<<<     ΛΛΛ     >>>   

418
было даже более высоким, нежели в тот период, когда германские предприятия объединились в картели и получили со стороны государства всестороннюю защиту от иностранной конкуренции [290, с. 118].
Еще один важный сектор развития германской экономики — финансовый. В этом плане поначалу Пруссия от Франции отставала. Фридрих Вильгельм IV видел в банках нежелательный пример французской спекулятивной лихорадки и коррупции, а потому требовал предпринимать шаги против их распространения, что, в частности, тормозило развитие бизнеса семьи Ротшильдов, контролировавших Darmstadter Bank [405, с. 93]. Однако в целом затормозить процесс развития финансового сектора экономики было невозможно. В 50-е гг.— т.е. в тот же период, что и во Франции — быстро происходило становление германского банковского капитала.
Впрочем, в расколотой на отдельные государства, хотя и объединенной Таможенным союзом Германии не могло возникнуть таких в одночасье выросших гигантов, как французский «Credit Mobilier», который, как мы знаем, к тому же еще и опирался на всю мощь французской имперской бюрократии. Не слишком успешные попытки создания такого рода коммерческих структур предпринимались в Германии многими бизнесменами, одним из которых был, в частности, Густав Ме-виссен. Соответственно, по меткому выражению К. Маркса, в Германии «не было Исаака Перейра, но были сотни Мевиссе-нов, возглавлявших многочисленные "Credit Mobilier", которых насчитывалось в общей сложности больше, чем князей» (цит. по: [403, с. 118]).
В известной мере крупным аналогом детища братьев Перейра может считаться железнодорожная империя Бетеля Генри Штроусберга, который аккумулировал средства ДЛЯ строительства магистралей в Германии и в Румынии посредством размещения облигаций среди самых широких слоев населения. Но Штроусберг был менее удачливой и масштабной фигурой. Он закончил жизнь в нищете [142, с.160-172].

419
В целом же германские кредитные структуры, несмотря отсутствие сверхкрупных банков, формировались весьма успешно и, опираясь не столько на государственную мощь, сколько на частный капитал, своевременно создали необходимый финансовый фундамент для развития реального сектора экономики. К концу столетия немецкий банковский капитал оказывал, наверное, наибольшее воздействие на промышленность среди всех европейских стран, включая Англию и Францию.
Объяснение факта сверхмощного влияния банков при отсутствии сверхмощных банков как таковых дал Д. Лэндес, отметивший большое значение взаимодействия кредитной сферы и реального сектора экономики. Во Франции, например, в отличие от Германии промышленность просто не была готова освоить крупные займы. Некто Анри Жермен из Credit Lyonnais в ответ на упреки, вызванные пассивностью банков в деле поддержки национальной экономики, заметил, что во Франции просто нет промышленников, достойных поддержки. Лэндес уточнил: промышленники, конечно, были, но у них имелись альтернативные источники финансирования [417, с. 209-210].
Период развития германского либерализма был и периодом формирования нового, прогрессивного подхода к эмиссионной деятельности. С 1833 г. возможности кредитной эмиссии были сильно ограничены, так как государство не хотело иметь банкноты в качестве конкурента своим бумажным Деньгам. Но в 1846 г. правительство поделилось правом эмиссии с Прусским банком, в котором имелись частные акционеры. При этом закон зафиксировал максимальные границы миссии и установил обязательный уровень резервов, образуемых металлическими деньгами. Какое-то время правом эмиссионной деятельности обладали и другие банки, но к началу 1870х гг. оно закрепилось практически только за Прусским банком (впоследствии Рейхсбанком). Эмиссия осуществлялась аккуратно (кроме короткого периода в начале 70-х гг.), ее темпы соответствовали темпам развития экономики [176, 15]. А потому Пруссия, как впоследствии и Германская

420
империя, сумела избежать инфляции, не препятствуя в то ж время необходимому для нормального функционирования экономики развитию кредита.
Торговый и банковский капитал приняли активное участие как в железнодорожном строительстве, так и в освоении угольных бассейнов Рура. В результате немецкая промышленность буквально с самого начала своего становления начала принимать крупные масштабы. Концентрация капитала шла быстрее, чем экономическое развитие страны, и это создавало предпосылки для будущего ускорения этого развития. «Столь типичный для английской истории независимый капиталист с его жестким индивидуализмом играл в германской истории сравнительно малую роль» [458, с. 29-30].
Весьма характерно, что и либеральное движение в Пруссии вплоть до 60-х гг. XIX века возглавлялось отнюдь не промышленниками, а скорее банкирами и административными работниками. Принс-Смит с его фритредерским союзом мало что определял. Практические решения зависели от таких людей, как Дельбрюк, Хансеманн и Кампгаузен.
В этой связи необходимо заметить, что либерализм 60-х гг., несмотря на свой внешний успех, о котором шла речь выше, был «все еще очень далек от того, чтобы стать поистине национальным и популярным движением, объединяющим широкие массы и обладающим голосом, который был бы хорошо слышен» [503, с. 107]. Тем не менее реформы шли быстрыми темпами.
Но когда мы рассматриваем вопрос о зарождении германского грюндерства и об ускоренном развитии экономики, большое значение имеет не только то, как и когда были осуществлены экономические реформы, но и то, когда в Германии произошли коренные изменения ментального плана, позволившие сформироваться поколению предприимчивых бизнесменов.
В. Зомбарт весьма скептически оценивал деловые способности того поколения немцев, которое жило в стране сразу же после наполеоновских войн. «Люди того времени,— отме-

421
чал он - совершенно отвернулись от внешнего мира, казавшегося им призрачным, и создали внутри себя мир идеи; они презирали все, что отзывалось материальностью...» Данное поколение, по мнению Зомбарта, «мало способствовало непосредственному развитию капиталистического духа. Правда оно подготовило капиталистическое развитие, начиная с
годов реакции, в том отношении, что за это время создались существенные условия этого развития: возник Германский таможенный союз, появился значительный избыток населения (очевидно, имеется в виду большая резервная армия труда возникшая вследствие вызванной аграрной реформой дифференциации сельского населения.— Авт.); однако само это поколение почти совсем осталось не затронуто веянием капитализма» [53, с. 19, 67].
Опыт показывает, что люди, выросшие в условиях, непригодных для предпринимательства, как правило, уже не могут принципиальным образом изменить свою психологию. В Германии 10-20-х гг. XIX века доминировали романтические настроения и утонченные интеллектуальные занятия, далекие от прагматизма(1). Поначалу молодежь увлекалась политикой, спорами о французской революции и Наполеоне. Пробуждались идеи возрождения Германии, приходившие на волне свободы и просвещения. Вторжение французов, с одной стороны, стимулировало проявление патриотических чувств, а с другой — привлекало к изучению зарубежного опыта построения принципиально нового государства. Изгнание Наполеона и наступление реакции уводили немцев из сферы политики, сосредоточивая внимание на углубленном и отвлеченном

(1).Похожая ситуация, кстати, сложилась и в России 90-х гг. XX века, когда сравнительно успешно сумела адаптироваться к условиям рыночного хозяйствования лишь молодежь. При этом поколение российских шестидесятников в значительной степени оставалось в плену своих пробужденных эпохой оттепели романтических увлечений возможностями построения справедливого и гуманного общества.

422
размышлении, на построении философских систем. Бизнес же не попадал в сферу интересов данного поколения.
Германия пробуждалась, но пробуждение это происходило в весьма своеобразной форме. Казалось, что немцы это совершенно особый народ, чуждый тех приземленных интересов, которые отличали народы, проживавшие к западу от Рейна. У людей этой эпохи даже формировалось представление, согласно которому «духовная красота является особенностью немцев, подобно тому как чувственная красота была особенностью греков» [53, с. 20]. А Генрих Гейне в 1844 г. писал:

Французам и русским досталась земля,
Британец владеет морем,
А мы — воздушным царством грез,
Там наш престиж бесспорен (1).

В эту эпоху расцветали таланты Фихте (род. в 1762 г.), Шлейермахера (род. в 1768 г.), Гегеля (род. в 1770 г.), Шеллинга (род. в 1775 г.), Шопенгауэра (род. в 1788 г.), Гейне (род. в 1797 г.) и других немцев, на много лет вперед определивших характер германской культуры. Практически ни один представитель данного поколения немцев не стал крупным предпринимателем(2).
Но затем ситуация коренным образом меняется. «Современники быстро подметили, что новая деловая элита, возникшая после 1850 г.,— это предприниматели, более агрессивные и ориентированные на прибыль, чем их предшественни-

(1). Перевод В. Левика.
(2). Среди всех великих немецких мыслителей данной эпохи, наверное, только Фихте всерьез высказывался по практическим хозяйственным вопросам, но его позиция — требование формирования некоего автаркического государства — была весьма наивной и противоречащей подходам тех, кто имел реальные представления о потребностях развития экономики [469, с. 11].

423
ки;более склонные игнорировать свои обязанности перед обществом и традиционные религиозные ценности; более склонные к роскоши и показухе в частной жизни» [503,с. 80].
Будущие бизнесмены стали появляться на свет один за другим. Лудольф Кампгаузен родился в 1803 г, строитель локомотивов Август Борзиг — в 1804 г.; пушечный король Альфред Крупп — в 1812 г.; основатель крупнейшего концерна, производящего сегодня трубы для нефтепроводов, Реинхард Маннесман — в 1814 г.; основатель гигантского электротехнического концерна Вернер Сименс — в 1816 г.; ведущий конкурент Круппа Якоб Майер — в 1819 г., ведущий финансист Бисмарка Герсон Бляйхредер — в 1822 г., железнодорожный магнат Бетель Генри Штроусберг — в 1823 г.
Конечно, можно сказать, что всю эту плеяду предпринимателей — «новых немцев», как можно было бы их назвать по аналогии с хорошо известными нам новыми русскими,— родило время. Но не менее правильным будет и утверждение, согласно которому они сами создали свое время. Процесс влияния людей и эпохи друг на друга был, бесспорно, взаимным. Представителям предшествующего поколения казалось, что Германия в ментальном плане принципиально отлична от Англии и Франции с их установкой на материальные интересы. Но в середине XIX века все очевиднее становился тот факт, что немцев самих серьезно интересует материальный мир, причем они адаптируются в нем во многом успешнее, чем их западные соседи.
Впрочем, всякий резкий перелом в жизни общества чреват серьезными издержками. Если грюндеры быстро адаптировались к новой Германии, то значительные массы населения объективно не могли успеть за ними в этой гонке.
С одной стороны, рядовые немцы, вышедшие из деревни в аграрной реформы и еще не преодолевшие традиционных стереотипов поведения, долгое время вели себя в промышленном производстве примерно так же, как их отцы и вели себя на родных полях. Им просто некуда было спешить.

424
Они трудились не столько ради заработка, и даже не столько ради повышения своего материального благосостояния, сколько просто ради удовлетворения текущих потребностей, как это делалось прежде на протяжении веков. «Рабочие, которые еще в середине 50-х гг. поступали на завод к Круппу, не отказались от своей манеры работать спорадически, порывами. Это были люди с упрямыми характерами, отмечал В. Зомбарт,— привыкшие работать неравномерно, то загораясь рвением, то остывая» [56, с. 439]. Отсутствие трудовой дисциплины и моральных стимулов к изменению традиционного образа жизни порождали постоянное пьянство на производстве. Рабочий вел себя также, как ранее вел себя
крестьянин на собственном поле: хочу — работаю, хочу выпиваю. Алкоголь стимулировал деятельность, утолял жажду, способствовал общению. В промышленности даже существовала система жестких социальных норм, исключавших отказ от питья. Абстинентное поведение наказывалось остракизмом [33, с. 50-51 ].
С другой стороны, дело было не только в традиционном отношении к работе, но и в отношении к жизни как таковой. Общество в целом продолжало жить романтическими идеями своего великого духовного прошлого. Некоторые исследователи даже отмечают, что в Германии буржуазия во многом воспринимала образ жизни аристократии (в том числе и свойственные ей авторитарные методы управления, переносившиеся на промышленные предприятия), хотя, по сути дела, была более передовой общностью. То есть буржуазный образ жизни в Германии приобретал несколько размытые очертания по сравнению с образом жизни буржуа во Франции [405, с. 128]. Такого рода положение дел долгое время подпитывалось нерешенностью вопроса об объединении Германии.
Прагматическое, но в то же время и романтическое стремление к единству, к возрождению мощи великих германцев прошлого оказало огромное воздействие на развитие общества. Вплоть до Первой мировой войны германский романтизм удивительным образом сочетался с германской деловой

425
хваткой. В итоге это своеобразное сочетание породило мощную машину агрессии, а после поражения в воине легло в основу германского реваншизма и национал-социализма. Экономика, успешно продвинутая вперед авторитарными по форме и либеральными по сути реформами, оказалась неразрывно связана с жизнью общества в целом. И спустя почти сто лет после начала эпохи грюндерства общество отплатило экономике за неудержимое стремление вперед, вновь наложив на нее путы административного хозяйства. Причем весьма характерным является то, что стремление к отходу от либерализма стало намечаться в Германии задолго до прихода к власти нацистов. Оно началось именно в тот момент, когда весь мир не переставал удивляться быстрым успехам немецкого бизнеса.

Переломным моментом (или, точнее, периодом) в развитии германской модернизации стало начало 70-х гг. С одной стороны, именно к этому времени завершился блестящий «военный поход» против Дании, Австрии и, наконец, Франции. Возникла Германская империя и весь мир стал узнавать о ее феноменальных хозяйственных достижениях. Но именно тогда произошел поворот в экономической политике, который в корне изменил все те принципы, на которых десятилетиями выстраивался фундамент германской (в частности и прусской) экономики.
Как это ни парадоксально, но отправной точкой, с которой началось движение страны к будущей экономической катастрофе, стал мощный приток денег из-за рубежа. Победа над Францией дала Германии огромную контрибуцию, сопоставимую с размером национального дохода страны. Однако если частный зарубежный капитал способствовал ранее росту немецкой экономики, то капитал, запущенный в оборот через

426
государственные каналы, вызвал совершенно иные последствия.
Свалившиеся на голову богатства правительство со свойственной немцам аккуратностью стало использовать для погашения государственного долга. Таким образом, деньги попали в частный сектор и были затем пущены на фондовую биржу.
Кроме того, большие денежные вознаграждения получили генералы и чиновники, которые привели Германию к победе в войне (например, один только Дельбрюк был вознагражден суммой в размере 600 тыс. марок). Часть полученных от Франции денег тратилась государством на выплаты пенсий ветеранам и инвалидам (в общей сложности на эти цели пошла сумма в 561 млн марок). Расширились государственные инвестиции, на которых могли погреть руки частные предприниматели. Строительство крепостей поглотило 159 млн марок, строительство парламентского здания в Берлине — 24 млн. Кроме этого строились еще железные дороги в Эльзасе и Лотарингии — аннексированных у Франции регионах, которые теперь требовалось связать с центром Германии. Наконец, объем денежной массы, имеющейся в стране, возрос, по-видимому, и в связи с введением в оборот золотой марки [309, с. 80; 377, с. 162; 405, с. 132].
Вся эта «благодать» должна была обязательно сказаться на стабильности финансового рынка, и действительно сказалась. В начале 70-х гг. возникало множество новых акционерных обществ, курс акций взлетал до небес. Вся страна бросилась в спекуляции. Людям казалось, что курсы будут расти бесконечно, а потому можно неплохо зарабатывать, ничего не делая и лишь вкладывая деньги в ценные бумаги. Стишок того времени хорошо отразил дух спекулятивной горячки:

Играют немец и еврей,
Купцы в ажиотаже.
Юрист бежит купить скорей
Себе бумаг, что поценней.
Мать с малышом туда же.

427
Не правда ли, эта картина очень похожа на российскую ситуацию 1994 г., когда десятки, если не сотни тысяч людей стремились вложить свои деньги в ежедневно растущие бумаги МММ или в акции других широко разрекламированных Финансовых компаний? У нас, конечно, не было миллионов,нажитых на репарациях, но дух спекуляций на российской почве произрастал так же активно, как ранее — на немецкой.
У людей предусмотрительных, хорошо понимавших, как работает экономика, невиданное до сей поры процветание вызывало страх. В апреле 1873 г. Людвиг Бамбергер, крупный банкир и один из лидеров национал-либеральной партии, доказывал, что в интересах стабильности германской экономики последний французский взнос по репарациям можно принять только спустя пять лет с момента подписания соответствующего договора. Но Франция «трудилась» для нужд рейха ударными темпами и выплатила все с нее причитающееся на два года раньше срока [377, с. 161-162].
Это и погубило немцев. Возросли зарплаты и цены. Разжиревший Берлин, недавно еще по-бюргерски экономный, стал вдруг самым дорогим городом в Европе. Но что главнее всего — вздутые курсы акций совершенно не отражали реальных возможностей экономики, которая не способна была переварить обрушившиеся на нее деньги.
В мае 1873 г. биржевой подъем неожиданно для многих сменился крахом, поскольку гигантский денежный капитал не мог быть востребован реальным сектором экономики. Общество осознало, что вкладывалось в «мыльные пузыри», и стало сбрасывать ценные бумаги. Сначала биржевая паника Разразилась в австрийской столице, но к октябрю в полной мере охватила и Берлин. Обанкротились 61 банк, 116 промышленных предприятий и 4 железнодорожных общества. Курс акций в 1876 г. в среднем все еще не достигал даже 50% курса февраля 1873 г. [142, с. 193].
Однако не следует преувеличивать само по себе значение экономического кризиса. Он оздоровил экономику, и после длившейся, правда, довольно длительное время депрессии в

428
Германии сформировались новые, быстро развивающиес отрасли промышленности, такие как электротехническая и химическая. В целом, несмотря на временные трудности, которые то так то этак проявлялись до 1896 г., Германия быстро двигалась вперед и демонстрировала стабильный рост ВВП.
Однако общество должно было на кого-то списать возникшие проблемы. Козлами отпущения оказались либералы бывшие на протяжении многих десятилетий идеологами преобразований. Казалось, что именно либеральная политика привела к краху. При этом, правда, не обращали внимание на то, что именно либералы активно разъясняли спекулятивную природу бума начала 70-х гг. Помимо Бамбергера, о котором уже говорилось, можно привести пример депутата Рейхстага Эдуарда Ласкера, раскрывшего на одной из парламентских сессий характер финансовых манипуляций, осуществленных Штроуссбергом при строительстве железных дорог. Общество своевременно не вняло предупреждениям, но когда гром грянул, сумело без труда найти «крайнего» [309, с. 82-83].
Да и сами либералы, довольно жестко комментировавшие текущую ситуацию, не скрывавшие презрения к обывательской тупости и жадности, часто напрашивались на резкий отпор со стороны потерявших из-за кризиса все свое состояние людей. Например, Дельбрюк замечал по поводу финансовых потерь, понесенных его соотечественниками: «Никакое законодательство не в силах помешать людям избавиться от своих денег, если они задались такой целью» [142, с. 192].
Общество всегда хочет, чтобы его защищали, а потому либеральные идеи на протяжении 70-х гг. стали отступать перед натиском идей этатистских. Первые шаги, направленные на усиление этатизма и протекционизма, были предприняты уже в ноябре 1873 г., т.е. сразу же после того, как разразился кризис. Возникла Ассоциация германских производителей железа и стали. Затем появилась на свет Ассоциация по защите экономических интересов Рейнланда и Вестфалии. К декабрю они уже объединились с представителями протекционистски

429
ориентированного бизнeca Силезии. А в сентябре 1875 г. Конгресс германской экономики, ранее отличавшийся сравнительно либеральными идеями, резко сдвинулся в сторону протекционизма. На следующий же год сформировалась мощная Центральная ассоциация германской промышленности и тут же - аграрная Ассоциация налоговых и экономических реформ [405, с. 146-149].
Подобное движение было вполне естественным. Как отмечал М. Китчен, «в политическом смысле дискредитация либеральной демократии стала важнейшим следствием Великой депрессии... Система, при которой многие получали огромные спекулятивные доходы, теперь отрицалась потому, что те же самые спекулянты стали нести потери» [405, с. 163]. И все же кризис со всеми его спекулятивными провалами представлял собой лишь поверхностное проявление глубинных процессов, создававших проблемы для германской экономики. Приток репараций увеличил денежную массу в стране и вызвал рост внутренних цен. Это, в свою очередь, увеличило издержки производства немецких предпринимателей по сравнению с их зарубежными конкурентами. Таким образом, экспорт стал неконкурентоспособен, а потому фритредерство в новых условиях покоряло своими идеями лишь небольшую часть делового сообщества.
Тем не менее непосредственное начало атаки на либералов в Германии относится лишь к 1877 г., когда в обществе четко оформились пять ведущих сил, настроенных на кардинальный пересмотр сложившейся экономической политики, и когда к ним примкнула имперская бюрократия во главе с Отто фон Бисмарком, столкнувшимся с трудностями в ходе осуществления своей политики культуркампфа.
Во-первых, как мы видим, активизировали свои требования относительно протекционистской защиты национальной экономики предпринимательские круги. Если раньше, на волне подьема, они еще терпимо относились к иностранной конкуренции то после кризиса стремление поставить свой бизнес под защиту государства стало доминирующим. Консервативные политики, представлявшие интересы промышленников и

430
юнкеров, шли на активный контакт с Бисмарком и все больше становились его опорой.
Во-вторых, быстро набирала силу германская социал-демократия, объединившаяся в 1875 г. в единую партию и требовавшая передела общественного пирога в пользу рабочего класса. Либеральные установки, предполагающие конкуренцию на рынке труда и поддержание зарплаты на низком уровне (что так важно для сохранения конкурентоспособности национальной экономики), были для социал-демократии неприемлемы, хотя в отношении свободы торговли, объективно способствующей поддержанию низких цен, представители рабочего класса были близки к либералам.
Развитию германской социал-демократии и ослаблению либералов способствовала специфика формирования национального рабочего класса. В Англии, к примеру, существовала рабочая аристократия, обладавшая чувством собственного достоинства и пользующаяся сравнительной автономией на низшем уровне производственного процесса. В Германии же, где рабочие зарабатывали меньше и подвергались мелочному контролю со стороны администрации, рабочая аристократия не сформировалась или, во всяком случае, получила значительно меньшее, нежели в Англии, распространение. «Аристократией» там считались старые ремесленные слои, а потому разрыв между ними и широкими трудящимися массами был чрезвычайно велик.
Если в Англии рабочие долгое время поддерживали либералов, то в Германии они сразу предпочли радикализм социал-демократии. В то же время социал-демократия оказалась изолированной и лишилась поддержки других слоев населения. Ремесленные круги стали ориентироваться на консерваторов или (если это были круги католические) на партию центра. Они оказались готовы к тому, чтобы примкнуть к складывающемуся альянсу аграриев и промышленников [453, с. 16-24].
В-третьих, по-настоящему нетерпимыми к либералам стали католические круги, придерживавшиеся патерналистских идей (католики с симпатией относились к нарастающему со-

431
циалистическому движению), а кроме того, резко отторгавшие все, что шло из протестантской Пруссии. Поскольку либералы в союзе с Бисмарком в первой половине 70-х гг. боролись против католической церкви, им также, со своей стороны не приходилось теперь рассчитывать на снисхождение со стороны противника [140, с. 20-50].
В-четвертых, среди научной интеллигенции, так же как среди рабочих и католиков, стали набирать силу социалистические идеи. Возникло целое течение катедер-социализма (т е. социализма, проповедуемого с университетской кафедры). Профессора все чаще приходили к выводу о том, что слишком большое неравенство в имуществе и распределении доходов чревато резкой сословной борьбой. В 1872 г. под руководством профессора Густава фон Шмоллера был даже учрежден Союз социальной политики, программа которого предполагала введение обязательного начального образования, создание системы государственного регулирования детского и женского труда, организацию страхования рабочих от болезней и несчастных случаев, установление пенсий по старости, нетрудоспособности и т.д. Таким образом, отход от либерализма получал не только религиозное, но и научное оправдание [178, с. 28-29].
Наконец, в-пятых, существенный пересмотр традиционных взглядов произошел в среде юнкерства. Если раньше помещики объективно выступали с фритредерских позиций, поскольку были заинтересованы в свободном экспорте германского зерна на европейский рынок, то теперь они начинали все больше склоняться к протекционизму, оказываясь в одном эшелоне с промышленниками. Определившийся в те годы «альянс стали и ржи» сформировал германскую элиту, господствовавшую на протяжении более чем сорока лет и в значительной степени взявшую на себя ответственность за все изменения, которые произошли в Германии.
Причина изменения взглядов юнкерства состояла в том,что быстрое развитие морских грузовых перевозок, появление холодильного оборудования и постепенный выход на мировой
рынок сельхозпродукции таких стран, как Россия,

432
США, Аргентина, Австралия, способных производить сравнительно дешевые товары, нанесли сильный удар по германскому сельскому хозяйству, конкурентоспособность которого таким образом, заметно снизилась. Стоимость транспортировки зерна из Чикаго в Ливерпуль упала в 70-80-х гг на 75% [270, с. 28]. Неудивительно, что юнкеры от этого сильно пострадали.
Сначала американцы отвоевали во время прусско-датской войны 1864 г. (когда немецкие порты были блокированы) английский рынок сельхозпродукции. Затем в течение следующего десятилетия они удвоили объем своих продаж уже непосредственно на внутреннем германском рынке. В этот же период его наводнила австралийская шерсть [309, с. 88]. Наконец, в то же время Германия осуществила первый импорт зерна из России. Это событие имело место в 1874 г. [304, с. 147]. Постепенно к 90-м гг. импорт дорос до такого масштаба, что между двумя странами началась настоящая торговая война.
Усиление конкуренции на рынке сельхозпродукции достигло апогея в 1875 г., когда в мировой экономике разразился крупный аграрный кризис. «Во второй половине 70-х гг., когда аграрный кризис впервые вскрыл тот факт, что Германия стала регионом со слишком высокими издержками в сфере зернового хозяйства,— отмечал А. Гершенкрон,— страна оказалась импортером всех основных видов зерна» [353, с. 43]. В результате юнкерам пришлось активно защищать свои интересы.
Таким образом, объективно получалось, что именно к концу 70-х гг. XIX века в Германии как экономическая, так и политическая почва практически ушла из под ног деятелей либеральной ориентации. Это повлекло за собой невероятные метаморфозы не только в самом либеральном лагере, но и в высшей администрации империи.
Почти всесильный в то время канцлер Отто фон Бисмарк долгое время был фритредером и на протяжении всей своей карьеры на высшем государственном посту содействовал устранению тарифов. Но он был фритредером, так сказать, по

433
традиции. Канцлер никак не являлся либералом по своим убеждениям а потому изменение внутриполитической ситуации заставило его, как прагматика, коренным образом пересмотреть свои взгляды. Перед лицом столь сильного антилиберального движения Бисмарк, как опытный политик, постепенно стал склоняться к кардинальному изменению правительственного курса. Один из современников, наблюдая за этими метаморфозами, с удивлением заметил даже, что пути канцлера, как и пути Господни, неисповедимы [309, с. 91].
Однако на самом деле неожиданная смена ориентиров была вполне объяснимой. Правительству Бисмарка требовалась твердая опора в обществе, которую либералы в новую эпоху не могли уже ему предоставить.
Политический маневр, осуществленный Бисмарком, нанес двоякий удар по германскому либерализму. С одной стороны, ему пришлось отказаться от следования курсу свободы торговли, а с другой — начать осуществление социальной политики, которая в совокупности со старой прусской милитаристской политикой усилила фискальное бремя, возложенное на общество.
В качестве своей основной опоры канцлер избрал консерваторов. Это означало, что для союза с ними необходимо осуществлять политику протекционизма. В качестве своих основных противников Бисмарк стал рассматривать социал-демократов. Это, в свою очередь, означало, что правительство должно перехватить популярные в среде рабочего класса идеи и начать осуществлять их от своего лица. Патернализм данного типа был также выгоден католическим политикам из партии Центра, с которыми Бисмарк после провала своего антикатолического курса теперь замирился. Таким образом, новый политический расклад не оставлял никакого Места для тех либеральных идей, на основе которых долгое время осуществлялась модернизация германской экономики.
Между протекционизмом и социальной политикой имелась четкая финансовая связь. Бюджетные доходы, аккумулируемыe за счет таможенных пошлин, а также косвенных налогов,

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Правительства по сравнению с ролью парламента заметно возросли
политологии Травин Д. Европейская модернизация 12 предприятий
Побуждающий к осуществлению модернизации
Была объективная неосуществимость системы самоуправления
Но главные проблемы возникли у словенских реформаторов с осуществлением приватизации