоянно масса туристов, открывающих свои кошельки.

Я спрашиваю у Хуаны, какую школу закончила она.

– Школу? Самую трудную и интересную. Ту, что не выдает дипломов, школу жизни.

Школа жизни... Она за частоколом деревни на маорийской земле. Своеобразная это, непохожая на другие части страны земля. Мощные гейзеры бьют из-под седых камней, деревья протянули к небу голые ветви, опаленные жарким подземным дыханием. Тропинка петляет по голым черным камням среди надписей: "Опасно для жизни", "Держитесь подальше". Неосторожный шаг – и сваришься в кипящем котле или утонешь в булькающей грязи. Солнце скрыто здесь за облаками пара.

Тропинка упирается в будку, и, расставшись с долларом, вступаешь на жилую территорию поселка. Первое, что видишь, – образцовый жилой маорийский дом. В нем, правда, не живут. Иногда устраивают застолье в честь самых именитых туристов. В нескольких шагах еще более импозантный дом для собраний, украшенный колоритной маорийской резьбой. Дальше – россыпь деревянных домишек без резьбы и национальных украшений. У обитателей их иные заботы. И там и тут туристы щелкают фотоаппаратами. Щелкают издалека. Приблизиться вплотную к жилью мешают надписи "Частная собственность", "Не входить!". Поглядел на фасад и хватит, за кулисы не лезь. Реальную жизнь, однако, не спрячешь за ширмой запретительных надписей.

– Сэр, бросьте монету, я нырну за ней с моста! – Парнишка лет десяти, почти голый, дрожит от холода. Видно, давно не бросали монет в теплую воду реки. Или вина лежит на таких же малышах-конкурентах, что плавают там, внизу, у подгнивших опор моста.

Школа жизни, где она начинается для маори? Тут, под этим мостом? Или там, в мастерской у входа в деревню, где резчик Джон Таяпа передает секреты профессии детям? Но в ученики берут не больше четверых в год. Остальные идут на бойни, в чернорабочие, на бензозаправочные станции.

Конечно, объективная картина не может быть написана исключительно темными красками. Иначе как быть с той самой корзинкой, которую вместе с детства несут белые и маори? В столице я видел маори в одеянии епископа, попадались маори журналисты, лидеры лейбористской партии, учителя. В Роторуа мне довелось познакомиться с таким маори. Его звали Морис Валден. Он был заместителем управляющего мотеля "Тревел Лодж". Морис крутился на работе с шести утра до позднего вечера. В одиннадцать, когда туристы расходились по номерам, он устало брел в ресторан, с тем чтобы первый раз поесть не давясь. Я подсел к нему, он приветливо меня встретил. Русский человек и сегодня не так уж частый гость в Новой Зеландии – далеко и дорого. Разговорились. Ему 32 года. Окончил с отличием историческое отделение Оклендского университета. Пять лет читал лекции студентам по социологии и антропологии. Потом подался сюда.

– Что заставило сделать такой неожиданный пируэт?

– Больше платят. Мне нужны были деньги, а им – маори. Маори с университетским образованием на руководящей работе. Как своего рода символ той самой корзинки.

Морис не политик, политика его не интересует. Но как социолог и историк он констатирует: "Вслед за Соединенными Штатами расовая проблема становится актуальной и в Новой Зеландии".

Недолго довелось пробыть в Роторуа, хотя желание диктовало: ну задержись на несколько дней в этом чудесном уголке земли! Может быть, не попадешь сюда больше никогда в жизни. С желанием в противоречие вступали рассудок и утвержденная программа. Разум говорил: ты только первый год в Австралии. Успеешь, и не раз, побывать в Новой Зеландии в очередной командировке. Дел-то всего – запросить согласие редакции и пересечь Тасманово море на самолете. Программа внушала: будь пунктуален, от результатов первой поездки зависят новая виза и лояльность местных властей. Знать бы тогда, что скоро, очень скоро мне придется покинуть и Новую Зеландию, и Австралию, с тем чтобы не возвратиться туда уже никогда.

Последний пункт утвержденной программы обязывал посетить перед возвращением в Веллингтон сельскохозяйственную ферму на северном острове страны. Опять ферма – к чему? Ведь недавно побывал на ферме в Австралии. Не перебор ли с сельским хозяйством? В Веллингтоне считали – нет. Сельское хозяйство – становой хребет экономики страны. Тот, кто не познакомился с ним, не вправе вообще судить, и тем более писать, о Новой Зеландии. Да и для нас, особенно в "демократические" времена, весьма интересен опыт этой страны. Итак, вперед – в гости к фермеру Джо, которого давно уже по команде из Веллингтона мучают иностранцы.

Шестьдесят четыре года прожил Джо на фермах страны. Долго работал на холодном юге и теперь убежден, что субтропики севера, где ему удалось приобрести в Матамате 140 гектаров лугов, и есть та самая библейская обетованная земля.

– Нет, ты должен увидеть всю красоту с вершины холма, – говорит он и ведет меня к трактору.

Поворот ключа – и мы не спеша едем вверх по дороге, протоптанной овцами. Джо за рулем, а я с его десятилетним сынишкой на платформе прицепа. С вершины холма Матамата предстает изумрудом в оправе из синих далеких гор и зеленых хвойных лесов. Голубое небо в кучевых облаках, просторы лугов, ниспадающих с холмов в долину к веселым ручьям, и вкрапленные в зелень травы белые пятна овечьих отар. Мы долго молчим, покоренные величием и красотой окружающей природы.

Джо нарушает молчание первым. Ему не терпится поделиться с приезжим из далекой страны журналистом итогом своей нелегкой фермерской жизни.

– Я оставляю детям крепкое хозяйство: две тысячи овец и, что важнее всего, хорошо налаженное дело.

Четко отрегулированный механизм рабочих процессов, видимо, в действительности основной фактор успехов Джо. Рядом есть фермы покрупнее, но только хозяйство Джо считается образцовым и только сюда начальство из Управления по сельскому хозяйству посылает иностранных туристов. Даже специалисту есть чему поучиться у Джо. Там, где, казалось бы, необходим целый штат, он управляется вдвоем с женой. А работы пропасть: ухаживать за овцами, чинить километры проволочных заборов, содержать в порядке технику и постройки, подсевать траву. Кроме того, заботы о доме и большой семье семеро детей!

– Скажу по секрету, – доверительно наклоняется ко мне Джо, – без техники еще можно справиться, без любви к земле – нет. Земля платит тебе той же монетой, что и ты ей. Деньги заменили многим фермерам подлинные жизненные ценности, – продолжает мой собеседник. – Хотя я тоже считаю центы, в труде меня интересует не одна меркантильная сторона.

Откуда такие слова у человека, окончившего лишь начальную школу? Он типичный новозеландский фермер – огромного роста, с большими руками и грубыми чертами лица: крупный нос, небритый квадратный подбородок и желтые редкие зубы в полуулыбке. Нет впечатления старческой дряблости, хотя лицо изрезано сеткой глубоких морщин. Действительно, откуда эти слова? Ответ разве что в глазах Джо. Глубоко посаженные, они оценивающе смотрят на собеседника из-под толстых стекол очков, выдавая недюжинный природный ум. Нет, этот человек и впрямь занят не одним подсчетом доходов от фермы. Он старается проникнуть в суть вещей и явлений, по-своему раскрыть смысл жизни, особенно сейчас, когда в свои шестьдесят с лишним лет начинаешь подводить ее первые итоги.

На размышления остаются бессонные ночи. Рассвет стирает беспокойные думы заботами рабочего дня. Утром письмо от дочери из города. Уволили с работы – нет справки об окончании средней школы. Пришли счета за удобрения и напоминание об очередном взносе за купленный в рассрочку трактор. А тут еще "Нью-Зиланд геральд" сообщает: цены на товары широкого потребления подскочили за год на десять процентов. Кроме одежды, подорожали и другие необходимые фермеру вещи инструменты, бензин.

Джо убежден, что инфляция – самый страшный враг фермера. Из-за нее "худеют" полученные кредиты, а добиться новых все труднее. Джо хитрит, постоянно изворачивается, чтобы выстоять в борьбе с ростом цен. К примеру, недавно заявил налоговым органам, что больше не хозяин своих 140 гектаров земли. Продал, мол, их семейному тресту "Сункел и сыновья", а сам занимает теперь пост президента треста с заработной платой 200 долларов в месяц.

К чему эта комедия с трестом? Оказывается, меньше налоги на собственность и доходы. Во-вторых, все не вечны. Если Джо уйдет из жизни, сыновей освободят от налога на наследство. Умер-то не владелец земли, а всего лишь служащий, хотя и президент треста.

За чашкой крепкого чая Джо пытается убедить меня в старой истине: не так страшен черт, как его малюют. Он патриот и не хочет, чтобы русский журналист уехал с плохими записями в блокноте.

– Да, это точно, – говорит он, – в нашем крае более четырех тысяч фермеров на грани разорения. Но кто виноват? Не одна инфляция. Доля вины лежит и на самих фермерах: одни еще не научились бороться с экономическими трудностями, беда других – им не хватает умения приспосабливаться к колебаниям конъюнктуры.

Джо исчезает на минуту и приносит папку с финансовым отчетом за минувший год. Квалифицированный бухгалтерский документ: дебет, кредит, сколько заработано, на что истрачено. Чистая прибыль впечатляет: четыре тысячи семьдесят пять долларов – и это после вычета расходов на содержание фермы, заработной платы президента треста и его акционеров.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9