1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15

На Лубянке

Пока над «пожарником» смеялись, тот в качестве зама спокойно приобретал опыт аппаратно-подковерных игр у министров – Баранникова и Голушко. И регулярно давал интервью, сообщая читателям удивительные новости про ФСК, которая, «взяв лучшее от своих предшественников и избавившись от «негатива», станет надежным щитом как для России, так и для всех россиян. А меч мы сдадим в музей…». Сдали?

В разгар осенних событий 1993-го Сергей Вадимович повышен до чина 1-го зама чекиста №1. Участие Степашина в разрешении конфликта свелось к курсированию между Кремлем и Лубянкой с редкими выходами «на разведку» в блокированный Белый дом – для переговоров с Руцким и Баранниковым. Более ярко он светился после, на пресс-конференциях: «вооруженные боевики, я вам прямо скажу – мы знали точную расстановку, где находятся, сколько находится, возможные их действия и количество вооружения» (вот где кроются истоки будущих «38 снайперов»!); «вы их видели, этих бандитов, и вы сами нас критикуете... почему эти люди на грузовиках с оружием катались спокойно по Москве? Вот за это они и награждены. Я думаю, за это награжден и министр безопасности Николай Михайлович Голушко, который, кроме того, я позволю сказать и свою личную оценку, проявил еще и гражданское мужество...».

Столь мудрое поведение дало свои дивиденды – 2 марта 1994 года Степашин становится директором ФСК. После чего резко выросло поголовье выловленных шпионов, особенно зимбабвийских.

С другими успехами было посложнее: осенью 1994-го директор ФСК неоднократно давал честное пионерское к Новому году найти убийц священника Александра Меня и журналиста Дмитрия Холодова. И редкая газета удержалась, чтобы не позубоскалить о «предновогодней вахте» Степашина. Известно, сколько ждут обещанного, но в России шефы спецслужб столь долго не служат.

Но и повода для уныния он не видел: «Есть голова. Есть руки. Есть ноги. А крылья – это дело пегасов. А в целом ФСК в структуре нашего государства нашла свое место». Интересно, какое?

Назревал очередной пожар – в Чечне. Который поначалу и поручили тушить известному специалисту по партийному руководству противопожарными формированиями. Тушить, ясное дело, сподручнее оказалось керосином. Поначалу наш герой уверял, что все в порядке и на Северном Кавказе его служба все контролирует и войной не пахнет: Чечня? – «Да ничего с ней не надо делать! Это замечательная, красивая республика». Или вот из другого интервью: «С помощью силового ввода российских войск мы ничего делать не будем. Я категорический противник этого».

Первый звоночек о некомпетентности службы г-на Степашина звякнул в августе, когда дудаевцы как ребенка повязали подполковника ФСК Крылова. Который, согласно полуофициальным версиям, упорствовать не стал – сдал всю известную ему информацию и агентуру на территории Чечни. Даже выручить своего человека служба не смогла (или не захотела): сначала отрицали, что это их человек, потом заявили, что он случайно оказался в Чечне, а ФСК-де вообще никаких операций там не проводит... Когда же Крылова вытащили из Чечни, г-н Степашин самолично не постеснялся присвоить себе лавры спасителя – «наш коллега попал в плен, но мы его оттуда освободили». О методах он умолчал – «подобная ситуация может повториться, и нам понадобится применить те же методы».

Когда в ноябре ситуация «повторилась» и в плену оказались экипажи танков «оппозиции», метод применили вновь: ФСК заявила, что не имеет к этому никакого отношения. Солдат и офицеров российской армии объявили наемниками и искателями приключений, открестившись от них. А спустя пару дней разорвалась «бомба»: пленные дали показания – для участия в операции их вербовали офицеры ФСК. Еще день-два и стало ясно: пресловутый бездарный штурм Грозного (над которым успел посмеяться даже Грачев) – операция Лубянки. Когда же в Моздок стали поступать первые тела погибших 26 ноября контрактников, первое, что сделали особисты Степашина, попытались тайно захоронить их в яме...

И выходит, что именно воинству Степашина выпала сомнительная честь стать зачинателем, детонатором той бойни. Правда, серый костюм Сергея Вадимовича как-то быстро скрылся за широкими спинами старших товарищей в камуфляже. И он занялся тем, чему был более всего научен – агитацией и пропагандой. На упреки в том, что его служба плоховато собирала информацию в Чечне, ответствовал: «А мы не разведка. Мы контрразведка...». Потом он сообщает нам, что журналисты подкуплены Дудаевым, что в Чечне воюют не чеченцы, а иностранные наемники, получающие «по 800–1.000 долларов ежесуточно», что Дудаев «построил под городом целую систему коммуникаций, бункеров, убежищ», что ФСК обнаружила порядка сорока женщин-снайперов – «белых колготок», взято в плен несколько афганцев, египтян, иорданцев, литовцев – до 30 иностранцев... Вот только ни тогда, ни после г-н Степашин не удосужился предъявить ни одного подтверждающего свои слова факта: ни литовцев, ни подземной крепости под Грозным мы так и не узрели. Но, невзирая на провалы, голос Сергея Вадимовича всегда был полон оптимизма – вплоть до последнего дня на Лубянке он твердил, как заклинание: опасения длительной партизанской войны не оправданны, «для ее ведения там, по сути, нет никаких условий», «я считаю, партизанской войны не будет... имею определенные агентурные и оперативные данные». Какие? А вот такие: чеченцы, мол, «привыкли жить в относительном комфорте, их тягу к партизанщине, сопряженной с бытовыми лишениями, не стоит преувеличивать».

По всей видимости, именно эти бытовые лишения и отсутствие комфорта вынудили Басаева совершить рейд в Буденновск. Буденновская трагедия стала финалом «звездного часа» Степашина и принесла тому долгожданную отставку, о которой поговаривали аж с ноября 1994-го. Тут уж ему вспомнили все – в том числе и обещанное раскрытие к Новому году дел Меня и Холодова, топтание в деле Листьева, и, само собой, не пойманного Дудаева. Впрочем, кто знает, может на сей раз начальника вполне сознательно подставили собственные подчиненные: свежепереименованная в ФСБ контора располагала необходимыми оперативными данными о предстоящем рейде. Но чекистский аппарат, как всегда, сыграл по своим правилам. И вышиб опостылевшего «пожарника» из седла – точно так же, как ранее вышиб из кресла шефа столичной ЧК Савостьянова – на смену генерации «демократических» чиновников в ГБ пришли мастера – профессионалы провокации и сыска. А г-н Степашин без излишней огласки был отправлен в отстойник.

Впрочем, утверждают, что на посту министра юстиции наш герой был очень деловит и энергичен, вводя институт судебных приставов и забирая к себе из МВД тюремную систему. И, глядишь, благодаря этому Минюст превратится в силовое ведомство. Но личная ли это заслуга ныне уже экс-министра? Столь грандиозная реформа не могла родиться не только за девять месяцев, но и даже в недрах одного лишь Минюста. К тому же наш герой твердо успел зарекомендовать себя не генератором идей, а лишь послушным исполнителем предначертанного сверху. Несомненно, годы административной работы в аппаратах госбезопасности и правительства очень многому научили Сергея Вадимовича – в конце концов, он еще в том возрасте, когда чему-то можно научиться. Но проснулся ли в нем сильный человек – герой, творец, лидер? Очень сомнительно...

Слабость нашего героя не столько в личных качествах, сколько в отсутствии у него авторитета, опирающегося именно на эти самые качества. В силовых структурах начальников либо уважают за высочайший профессионализм, либо боятся – за сильный, властный характер. У Степашина отсутствует и то, и другое. Но именно в этом его ценность для президента! Ведь такой человек имеет в жизни (политической) лишь одну опору за спиной – того же президента. И он никогда не сможет вырасти до значимой и самостоятельной (значит, и потенциально опасной) фигуры, способной представить угрозу. И именно для того в свое время Степашина бросали на Лубянку: дабы нейтрализовать саму возможность опасного единения чекистов вокруг сильного человека. Который в один момент может использовать свое ведомство в качестве того самого лома, против которого нет приема. Как это едва не произошло при Баранникове. Но почему тогда просто не назначить министром какого-нибудь зама? Назначили же однажды Куликова на замену Ерина. И что из этого вышло: генерал быстро вышел на первые политические роли. То же было бы и сейчас: нечестолюбивые и невластные натуры генералами не становятся. Сама служба, дающая огромную власть над людьми, особенно в МВД, сформировала кадры ведомства так, что любой из куликовских замов неизбежно со временем будет под стать Анатолию Сергеевичу. И тогда вновь возникнет сильный человек с мощным кулаком, опорой которого будет отнюдь не стареющий президент. Не лучше послать на воеводство того, кто будет смотреть лишь в рот царю-батюшке, к кому стрелецкие старшины никогда не рискнут подойти с «нескромным предложением» – чиновника без связей и авторитета в милицейских кругах и внутренних войсках, человека свиты, не строевого командира, а политрука... И ведь Сергей Вадимович не одинок – мы воочию можем наблюдать, как на ключевых и опасных постах рассаживаются малоизвестные чиновники, технократы, личными качествами авторитета в профессиональных кругах еще (или уже) не завоевавшие. И единственной опорой которых является президент. Хотя бы тот же Сергей Кириенко, попавший в Москву лишь благодаря своим личным связям с Немцовым и ничем выдающимся в сфере экономики и управленчества себя не проявивший. Тенденция налицо.

Рисуя силуэт очередного шефа МВД, ловлю себя на мысли, что это групповой портрет бегущего в табуне серого чиновника. Ничего не умеющего, кроме как, льстиво изогнувшись, почтительно испросить у хозяина: «Чего изволите?» Короля делает свита. А Сергей Вадимович – человек свиты.

В самом начале чеченской войны с усмешкой рассказывали про конфуз, якобы приключившийся с ним. Облачившись в камуфляж, тогдашний шеф Лубянки отправился на позиции (штабные, вестимо) «моздокского фронта» – руководить «восстановлением конституционного порядка». Но у десантников был свой министр. Посему, обнаружив близ вверенного им объекта неизвестного пухлощекого господина в необмятом камуфляже, бдительные служивые, невзирая на вопли с размахиванием ксивы, попросту положили его вместе со свитой лицом в грязь – подозрительная личность. Может, так Степашину ненавязчиво дали понять, каково его настоящее место?

в начало

16. Канцлер

При упоминании Евгения Максимовича в полном соответствии со старорежимной табели о рангах так и тянет встать навытяжку и почтительно произнести: «Ваше высокопревосходительство...». Так было положено титуловать канцлера, действительного тайного советника I-го класса, генерал-фельдмаршала, генерал-адмирала. Натяжки не будет – положение Евгения Максимовича вполне соответствует рангу сановника высшего, того самого I-го класса Российской империи. Канцлер?! А почему бы и нет – вполне. Во всяком случае, его предшественник столь же удачно походил на канцлера, как поручик Ржевский на генерал-фельдмаршала.

Если с начала 1996-го в Ясенево ничего не изменилось, то уже при входе в мемориальный уголок Службы внешней разведки вас встретит очарование Востока. Полумрак искусно оттенит блеск и манящую роскошь таящегося в глубине стендов разнообразного оружия. Каких только колюще-режущих предметов тут нет – и изящные кинжалы с искусной вязью арабских букв, и грубовато-искривленные индийские ножи-крисы. Что-то еще неоружейное, но тоже явно восточного происхождения. «Подарки нашему бывшему директору – Примакову», – следует пояснение подтянутого экскурсовода в штатском. Так и представляешь себе прежних хозяев этого великолепия – таинственных шейхов и эмиров. А вот предмет уже современной цивилизации – роскошный никелированный красавец-револьвер крупного калибра. Но меня охлаждает голос стража-путеводителя: подарок опять-таки некоего восточного владыки. Презентов же европейско-заокеанского происхождения не наблюдается. Намек на восточные пристрастия экс-директора СВР, переселившегося на Смоленскую площадь, более чем очевиден. Что удивительного – вся жизнь Евгения Примакова связана с арабским Востоком. Случайно ли его назначение министром иностранных дел с едва скрываемым ликованием встретили в Багдаде, Тегеране, Дамаске и Триполи?

Самое яркое впечатление от фигуры министра именно его неяркость. И столь же ярко выраженное стремление держаться не на виду, за кулисами. Такое ощущение, что излюбленная среда его обитания – тень кулуаров и кабинетный полумрак. Он бежит от софитов, едва давая себе труд скрыть откровенное презрение к прессе, давая по закрытости фору едва ли не всем прочим секретным и не очень чиновникам вместе взятым. Он просто неосязаем – как туман. Кажется, даже непрозрачно-толстенные стекла его очков – та же броня в стремлении отгородиться от яркого, пестрого и чуждого мира. В его редкой дежурной улыбке никогда не сверкнет искра чувства, теплого и веселого лукавства, не говоря уж об искренности. Он так скользок, что даже и не знаешь, за что можно зацепиться. Редкие интервью – набор общих фраз и штампов, лишенных всякой эмоциональной окраски, а порой и видимого смысла. Его речь поразительно скупа, суха, бледна, обтекаема и трудновоспринимаема на слух. Впрочем, на бумаге его слова столь же лишены блеска, яркости и образности, академично сухи и невыразительны. Таков стиль? Но стиль – тот же человек, та же характеристика!

И не так уж прост хозяин высотки на Смоленской площади: прежде, чем дойти до «канцлерского» чина, прошел всю бюрократически-карьерную лестницу – с самой первой ступеньки. И всегда и везде он удивительно органично вписывался в эту самую номенклатурную вертикаль – при Хрущеве и Брежневе, Андропове и Черненко. Вписался и в горбачевское Политбюро, и в ельцинское! Единственный, кроме самого Ельцина, человек из Политбюро ЦК КПСС, сумевший удержаться у скользкого и опасного кормила российской власти. Бесцветен, точнее, прозрачен аки кристалл: на красном фоне красный, на белом – белый?

О жизненном пути будущего министра сведения можно почерпнуть лишь из скупых официальных справок. Сам герой на сей счет отчего-то очень не любит распространяться: ни про родителей, ни про трудное (или, напротив, веселое) босоногое детство пока из него никто и слова не вытянул. Странно все это. Но тоже интересно, ибо напрашивается вывод: если человек столь скрытен, значит, есть что скрывать, имеется, как говорят британцы, «скелет в шкафу»?

Неизвестность обычно порождает мифы и слухи. Посему в свое время «патриотические круги» усомнились в верности официально указанного в анкете «пятого пункта». Но это уже их проблемы.

Итак, справка: Примаков Евгений Максимович, родился 29 октября 1929 года в г. Киеве. Дальше в официальной биографии провал до 1953-го. И никаких данных ни о социальном происхождении, ни о родителях. Что и породило у западных журналистов легенду о близком родстве с репрессированным в 1937-м известным военачальником Примаковым. Но вот вряд ли кто из потомков того Примакова имел возможность не то, чтобы сделать карьеру, а вообще выжить... Боюсь, самому Евгению Максимовичу столь звучная фамилия на первых порах даже осложняла карьеру, вызывая у кадровиков немой вопрос: «Не родственник ли врага народа?» Известно, что школу Примаков заканчивал в Тбилиси. Причем не простую – знаменитую «русскую». Среди ее выпускников много известных людей. Сам Евгений Максимович однажды среди своих друзей назвал Георгия Данелия – все из той же школы. Близко знавшие будущего «шпиона №1» и дипломата утверждают: тот период жизни оказал на него сильнейшее влияние, сформировав так называемую «тбилисскую» клановую психологию круговой поруки. Приплюсуем к сему отмеченный многими «колониальный комплекс» ощущающего себя одновременно «белым человеком в Индии» и, в то же время – чужаком на периферии империи (ущербность, которая наиболее ярко и наглядно проявилась у Жириновского). Комплекс заставляет стремиться прочь из колоний, в столицу империи. И, одновременно, ставший близким Восток притягивает – прямиком в московский институт востоковедения. Впрочем, кое-что было и до института: в одной из книг Евгений Максимович упоминает о своем пребывании в военно-морском подготовительном училище. Что там не заладилось с морской карьерой – опять туман. Но не у него одного: его однокашник по училищу – Юлий Воронцов – будущий высокопоставленный советский дипломат. Однокашник, кстати говоря, все по тому же институту.

Институт, между прочим, был очень непростым. Скажем, с улицы туда не поступали. Школьные медали и аттестаты – само собой. Но анкета должна была быть ангельски чистой – уж, пожалуйста, никаких порочащих связей, не говоря про репрессированных среди родственников. Институт создавался под бдительным оком самой компетентной из всех организаций – госбезопасности. По большому счету, он фактическим был одним из ее питомников – на паях с МИДом. Рушилась колониальная система. И советская разведка, дипломатия, международный отдел ЦК позарез нуждались в кадрах востоковедов. Ибо наличного состава явно уже не хватало для борьбы со злобными империалистами на афро-азиатских просторах. Так что студенты-востоковеды находились под неназойливой опекой старших товарищей в штатском. Выпускники института, как правило, направлялись в кадры Лубянки и Смоленской площади. Многие «восточники» дослужились до больших чинов в разведке и генеральских погон, не говоря уж про полковничьи.

Про атмосферу, царившую в заведениях подобного типа, хорошо пишет генерал КГБ Николай Леонов, учившийся в одно время с Примаковым. Все студенческая жизнь «была отравлена премерзостным духом гниющей сталинской диктатуры. Непомерный груз культа Сталина, казалось, сломал хребет нации. Одна за другой кампании морального террора захлестывали наши вузы. Сначала возникло какое-то дело о «моральном разложении» студентов Ленинградского университета. ...Глумление над людьми творилось страшное. ...Но самой страшной была кампания борьбы с космополитами. На наших глазах густо мазали дегтем и вываливали в перьях многих любимых преподавателей и профессоров... Мало того, что моральные казни совершались для устрашения, открыто, при всех, нас заставляли принимать в них активное участие». Атмосфера в институте востоковедения мало чем отличалась от мгимовской. И мало кому удавалось сохранить душу незапятнанной. Карьерные вузы плодили не столько исследователей, сколько послушных чиновников-карьеристов. Хорошее распределение мог получить только «позвоночный» человек с мощными связями и умеющий прогнуться перед начальством.

«Трудовой путь начал в 1956 году», после окончания аспирантуры МГУ, – сообщает официальная биография 1990 года. Странно, до этого всегда писали, что тов. Примаков осел на Гостелерадио аж в 1953-м! Что-то с этими тремя годами – 1953–56 – неясно. Во всяком случае кандидатскую степень наш герой получил четыре года спустя после окончания аспирантуры (Тема: «Экспорт капитала в некоторые арабские страны»).

Карьера на Гостелерадио была стремительной: за несколько лет будущий арабист пробежал от корреспондента до заместителя главного редактора главной редакции! Это уже верная номенклатурная тропа. С которой Евгений Максимович уже никогда не сходил. Но на которой без партбилета делать было нечего. А его еще надо было заслужить. Заветный пропуск в большую жизнь вручен герою в 1959-м. Помогли, вероятно, и две вышедшие брошюрки. Первая, 1956 года, что-то про страны Аравии и колониализм. Другая, в соавторстве, «Поучительный урок» – про ближневосточную войну 1956 года. Стоит ли говорить, что сионизму и англо-французскому империализму там досталось на орехи. И с этой тропы обличения мирового империализма и сионизма Евгений Максимович тоже боле никогда не сходит. В конце-концов, разве не она – тропа идеологической войны – привела в 1962-м в еще более почетные номенклатурные окопы – в редакцию боевого органа ЦК КПСС – в «Правду»? И не рядовым репортером – обозревателем. Тут уже за спиной замаячил отдел ЦК – международный.

Обозреватель, заместитель редактора «Правды» по отделу стран Азии и Африки, собкор в арабских странах... 1960-е на Ближнем Востоке – интереснейшее время! Именно тогда Примаков завязывает личные контакты с будущими диктаторами Сирии и Ирака – Хафезом Асадом и Саддамом Хусейном, с лидерами курдских сепаратистов, с палестинскими боевикам и террористами. Надо полагать, что без санкции свыше на столь политически рискованные мероприятия не мог бы пойти ни один советский арабист. Описывая в 1991-м году свою встречу с лидером курдских повстанцев Мустафой Барзани на севере Ирака, Примаков использует любопытное выражение – «я по заданию «Правды» встретился с...». Между прочим, Барзани с 1940-х годов состоял в длительном рабочем контакте с советскими «компетентными органами», много лет провел вместе со своими бойцами в Советском Союзе – его повстанцев пытались задействовать в интересах противостояния с «империалистами». И в то время, когда Примаков мило беседовал «по заданию «Правды» с Барзани, центральное иракское правительство пыталось в очередной раз разгромить курдов. Интересно, где давали такое задание «журналисту» – на Старой площади или на соседней с ней? Уж точно не в редакции! Это выражение – «по заданию «Правды» – мы встретим у Евгения Максимовича еще не раз. По заданию той же «редакции» он встречается с палестинскими лидерами – по чистой «случайности» аккурат в канун «черного сентября» 1970 года – столкновения палестинских боевиков с иорданской армией. По заданию той же инстанции упорно пытается пробраться в Дамаск для встречи с лидерами переворота 1966 года в Сирии. Где и знакомится с Асадом – тогда еще командующим сирийскими ВВС. 1969-й – знакомство с Саддамом, и при любопытных обстоятельствах: «Мой интерес к Саддаму в то время был вызван вполне определенными причинами. Ему... было поручено руководить иракской делегацией в контактах с курдами, а я участвовал в усилиях по приведению сторон к столу переговоров».

Представляете себе: иностранный (советский!) журналист в качестве посредника между повстанцами-сепаратистами и правительственными войсками в Ираке! Такое могло быть лишь по приказу – Лубянки или Старой площади – ЦК. Третьего не дано...

В 1991-м, после прихода в СВР, Евгений Максимович упорно отрицал, что сотрудничал с КГБ. «Белая книга российских спецслужб», упоминая Примакова, утверждает, что тот поддерживал «многолетние служебные и личные контакты с сотрудниками Первого главного управления КГБ СССР». Одно время со ссылкой на Калугина в печать проскальзывали сведения, что будущий академик проходил в бумагах КГБ под агентурным псевдонимом «Максим». Академик на Калугина сильно обиделся, но оспаривать эти утверждения не стал. Впрочем, тесные рабочие и личные контакты с резидентом КГБ в Каире Вадимом Кирпиченко Евгений Максимович не скрывает. Более того, после своего воцарения в Ясенево, Примаков делает Кирпиченко своим консультантом, фактически же – замом...

Корпункт «Правды» в Каире – это око государево. Возможно, в тот период Примаков представлял международный отдел ЦК. Как выразился один из моих осведомленных знакомых, это равнозначно полковнику на генеральской должности. Надо полагать, что установление доверительных контактов с такими ценными источниками как Ясир Арафат, Хафез Асад и Саддам Хусейн немало поспособствовало карьере. Как и написанные в соавторстве с Игорем Беляевым книжка об арабо-израильской войне 1967-го (всемирный заговор реакционеров против прогрессивных освободительных сил арабского Востока, гнусные сионистские агрессоры, бедный, страдающий от оккупантов народ Палестины, противные империалисты, точащие зубы на все хорошее и т.д., и т.п.) и монография о Египте при Насере. Последняя оказалась настолько хороша, что на ее основе в 1969-м оба автора стали докторами экономических наук. До сих пор помню эту вещицу, ибо сдавал по ней историю стран Азии и Африки: обилие цифр, отдельные интересные факты, обязательные цитаты классиков и почти нечитабельный текст – язык можно сломать, пока поймешь, что, собственно говоря, авторы хотели сказать. Труд не то, чтобы «блестящий» – просто иных в то время не было. Замечу, что тяжелый языковой стиль наукообразного суржика великого арабиста мало изменился с тех пор.

Заслуги героя на переднем крае прикладной (к марксизму-ленинизму) арабологии были достойно оценены соответствующими подразделениями секретариата ЦК. И 41-летний доктор марксо-ленинских экономических наук получает в награду пост заместителя директора Института мировой экономики и международных отношений Академии наук СССР (ИМЭМО). Второй человек в академическом институте – считайте, полноценные генеральские погоны, чистой воды номенклатура ЦК!

Последующий послужной список говорит о неспешном, но верном подъеме по ступенькам карьерной лестницы академического рода войск: 1972-й год – профессорское звание, 1977-й – пост директора Института востоковедения АН СССР (считай, очередная звезда на погонах), 1979-й – избрание в действительные члены Академии наук, 1985-й – директор уже более солидной конторы – знакомого нам ИМЭМО, да еще и пост академика-секретаря отделения проблем мировой экономики и международных отношений АН СССР, 1986-й – кандидат в члены ЦК КПСС...

Сотрудники ИМЭМО характеризуют своего бывшего начальника скорее положительно, чем наоборот. Собственно плохого о нем никто ничего не сказал. Любопытно, что Примаков был единственным директором, про которого ни разу не сочинили анекдот, сплетню. Да и поводов для этого он не давал. Но едва ли не все характеризуют нашего героя как человека-чиновника – чиновника высокого класса, замкнутого и знающего все правила игры. Поминают и пресловутую «тбилисскую психологию». «Примаков – это хозяин своих людей, что-то вроде феодала-барона. Он считает, что те, кому он помог, навсегда обязаны ему, его вассалы, – резюме работавшего с Примаковым востоковеда Игоря Можейко (он же, известный писатель Кир Булычев). – Но и «своим» поможет обязательно. Рассказывают, как отчаявшийся научный сотрудник, у которого заболела жена, пошел на прием к директору института. И академик, отложив все свои дела, взялся за трубку и устроил-таки жену сотрудника в академическую клинику».

Не дремлет и перо ученого академика – один за другим пекутся собственные и редактируемые труды: «Анатомия ближневосточного конфликта», «Азия в современном мире», «Восток после краха колониальной системы», «Восток. Рубеж 80-х годов», «Ислам», «Современный империализм: тенденции и противоречия», «Великий Октябрь и перестройка (Материал к докладу на собраниях трудящихся г. Москвы)»... Разумеется, все о том же: строящий козни, но неизменно загнивающий капитализм, вошедший в штопор своей высшей и последней стадии; империалистические наймиты-сионисты, злобно гнетущие арабских трудящихся; прогрессивные друзья арабской национальности и социалистической ориентации... Честно говоря, всегда с большим интересом читал труды академика Примакова. Возьмем, скажем, пресловутую «Анатомию...», раскроем первую главу – «Сионизм и Израиль против арабского народа Палестины» и глаз сладостно замирает на чудной фразе академика: «Лица еврейской национальности жили во многих государствах мира...». Душа радуется! Особенно она радовалась от осознания, что это не просто слова – лично знакомый с лицом арабской национальности Арафатом-Асадом-Саддамом академик был одним из тех, кто влиял на большую – ближневосточную – политику нашего государства добрых два десятка лет. Академик и его институты регулярно отсылали справки в инстанцию, давали советы разным службам и делали прочие мудрые вещи. Не в последнюю очередь, благодаря которым мы мило дружили семьями с палестинцами, йеменцами и прочими лицами саддамхусейновской национальности, регулярно посылая им к Рождеству, еврейской Пасхе, Рамадану и Новому году по лунному календарю (не говоря уж про 7 ноября и 1 мая) подарки системы АК-47, Т-62, МИГ-21 и «Катюша». После получения которых на территории «дружественного» нам «сионистского государства» Израиль начинали выпадать неожиданные осадки системы «Град»...

Награда нашла героя: за большой вклад в укрепление мира и дружбы между лицами арабской и еврейской национальности и за развитие отечественной науки-арабологии академик удостоился орденов Трудового Красного Знамени, Дружбы народов, «Знак Почета», стал лауреатом Государственной премии СССР, делегировался на 27-й партейтаг и XIX Всесоюзную партконференцию, в составе назначенной «красной сотни» в 1989-м стал народным депутатом СССР. И перешел от большой науки к не менее большой политике.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15