<<<     ΛΛΛ     >>>   

225
тельства выполнять не хотело, выдавались еще одни боны. Их можно было использовать для уплаты за выкупаемые государственные имущества лишь с существенными ограничениями. При выкупе требовалось доплачивать значительную часть полноценными металлическими деньгами, что делало его для многих совершенно нереальным. Соответственно ценность новых бон для малообеспеченных государственных кредиторов резко падала. Они тоже обесценились в конечном счете примерно на 80% [175, с. 123].
Таким образом, можно сказать, что революция так и не смогла рассчитаться по государственному долгу. Значительная его часть постепенно обесценивалась в виде различных последовательно сменявших друг друга государственных бумаг. В 1801 г., уже при Наполеоне, боны были окончательно изъяты из обращения.
Дефолт и неплатежи 1797 г. являлись составным элементом первой за годы революции серьезной попытки осуществить финансовую стабилизацию, предпринятой министром финансов Жаком Рамелем де Ногаре. Он сэкономил на процентах по государственным обязательствам и на текущих платежах, а кроме того — на содержании армии, поскольку в этот момент в стране наступил непродолжительный мирный период. В итоге Рамель действительно сумел сократить расходы с 1 млрд франков до 616 млн и добился сбалансированности бюджета.
Однако долгое время на одной лишь жесткой экономии продержаться было невозможно: требовалось совершенствовать налоговую систему. Рамель ввел несколько новых прямых налогов и попытался реанимировать систему косвенных платежей. Кроме того, налогообложение было выведено из-под контроля местных властей и передано специальным государственным чиновникам, как в общем-то было и до Революции.
Эти действия Рамеля легли в основу той финансовой системы которую впоследствии создал Наполеон. В самом подходе к решению проблем между Рамелем и Наполеоном существенных различий не было. Однако различие было в их реальных возможностях. До момента появления в стране твердой власти

226
реформа была обречена на провал. Налоги платились плохо, а начавшаяся вскоре очередная война нанесла удар и по расходным статьям. В 1799 г. Рамель был отправлен в отставку [518, с.183-184].
Подводя итог анализу финансовых проблем революции, следует заметить, что (как всегда бывает в подобных случаях) инфляция и связанное с ней обесценение воздействовали на благосостояние населения очень неравномерно. Одни граждане практически полностью потеряли свой доход, будучи вынужденными переуступать права на получение выплат по государственному долгу за крайне незначительные суммы, исходя из текущего курса бумажных денег. Другие же, напротив, существенным образом обогатились в ходе приобретения государственных имуществ.
Дело в том, что продажа государственных имуществ осуществлялась в рассрочку на 12 лет (с ноября 1790 г.— на 4,5 года). В первые две недели достаточно было заплатить лишь 12% (позднее — 20%) их стоимости [164, с. 124]. С одной стороны, такой шаг представлялся вполне естественным, поскольку платежеспособность покупателей была не слишком высока и требование выплачивать всю стоимость земель разом могло бы в корне подорвать сам процесс приватизации. С другой же стороны, любая продажа в рассрочку требует стабильности цен, так как в противном случае покупатель со временем начинает расплачиваться обесценившимися деньгами.
Поскольку в революционной Франции инфляция достигла высочайшего уровня, расчет за земли осуществлялся ассигна-тами, потерявшими свою первоначальную номинальную стоимость (сокращение сроков платежа сути проблемы не изменило). Иначе говоря, граждане, которые сумели выкупить государственные имущества, фактически положили себе в карман значительные суммы денег.
Более того, когда в апреле 1796 г. была введена продажа национальных имуществ на территориальные мандаты по фиксированной цене и без торгов, деньги принимались в уплату по их номинальной стоимости. Возможно, Директория надеялась, что территориальные мандаты, в отличие от ассиг-

227
натов, не обесценятся (хотя наверняка в качестве одного из мотивов упрощения процедуры продаж присутствовала и коррупция). Однако нам известно, что они обесценились очень быстро. В результате покупатели получили возможность приобрести имущества на десятки и сотни миллионов франков, заплатив за них по фиксированной цене почти ничего не стоящими бумажками. Спустя три месяца после начала продаж имущества на территориальные мандаты государство внесло в условия приватизации поправку, начав принимать бумажные деньги по текущему курсу. Но за это время уже были нажиты немалые состояния [164, с. 471].
Таким образом, по имеющимся оценкам примерно 90% национальных имуществ, т.е. около 17% национального богатства Франции, досталось новым владельцам практически даром [99, с. 106]. Инфляция, которая стала следствием стремления революционных властей расплатиться со всеми, кому государство было что-то должно, и обеспечить тем самым справедливость, привела в итоге к тому, что колоссальные ресурсы страны были распределены самым несправедливым образом. Национальное имущество не только отошло по большей части к богатым гражданам, но еще и отошло к ним за бесценок.
Оценивая инфляцию как бесспорно негативное явление, характерное для революционной Франции, мы должны все же помнить, что ее возникновение было следствием не ошибки, а скорее давления объективных обстоятельств, следствием выбора (правда, не в полной мере осознанного) определенной стратегии. Выбора, осуществленного в условиях оставшейся от старого режима разваленной финансовой системы, отсутствия дееспособной революционной власти, а также господствовавшего в обществе дирижистского и эгалитаристского Менталитета. Выбора, который приходилось осуществлять между инфляцией и дефолтом, между изъятием денег у тех, кто страдает от роста цен, и изъятием денег у тех, кто ранее Финансировал монархию.
Если бы развитие страны сразу пошло по пути дефолта, то, возможно, дестабилизация экономики была бы не столь существенной, а потери широких слоев населения минимальными.

228
Но те силы, которые были в этом заинтересованы, не могли ни осознать свои интересы, ни тем более провести их в жизнь. Выбор осуществила элита, пришедшая к власти в результате падения монархии и непосредственно заинтересованная в том, чтобы государство платило по своим счетам.
Возможно, подобный выбор имел и позитивное значение, поскольку благодаря ему в определенной степени было поддержано очень шаткое право собственности, постоянно нарушавшееся из-за применения мер революционной законности. Правда, в конечном счете обязательства старого режима так и не были в полной мере исполнены.
Таким образом, вряд ли возможно однозначно оценить действия политиков времен французской революции в данном вопросе. Но, думается, с уверенностью можно сказать, что при любом развитии событий в политической сфере легкого пути для осуществления экономических преобразований у Франции не было.

Несмотря на все усилия, предпринимавшиеся Директорией для стабилизации финансового положения республики, результаты ее деятельности были крайне ограничены. Даже возникшее наконец правильное понимание того направления, в котором должны осуществляться экономические реформы, при отсутствии сильной власти не могло принести богатых плодов.
С одной стороны, после развала, вызванного бюрократизацией и инфляцией времен революционного напора, некоторая хозяйственная жизнь в стране все же теплилась. С другой — законодательство, унаследованное частью от старого режима, частью от революционных лет, было полно противоречий и неразберихи. К тому же финансы оставались в весьма плачевном состоянии.

229
В 1799 г. усиление левых настроений привело даже к введению нового принудительного займа, который так распугал французские деловые круги, что поступления в бюджет после применения данной «стабилизационной» меры только сократились. Очередной министр финансов Директории Роберт Линде отмечал, что «деньги ему доводилось видеть только во сне» [23, с. 201-205].
Хотя самые страшные эксцессы революции остались позади, «мы повсюду находим,— писал А. Вандаль,— то же неистовство партий, упадок авторитета власти, язву продажности, возмутительный произвол, подрыв кредита и деловые крахи, отсутствие личной безопасности, необеспеченность иму-ществ» [23, с. 11].
Возможно, самым главным минусом Директории было то, что она стала символом практически неприкрытой циничной коррупции. И это никого не удивляло, поскольку взяточничество было не страстью отдельных администраторов, а элементом системы, без которого существование полуразрушенного разорившегося государства вообще было бы невозможно. Народ знал, что «каждый чиновник, не получая в срок жалованья, считает себя вправе живиться, чем только может» [23, с. 35]. «Казнокрадов было так много,— иронично замечал Е. Тарле — что у историка иногда является искушение выделить их в особую "прослойку" буржуазии» [186, с. 97].
Один из высокопоставленных администраторов времен Директории отмечал, что правительство на всех осуществлявшихся для государственных нужд поставках переплачивало около 50% от реальной стоимости товара, поскольку поставщики вписывали в финансовые документы фиктивные Расходы, а чиновники, обязанные контролировать затраты, становились сами соучастниками махинаций. В результате государство еще и оставалось в долгу за то, чего реально не получало [23, с. 81].
Злоупотребления начинались на самом «верху». Один из наиболее видных членов Директории, виконт Поль де Баррас, мог позволить себе приобретать дома и даже замки. Скорее всего средства в его карман шли от занимавшихся военными

230
поставками компаний, которые давали огромные взятки [199 с. 47].
Коррупция порождала в народе антибуржуазные настроения, что выливалось в открытую ненависть по отношению ко всем богатым гражданам в целом. Имущие классы, видя это и опасаясь, что якобинцы могут вновь вернуться к власти, еще более беззастенчиво грабили государство, старясь успеть нажиться, пока для этого есть какая-то возможность. Их действия, в свою очередь, усиливали общественное неприятие режима. Формировался порочный круг, из которого не было выхода путем совершенствования сложившейся в период революции системы власти.
Впрочем, опасения по поводу возвращения времен революционного энтузиазма вряд ли были обоснованны. За прошедшее со дня взятия Бастилии время общественные настроения принципиальным образом изменились. Люди устали от революции и не слишком верили в красивые лозунги. Меньше было пламенных споров и напряженных дискуссий, больше — проявлений жадности, страсти к развлечениям. Эгалитарные установки сменились желанием разбогатеть, что не мешало при этом многочисленным неудачникам ненавидеть тех, кто успел поживиться за время нестабильности. Но это уже была ненависть всего лишь к отдельным богачам, а не к буржуазной системе в целом. Те ценности, за признание которых ратовал в свое время еще Тюрго, постепенно начинали приживаться. Правда, внешняя оболочка, которой был покрыт новоявленный либерализм, была крайне непривлекательной.
Смена общественных настроений, происшедшая во Франции во времена Директории, лучше всего видна по тем изменениям, которые произошли в одном из самых красивых парижских дворцов — Пале-Рояле.
Построенный кардиналом де Ришелье и ставший тем самым как бы символом французского абсолютизма, Пале-Рояль после смерти кардинала отошел к короне. Затем Людовик XIV подарил его своему брату Филиппу Орлеанскому. И эта младшая, фрондирующая ветвь Бурбонов внесла свежие веяния в жизнь дворца. Там стало появляться все больше свободомыслия, все больше прямой оппозиционности.

231
Во времена революции Пале-Рояль стал центром шумных народных сборищ и политических брожений. Наконец во времена термидора и Директории он превратился в нечто прямо противоположное — «в притон ажиотажа (т.е. финансовых спекуляций.— Авт.) и разврата, золотой молодежи и роялистов» [48, с. 181]. «Я совершил прогулку по Саду равенства (т.е. по территории Пале-Рояля. — Авт.), — писал один современник этих событий.— Там я наблюдал все мерзости, которыми там оскверняются, и я видел только всеобщую спекуляцию всеми видами предметов: спекуляцию стенными и карманными часами, спекуляцию бриллиантами, спекуляцию экю, спекуляцию луидорами,спекуляцию материями,спекуляцию мукой и хлебом, спекуляцию красотой, спекуляцию общественным мнением...» (цит. по: [48, с. 182]).
Но несмотря на всеобщую спекуляцию, а точнее, в известной мере благодаря ей, экономика развивалась медленно и уровень жизни народных масс по-прежнему был низок. «Мы хотим такого режима, при котором едят»,— все чаще говорили в народе [186, с. 72]. Решить накопившиеся проблемы было суждено генералу Наполеону Бонапарту, впервые за Долгие годы существовавшего в стране беспорядка установившему твердую, авторитарную власть.
Наполеон возглавил страну в результате переворота, осуществленного 18 брюмера (9 ноября 1799 г.). Этот артиллерииский офицер, быстро ставший генералом, победителем ряда сражений и народным кумиром, достиг к моменту прихода во власть своего 30-летия. При этом он склонен был с самого начала обратить серьезное внимание на такую скучную для

232

молодого человека материю, как экономика,— то ли благодаря своему природному здравому смыслу, то ли благодаря принадлежности к молодому поколению, насмотревшемуся на все нелепости хозяйствования времен революции и с самого начала отвергшему их.
За десятилетие неурядиц страна объективно созрела для принятия такого режима, который был не сильно идеологизирован и в то же время эффективен с административной точки зрения. Впервые сформулированная М. Вебером и ныне весьма распространенная в экономической и социологической литературе точка зрения, согласно которой для легитимизации перехода от традиционного общества к современному (т.е. для модернизации) нужна харизматическая власть, получает яркое подтверждение при изучении наполеоновской Франции.
Атмосферу, в которой произошел переворот, лучше всего передал Е. Тарле: «В имущих классах подавляющее большинство считало Директорию со своей точки зрения бесполезной и недееспособной, а многие — определенно вредной; для неимущей массы как в городе, так и в деревне, Директория была представительницей режима богатых воров и спекулянтов, режима роскоши и довольства для казнокрадов и режима безысходного голода и угнетения для рабочих, батраков, для бедняка-потребителя; наконец, с точки зрения солдатского состава армии Директория была кучкой подозрительных людей, которые оставляют армию без сапог и без хлеба и которые в несколько месяцев отдали неприятелю то, что десятком победоносных битв завоевывал в свое время Бонапарт. Почва для диктатуры была готова» [186, с. 73-74]. Когда же государственный переворот наконец произошел, то «с Наполеоном никто не спорил о размерах власти, которую он захватил; от него ждали одного — успокоения, порядка, возможности перевести дух после пережитого» [183, с. 132].
Сам Наполеон прекрасно осознавал, что происходит в стране и какова его реальная функция в этой сложной политической и экономической ситуации: «Слабость высшей власти — самое ужасное бедствие для народа... Когда в деятель-

233
ности властных структур то и дело проявляются достойные сожаления слабости и непостоянство, когда власть, уступая давлению то одной, то другой из противостоящих друг другу партий, принимая решения-однодневки, действует без намеченного плана, колеблется, она тем самым демонстрирует меру своей несостоятельности, и граждане вынуждены констатировать, что государством не управляют; когда, наконец, правительство, доказавшее свое ничтожество в делах внутренних, добавляет к этому самую тяжелую ошибку, какую оно только может совершить в глазах гордого народа, а именно допускает, чтобы его унизили (другие державы), тогда в обществе распространяется смутная тревога, им овладевает потребность в самосохранении, и, обращая взор на самого себя, оно, видимо, ищет человека, который бы мог принести спасение» (цит. по: [27, с. 21, 26]).
Под спасителем генерал Бонапарт, естественно, подразумевал себя. Таким образом, Наполеон четко представлял то место, которое ему следовало занять в жизни страны. Только он один имел возможность образовать сильное правительство, и генерал действительно намеревался сделать это. По сути дела, не было никакой узурпации власти. «Я взял себе меньше власти, чем мне предлагали»,— отмечал сам император [27, с. 28].
Несмотря на такое упоение Наполеоном, никто в момент переворота не знал, как он будет управлять Францией. Все лишь гадали, революционер ли он, роялист ли, а может, кто-то еще... Как тонко заметил А. Вандаль: «Каждый сочинял о нем свой собственный роман. Эта общая неуверенность относительно его намерений шла ему на пользу, позволяя возлагать на него самые противоположные надежды» [23, с. 461]. Точно так же в нашей стране в конце XX века люди самых разных взглядов возлагали свои надежды сначала на Бориса Ельцина, а затем на Владимира Путина, создавая тем самым почву Для утверждения авторитарного режима.
Рынок государственных бумаг сразу же позитивно отре-агировал на 18 брюмера, что было лучшим свидетельством Доверия, которое буржуазия испытывала по отношению к новой власти. Об этом прекрасно свидетельствует следующий

234
диалог, состоявшийся как-то между Наполеоном и князем Ш.М. Талейраном (тем самым бывшим епископом, по предложению которого на заре революционного движения национализировали церковные земли). «Господин Талейран, что вы сделали, чтобы так разбогатеть?» — неблагосклонно спросил Наполеон.— «Государь, средство было очень простое: я купил бумаги государственной ренты накануне 18 брюмера и продал их на другой день»,— ответил тонкий льстец» [185, с. 85]. И действительно, с 17 брюмера по 24-е государственная рента выросла почти в два раза [60, с. 7].
Впрочем, полностью восстановиться, как бы по мановению волшебной палочки, после столь длительной финансовой разрухи было невозможно. Доверие инвесторов к французской экономике все равно было меньше, чем доверие к экономике английской. Даже после Амьенского мира (1802 г.) пятипроцентные французские бумаги котировались на рынке по курсу от 48 до 53 франков, тогда как трехпроцентные английские консоли — от 66 до 79 франков [424, с. 132]. От новой власти требовались реформы.
В нашем представлении Наполеон — это прежде всего полководец. Однако его роль реформатора и государственного мужа, скорее всего, более важна, нежели роль завоевателя. Созданная военным гением Наполеона империя рухнула задолго до его смерти, но заложенный им фундамент французской экономики прочно стоит и по сей день.
Если Тюрго может считаться первым либеральным интеллектуалом-реформатором в мировой истории (пусть не слишком удачливым), то Наполеон — первым авторитарным государственным деятелем, действительно сумевшим качественным образом преобразить страну. После него подобными же авторитарными методами в разной мере и с разной степенью успеха пользовались Наполеон III, Миклош Хорти, Юзеф Пилсудский, Франсиско Франко, Антонио Салазар, Кемаль Ататюрк, Августо Пиночет, Карлос Менем, Дэн Сяопин, Ро Дэу, Борис Ельцин и многие другие известные (а также не слишком известные) политики двух минувших веков.
Первый консул — а впоследствии император — был весьма своеобразным человеком и администратором, отразившим

235
все прозрения и заблуждения своего времени. Скорее всего, война вообще не была для него, как для многих других завоевателей, самоцелью. «Моя истинная слава,— говорил Наполе-0Н|— не в том, что я выиграл сорок сражений: Ватерлоо изгладит воспоминания о всех этих победах. Но что не может быть забыто, что будет жить вечно,— это мое гражданское уложение» [60, с. 218-219]. Да и в частных беседах он проводил перед своими собеседниками мысль о необходимости иметь «просвещенную и предусмотрительную администрацию, дабы сделать прибыльными сельское хозяйство, промышленность, торговлю и искусства, используя те денежные средства, которые разом и без пользы поглощает война...» [15, с. 59].
По словам Бурьена, секретаря Наполеона, тот сразу же после прихода к власти больше всего времени уделял планированию путей и средств для возрождения денежного обращения в стране [518, с. 221]. Однако его увлечение хозяйственными вопросами было даже чрезмерным и наносило немалый ущерб именно тем, кого Наполеон брал под свое покровительство.
Как отмечает Е. Тарле, «его... твердое убеждение в отсутствии таких основ жизни, таких элементов, которые нельзя было бы не только поколебать, но даже радикально изменить усилием воли правящего монарха... ярко проявилось в торгово-промышленном законодательстве, и в особенности в мероприятиях текущей политики» [183, с. 101-102]. Наполеон был антилибералом в самом глубоком смысле этого слова. Он не только закрывал газеты и подавлял оппозицию, но даже вообще не признавал того, что жизнь (хозяйственная, в частности) может устраиваться сама собой, т.е. благодаря действию управляющих ею естественных законов. Этим он, кстати, очень хорошо вписывался в устоявшуюся во Франции дири-жистскую традицию. Хотя по происхождению Наполеон был корсиканцем, его взгляды на жизнь были очень французскими Возможно, народ это чувствовал и любил его не только за блеск военных побед и успехи в экономике, но также за некое Духовное родство.
Поначалу среди высших наполеоновских администраторов были распространены идеи если не либеральные, то, во

236
всяком случае, идеи относительно умеренного протекционизма. В частности, на подобных позициях стоял Жан-Антуан Шапталь — министр внутренних дел и президент «Общества поощрения национальной промышленности». Лицензирование внешней торговли, которое в конечном счете было введено в 1810-1811 гг., он считал полным абсурдом.
Сам Наполеон не отвергал с ходу возможность восстановления договора о свободной торговле с Англией, заключенного еще монархией в 1786 г. Для урегулирования вопроса в Лондон даже посылались специальные агенты. Однако с самого начала предполагалось, что Франция сможет в течение некоторого периода времени сохранять защитные меры, дабы ее экономика не страдала от конкуренции [424, с. 167—169]. Естественно, на подобных условиях договориться было невозможно, а потому постепенно Франция начала сдвигаться ко все более жесткой системе регулирования.
«Гений и удача Наполеона,— отметил Р. Камерон,— состояли в его способности синтезировать высоко рационалистические достижения революции с глубоко укоренившимися обычаями и традициями, существовавшими на протяжении тысяч лет французской истории» [297, с. 28]. Трудно сказать насчет «тысяч лет», но то, что традиции администрирования были глубоко укоренившимися, соответствует действительности. Наполеон брал в свой экономический арсенал все то, что могло сработать в данных конкретных условиях, и поддерживалось французским менталитетом. Даже если экономически применение того или иного метода было не слишком рационально, Наполеон использовал его в той степени, в какой тот отвечал запросам эпохи.
Идеи, идущие во французской экономической политике от Тюрго и Дюпона де Немура, были отвергнуты Наполеоном полностью, хотя на практике он смог «разгрести» многие оставшиеся от революционеров «завалы», действуя именно по тому сценарию, который предлагался либералами. При этом сами по себе либералы во Франции всегда оставались на обочине политического процесса.
Император был прагматиком, сумевшим продвинуться вперед настолько, насколько позволял его врожденный здра-

237
вый смысл, так ярко проявившийся в военной стратегии. Тот здравый смысл, который, кстати, был характерен для боль-щей части состоятельных и образованных французов, представленных, например, в годы революции жирондистами. Однако выше той планки, которая была установлена ему эпохой, Наполеон подняться так и не сумел — да, скорее всего, и не захотел.
Он лично вручил орден Почетного легиона изобретателю сахара из свеклы Делессерту, возвел в баронское достоинство Парментье, внедрившего во Франции разведение картофеля [27, с. 67]. Но порой действия Наполеона в поддержку отечественной экономики были скорее курьезны, нежели масштабны. Вот как, например, он решал проблему застоя в производстве дорогих тканей, связанную с переменой моды и стремлением аристократок одеваться в античном стиле.
Однажды на приеме в Люксембургском дворце Наполеон заставлял лакея усиленно топить камин, подкладывая в него неограниченные порции угля. В ответ на прямо высказанные опасения гостей, что так можно устроить пожар, первый консул заметил, что присутствующие в зале дамы, включая Жозефину, совершенно голые. На следующий день патриотки бросились в магазины скупать платья, юбки, шали и прочие предметы одежды, производимые отечественной промышленностью [23, с. 433-434].
Однако подобными милыми сценками дело не ограничивалось. «Его крутые действия, внезапные решения, неожиданные перемены в мероприятиях,— писал Е. Тарле,— все это наносило не только торговле, которую он разорял (и знал, что Разоряет), но даже и промышленности непосредственно самый реальный ущерб. Не было чувства обеспеченности, капиталы упорно прятались, изменения в тарифной системе, часто Непредвиденные даже для министров, обескураживали заграничных контрагентов французских мануфактур и торговых Домов» [183, с. 102]. Вот лишь некоторые примеры поистине сумасшедшей активности императора, приводимые в обстоятельном труде Е.Тарле «Континентальная блокада». «Готовится новая огромная и отчаянная борьба с Австрией — но Наполеон среди

238
приготовлений находит время гневливо указать министру внутренних дел, что нужно выписывать баранов-мериносов, а не овец, ибо этого требуют нужды акклиматизации, нужды шерстяной промышленности... Очень часто он лично возбуждает дела и требует докладов. Не нужно ли запретить ввоз шелка-сырца из Италии в Германию, чтобы лионские мануфактуры не нуждались в сырье? Почему так медленно происходит засев полей свекловицей, хватит ли сырья для сахарных заводов? Чем именно пернамбукский хлопок выше того, что приходит из Джорджии?» [183, с. 97]. До чего же вся эта суета похожа на деятельность крупных советских хозяйственников, мечущихся по полям и заводам с раннего утра до позднего вечера, а потом констатирующих массу «объективных» причин, по которым хлеб не родится, а телевизоры воспламеняются непосредственно при включении!
Хозяйственное регулирование, применяемое Наполеоном, в значительной степени определялось, помимо всего прочего, еще и его политическим чутьем, пониманием задач конкретного момента. Он хорошо помнил, из-за чего началась революция 1789 г., каким было в тот момент положение дел с хлебом. Поэтому, несмотря на то что свобода хлебной торговли утвердилась теперь во Франции достаточно прочно, деятельность мясников и булочников подвергалась государственному контролю, дабы не возникало никаких революционных ситуаций [297, с. 29].Трудно сказать сегодня достаточно точно, насколько велики были хозяйственные успехи Франции в наполеоновскую эпоху. Точные сведения о динамике производства столь давних времен отсутствуют. По имеющимся отрывочным официальным данным, успехи были велики. Например, производство хлопчатобумажных тканей в натуральном выражении выросло с 1789 по 1810 г. в четыре раза [183, с. 660].
Однако некоторые историки отмечают, что результат хозяйственного развития Франции на протяжении всей революционной эры, не исключая и наполеоновского периода, оказался скорее негативным, чем позитивным, поскольку темпы экономического роста объективно могли быть более высокими [540, с. 197].

239
И все же трудно усомниться в том, что вклад Наполеона в развитие страны был огромен. Несмотря на всю ограниченность своих взглядов, именно он создал ту базу, на которой впоследствии стало возможным динамичное развитие страны. «Его авторитарные взгляды были устремлены в сторону государственного администрирования, а не к теориям свободной торговли Адама Смита и французских экономистов восемнадцатого столетия,— отмечал Д. Рюде.— Но его концепция государственного интервенционизма была гораздо ближе к кольберовскому меркантилизму семнадцатого века, чем к контролю над всей экономикой, практиковавшейся Комитетом общественного спасения в 1794 г.» [490, с. 137]. Более того, Наполеон во многом продвинулся гораздо дальше Кольбера, отойдя от традиций простой бюрократизации хозяйства и создав условия для самовоспроизводящегося экономического роста.
Деятельность Наполеона в плане налаживания работы французской экономики можно подразделить на три основных направления: во-первых, стабилизация финансов; во-вторых, успокоение страны и защита собственника; в-третьих, выработка стройного хозяйственного законодательства.
Что касается состояния государственной казны, то, по словам наполеоновского министра финансов Мартина Мишеля Шарля Годена, «20 брюмера VIII года финансов фактически не существовало во Франции» [199, с. 128]. Когда 26 брюмера (т.е. через неделю после переворота) консулы вскрыли государственные сейфы, они обнаружили в них всего 60 000 ливров (167 тыс. франков) — сумму, которой оказалось недостаточно даже для покрытия почтовых расходов на оповещение населения Франции о смене правительства. По состоянию на ноябрь 1799 г. государственный долг составлял 474 млн франков [15, с. 66-67]. Фактически финансовую систему государства надо было создавать с нуля.Велик был соблазн выпустить для пополнения бюджета какую-нибудь очередную разновидность бумажных денег. Делать это, наверное, было не столь уж трудно, поскольку Наполеон обладал авторитетом и реальной властью в значительно большей степени, нежели все его предшественники,

240
начиная с последних монархов и кончая Директорией. Однако первый консул, имевший возможность наблюдать, к чему приводит неумеренная денежная эмиссия, принципиально не стал идти по такому скользкому пути. «Пока я жив,— отмечал он,— я не выпущу ни одной обесцененной денежной ассигнации, ибо политический кредит основан на доверии к деньгам» (цит. по: [15, с. 67]).
Конечно, не следует воспринимать эти слова Наполеона слишком буквально. Созданный им в 1800 г. и получивший эксклюзивные эмиссионные права Банк Франции выпускал по требованию императора не обеспеченные золотыми резервами банкноты [176, с. 63-64]. Однако в целом Наполеон сумел удержаться от ошибок предшествующей эпохи и создал здоровые французские финансы.
Чтобы решить финансовые проблемы, Наполеон не погнушался «распродажей Родины» — точнее той ее части, которая была стране практически не нужна. За 80 млн франков он уступил американцам Луизиану и заткнул некоторые зияющие бюджетные дыры [4, с. 385]. Но это, конечно, была временная мера. Вырученных денег хватило ненадолго.
Наполеон пошел по пути строительства эффективно работающей фискальной системы. Францию после длительного перерыва надо было снова научить платить налоги. Принципиальным моментом в деятельности новой французской , администрации был отказ от сделанного революцией упора на прямые налоги. Как и в последние десятилетия существования монархии, на первый план вышли налоги косвенные, собирать которые было гораздо легче [186, с. 96]. В 1805 г. Наполеон ввел налог на продажу вина, игральных карт и дорожных экипажей; в 1806-м — налог на соль (вспомним ненавидимую народом габель); в 1811-м — на табак [15, с. 69].
Однако и сбор прямых налогов постепенно становился все более важным делом. Налоговые привилегии, устраненные революцией, не были, естественно, восстановлены наполеоновским режимом. Поэтому при наличии финансовой стабильности и работоспособной фискальной службы прямые налоги могли со временем дать государству тот высокий до-

241
ход, который так и не был получен революцией, ввергнувшей экономику в состояние анархии.
Наполеон учредил налоговую инспекцию в составе 840 чиновников, имевшую подразделения в каждом департаменте страны. Особое внимание он уделял механизмам (порой курьезным) стимулирования работы этой новой государственной службы. В частности, он пообещал назвать одну из самых красивых площадей Парижа именем того департамента, который быстрее других выплатит всю сумму налогов. Так в столице Франции появилось название «Площадь Вогезов» [15, с. 68].
Налоговая реформа и усиление налогового администрирования в совокупности дали хорошие результаты. В 1800/01 финансовом году профессионально построенного бюджета в стране еще по сути, не существовало, но уже тогда по факту удалось свести бюджетный дефицит к минимуму. К следующему же году доходы и расходы оказались полностью сбалансированными [518, с. 237].
В период консульства Наполеону удавалось ежегодно собирать 660 млн франков налогов, что на 185 млн превышало поступления в казну французского королевства в последний предреволюционный год. Подобный рост доходов позволил в конечном счете сократить государственный долг до суммы, не превышавшей 80 млн франков [15, с. 69]. Причем добиться подобного порядка в финансовой сфере Наполеону удалось даже несмотря на то, что он постоянно вел широкомасштабные и дорогостоящие войны, которые в итоге все же закончились сокрушительным поражением1.
1 Справедливости ради следует заметить, что войны давали и доход. Например, контрибуция, полученная по итогам заключения Тильзитского мира, составила 600 млн франков [4, с 387]. Впрочем, деньги приходили лишь после побед. Поражения приносили одни только убытки. Но даже в самые трудные для Наполеона дни экономика Франции не доходила до такого развала, которым было отмечено ведение революционных войн в 1792-1795 гг.

242
Конечно, финансы не могли быть благополучными в атмосфере общего неблагополучия, связанного с ведением войн. Финансовая ситуация во Франции заметно ухудшалась по мере того, как Наполеон втягивался в противостояние со всей монархической Европой. Расходы французского бюджета увеличились с 700 млн франков в 1806 г. до более чем 1 млрд в 1812-1813 гг., причем рост этот имел место именно благодаря раздуванию военного бюджета. В 1807 г. на военные нужды шло примерно 60% государственных средств, а в 1813 г.— уже 80% [337, с. 9]. С 1811 г. государственный бюджет опять стал дефицитным [4, с. 390].
И тем не менее, хотя своей внешней политикой Наполеон подверг экономику столь суровому испытанию, финансы страны находились по европейским меркам того времени в относительно приличном состоянии. Для сравнения можно отметить, что вышедшая из этих войн победителем Англия имела к 1815 г. долг в расчете на душу населения в 20 раз более тяжелый, нежели Франция [540, с. 123].
Еще одним важным шагом в финансовой политике Наполеона стало установление своеобразной системы разделения финансовых властей, столь важной для осуществления эффективного контроля над расходами. Наполеон сформировал наряду с министерством финансов генеральное казначейство, отвечающее непосредственно за поступление доходов. «Мой бюджет,— отмечал он,— будет спасен лишь при условии, если министр финансов будет постоянно враждовать с генеральным казначеем... Один говорит: "Я обещал выплатить столько-то денег и должен это сделать", а другой возражает, говоря: "Мы собрали всего такую-то сумму". Только оценив и сопоставив эти требования, я смогу обеспечить безопасность финансов от разорения» (цит. по: [ 15, с. 69]).
Кроме того, в 1807 г. была учреждена еще и Счетная палата, в обязанности которой входил надзор за расходованием государственных средств и за тем, чтобы не допускать обесценения денежных знаков.
Значительную роль в деле укрепления французских финансов сыграл Годен, сумевший решительно порвать с проинфляционной политикой последних десяти лет. По словам На-

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Делавших ставку на использование либерализма во внешнеэкономических связях
политологии Травин Д. Европейская модернизация 7 германии
Имела своей государственности
Польский экспорт быстро увеличивался
Корни югославской инфляции уходят в глубины той экономической системы