<<<     ΛΛΛ     >>>   

86

по мнению Даммита, проявлял бы неявное знание лингвистических принципов, не имея при этом наших психологических состояний.

Таким образом, хорошая теория значения будет говорить о том, что значит понимать и что известно человеку, когда он знает язык, так что, например, тезис «Значение есть употребление» мог бы входить в эту теорию только в том случае, если знать значение — это знать (явным или неявным образом) употребление. В качестве «ядра» она будет иметь теорию референции, а ее «оболочкой» будет теория смысла. Дополнять их будет теория силы. В итоге это будет полная, атомарная (или, по крайней мере, молекулярная), богатая теория. Во многих отношениях это положение направлено против Дэвидсона, Крипке и, в меньшей степени, Куайна. В противоположность «полной», «умеренная» теория начинается с допущения о том, что мы уже понимаем определенные исходные понятия, на которых основывается значение других понятий. По утверждению Даммита, она вызывает возражение, выдвигаемое, как известно, против теорий перевода, согласно которым значение предложения состоит в его переводимости в некоторое другое предложение. Как гласит это возражение, мы можем знать, что одно предложение является переводом другого, не зная значения обоих этих предложений. (Допустим, мы спрашиваем у какого-то ученого о значении некоторого предложения. Он отвечает, и по тому, как другие ученые согласно кивают головой, мы догадываемся, что это правильный перевод. Тем не менее мы можем все еще не понимать.) Аналогичным образом знание о том, что значение предложения есть функция от значения определенных исходных лингвистических выражений, только в том случае сообщает нам значение этого предложения, если мы уже понимаем эти исходные выражения. Чтобы быть «полной», теория языка должна давать объяснение тому, что значит понимать любое выражение, как исходное, так и производное.

Что касается холизма, то, по утверждению Даммита, вначале возникает недоумение, почему теория Дэвидсона должна быть холистской, поскольку, на первый взгляд, в ней значение каждого отдельного предложения дедуцируется из множества аксиом, связанных со словами и конструкциями, из которых составлено это предложение. Но на деле Дэвидсон не указывает нам, в чем состоит значение аксиом или значение выражения «истинно» в предложениях истинности. Поэтому «не может быть никакого ответа на вопрос, в чем состоит понимание говорящим любого отдельного слова или предложения». Мы понимаем, вынужден заключить Дэвидсон, только язык в целом. Если же допустить, что мы можем разорвать угрожающий нам в этом случае порочный круг, приняв во внимание, что члены языкового сообщества «считают истинным», то, как указывает Даммит, при таком подходе нельзя надлежащим образом объяснить различие между совершением ошибки и неправильным пониманием значения предложения. Любая систематическая теория значения должна позволять провести такое различие.

87

Даммит вполне готов признать, что наше понимание любого отдельного предложения «обычно зависит не только от понимания входящих в это предложение слов и других предложений, которые могут быть составлены из этих слов, но и от понимания определенного раздела языка, порой очень значительного». Вместе с тем, он отвергает ту точку зрения, что мы должны понимать весь язык в целом, чтобы в полной мере понять какое-либо отдельное предложение. По его мнению, систематическая теория языка должна быть не холистской, а в известных пределах либо атомарной (тогда она связана с пониманием отдельных слов), либо молекулярной, связанной с пониманием предложений, в чем и состоит ее цель. (Характерно, что он так и не пришел к окончательному решению, какой же она должна быть.)

Что касается «богатства» теории, то богатая теория будет приписывать любому говорящему, знакомому со значением какого-то имени собственного, некоторое знание условий, которым должен удовлетворять любой объект, носящий это имя, или, по крайней мере, будет приписывать ему способность признать носителя имени в случае встречи с ним. Так, чтобы понимать слово «Лондон», мы должны уметь или описать этот город, или признать, что это он, когда мы в нем находимся. Это сильно отличается от простой (аскетичной) теории (как, например, у Крипке), требующей лишь, чтобы наше употребление имени не расходилось с его прежними употреблениями.

Установив все это к своему удовлетворению, Даммит во второй из своих статей обращается к подробному рассмотрению отношения между значением и истиной. Чтобы понять ход его расуждений по этому вопросу, нам следует вспомнить, что в течение многих лет, прежде чем сменить Айера на посту профессора логики, он был ридером * по философии математики в Оксфорде и в этом качестве читал много лекций по интуционистским теориям математики. Первая написанная им книга, хотя и не опубликованная, была посвящена принципу исключенного третьего; в конечном счете он опубликовал работу «Элементы интуционизма» (1977), которая представляет собой введение в математический интуционизм и основана на его оксфордских лекциях. Что особенно интересовало его в интуционизме, так это, во-первых, отказ от принципа двузначности, согласно которому каждое математическое высказывание должно быть либо истинным, либо ложным, даже если мы не знаем — не в состоянии знать, — истинно оно или ложно, и, во-вторых, готовность интуционистов пойти на значительные изменения как в классической математике, так и в классической логике в интересах сохранения математики как согласованного систематического исследования.

Интуционисты, как правило, не склонны распространять свои выводы на естественные языки. Даммит же осуществляет это, хотя и в модифицированном варианте. Однако делает это очень постепенно. Он начинает с рас-

* Второй по старшинству преподаватель после профессора в английских университетах, соответствует доценту в наших университетах. — Прим. пер.

88

смотрения общепризнанного допущения о том, что понимать предложение — значит быть способным точно определить условия его истинности. Против этого он высказывает два возражения. Во-первых, для понимания предложения нам нужно знать, как его значение выводится из значения составляющих его слов. Простая способность определить условия его истинности не сообщает нам этого знания. Во-вторых, мы часто понимаем предложение, не будучи способными определить условия его истинности. По сути, так и должно быть. Ибо, указывает Даммит, определить условия истинности — это и значит высказать предложение. Если мы уже не понимаем некоторые предложения, процесс определения условий их истинности никогда не сможет даже начаться.

Не следует ли в таком случае признать, что мы либо должны быть способными определять условия истинности, либо должны иметь «неявное знание» о них? Даммит готов допустить следующее: только при условии, что можно каким-то образом распознать, что человек считает предложение истинным — в этом вопросе Даммит не испытывает особых сомнений, — мы можем иногда определить, благодаря этому распознанию, что у этого человека есть неявное знание условий истинности указанного предложения. Но только при особых обстоятельствах. Рассматриваемые условия истинности должны быть таковы, чтобы человек был способен их признать, когда они действительно имеют место, и он должен в том случае, если они имеют место, признать предложение истинным. (Так, мы можем признать, что кто-то имеет неявное знание об условиях истинности предложения «Это красное», если он считает что-то красным тогда и только тогда, когда предмет, на который он указывает, действительно красный.) Конечно, в некоторых случаях человеку, возможно, потребуется что-то предпринять, чтобы установить, имеют ли место условия истинности, например когда кто-то утверждает, что «цветет сирень», ему, возможно, придется пойти в сад и проверить это. Эти и более сложные случаи не представляют проблемы для такого рода анализа. Если человек действительно располагает способом поместить себя в ситуацию, когда он может установить, имеют ли место определенные условия, и если он может продемонстрировать это, то тем самым доказывается, считает Даммит, наличие у него неявного знания.

Проблема остается в связи с тем, что, как утверждали интуционисты в отношении математики, имеется огромное множество предложений, для которых мы не располагаем эффективной процедурой установления их истинности, — например предложения, в которых мы утверждаем, что всё относящееся к определенному виду, говорим ли мы о будущем, настоящем или прошлом, должно обладать каким-то конкретным свойством, или предложения, которые мы используем для выражения контрфактических условных высказываний, или предложения, в которых мы утверждаем нечто о пространственно-временной области, в принципе недоступной для нас. Согласно Даммиту,

89

эти случаи значительно более многочисленны, чем обычно считается. Двум примерам он придает большое значение: «В этом месте никогда не будет построен город» и «X является способным к изучению языков», когда это говорится о человеке, который в действительности никогда не имел дела с иностранными языками. (Ср. с «немым неизвестным Милтоном» Грея.) Правда, в особых случаях есть возможность напрямую установить наличие условий истинности для некоторого предложения из этого класса, например, человек доживает до того момента, когда то, что он считал контрфактическим условным высказыванием (скажем, «если бы нога человека ступила на Луну ...»), превращается в фактическое условное высказывание. Вместе с тем, Даммит настаивает на том, что в общем случае не могут выполняться условия, при которых человек обнаруживает неявное знание в отношении этих классов предложений.

Развивая свою мысль, Даммит формулирует «принцип С», который гласит, что если предложение истинно, «должно быть что-то такое, благодаря чему оно истинно». «Предложения наблюдения» могут быть «напрямую истинными», истинными благодаря тому, что мы непосредственно воспринимаем как имеющее место. Однако перечисленные выше классы предложений не являются предложениями наблюдения. Иногда предпринимаются попытки превратить их в якобы предложения наблюдения, представив себе существо, для которого прошлое и будущее столь же наблюдаемы, как и настоящее. Даже если можно усмотреть какой-то смысл в таком существе, утверждает Даммит, мы определенно не можем усмотреть смысла в понятии существа, «непосредственно созерцающего контрфактическую реальность».

Единственный выход, заключает Даммит, это отказаться от той точки зрения, что предложение должно быть или истинным или ложным совершенно независимо от имеющегося у нас знания и при отсутствии у нас какой-либо возможности установить его истинность, — точно так же в математическом интуционизме было отброшено допущение о том, что математическое высказывание должно быть или истинным или ложным, даже если у нас нет возможности доказать ни его истинность, ни ложность его отрицания. В интуционизме правильно утверждать математическое высказывание — значит с полным основанием заявлять о существовании его доказательства или о возможности его построения, а понимание такого высказывания состоит в «способности признать его доказательство, когда оно представлено». Если человек обладает способностью сделать все это, он может быть готовым продемонстрировать свою способность.

Распространение этой теории за пределы математики (таким образом, как это пытается делать Даммит) предполагает замену более узкого понятия доказательства более широким понятием верификации. «Мы вправе утверждать, — пишет он в «Истине» (1959), — что предложение P должно быть либо истинным, либо ложным, что должно быть нечто такое, благо-

90

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

110Чувственные данные 22

Семантические маркеры человек
Только первый представляет какой-либо интерес для философии науки