Язык СМИ как объект междисциплинарного исследования. ЯЗЫК СМИ И ТЕКСТЫ ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА лингвистики начало также

[1] Термин «политический язык», по [J. Guilhaumou 1989, 10], начал широко употребляться с 1789 г, под влиянием книги Sieyes «Qu ?est-ce que le Tiers Etat?», первоначально в следующем узком смысле: политический дискурс, направленный на уничтожение привилегий.

[2] Так, речь политика в интервью содержит в два раза больше значимых пауз, чем интервью других людей [D. Duez 1982, 11]; эти паузы у политиков к тому же более длительны, что позволяет сравнить такие интервью со сценической речью.

[3] Подробнее о факторе субъективности в конце XX в. см. мой обзор: Личность, индивидуальность и субъективность в языке и речи // «Я», «субъект», «индивид» в парадигмах современного языкознания. М., 1992. С. 9–34.

[4] О таких стратегиях подробнее см. в моей более ранней публикации: Стратегии достижения взаимопонимания в неконфронтирующем диалоге // Возможности и перспективы развития международного общения, углублении взаимопонимания. Вып. 2. Пути к пониманию. М., 1989. С. 7–10.

[5] В работе [Гловинская 1989, 136] выделяются три типа интерпретаторов, пересказывающих содержание книги, фильма и т.п.: 1) в роли знакомого с текстом наблюдателя, но не слушающего, тогда события излагаются как факты прошлого; 2) отождествляющий себя со слушающим; события излагаются либо как факты настоящего (говорящий-интерпретатор и слушающий как бы одновременно знакомятся с данным произведением в момент речи), либо как факты будущего (говорящий-интерпретатор как бы встает на точку зрения слушающего – читателя или зрителя, который будет воспринимать данное произведения); 3) говорящий-автор и говорящий-интерпретатор, совпадающие в одном лице, – в сценических ремарках, заголовках и т.п.

[6] Более подробный очерк современного интерпретационизма с библиографией см. в следующих моих работах: Основы теории интерпретации и ее приложения в вычислительной лингвистике. М., 1985; Специальные теории интерпретации в вычислительной лингвистике. М., 1988; Интерпретация, понимание и лингвистические аспекты их моделирования на ЭВМ. М., 1989; Доминирующие лингвистические теории в конце XX века // Язык и наука конца XX века. М., 1995. С. 239–320; Интерпретация как инструмент и как объект лингвистики // Вопросы филологии. 1999. № 2. С. 5–13. О модульности понимания см. также в моей статье: Понимание как интерпретирующая деятельность // Вопросы языкознания. 1983. № 6. С. 58–67 – и в соответствующих статьях коллективного труда: Краткий словарь когнитивных терминов / Кубрякова Е.С., Демьянков В.3., Панкрац Ю.Г., Лузина Л.Г. М., 1996.

[7] Т. Тодоров [T. Todorov 1991, 7–14] указывает, что приблизительно в 1789 г. произошло следующее изменение терминологии: вместо традиционного выражения «моральные и политические науки» (sciences morales et politiques) теперь говорят о «социальных науках» и о «науках о человеке» (sciences humaines); первым здесь был Кондорсе, теоретик новой концепции государства, а затем, через О. Комта, термины эти вошли в широкое употребление.

[8] Недаром некоторые исследователи (например, [Pocock 1987, 19]) полагают, что история политической мысли – это история политического дискурса, т.е. изменение речевых актов (устных или письменных), выполненных в рамках определенных конвенций, и изменение условий допустимости этих речевых актов.

[9] В критические периоды истории по уничижительному употреблению оскорбительных именований можно иногда однозначно опознать партийную принадлежность говорящего. Так, во время Испанской республики 1932 г. коммунисты в пейоративном значении употребляли именования anarco-burgues – «анархо-буржуазный», anarcofascista – «анархофашист», socialfascista – «социал-фашист»; представители левого крыла рабочего движения – burgues – «буржуазный», cochino burgues – «буржуазная свинья», senorito – «господинчик», senorito de cabaret – «кабаретный господинчик», fascista – «фашист», hombre feliz – «блаженный»; фашисты называли коммунистов parasitas – «паразиты», convidados – «приглашенные», semiosecoritos – «полугосподинчики», zanganos – «трутни», zanganos de casino – «трутни из казино»; левое республиканское крыло именовало антиреспубликанцев cavernicolas – «дремучие», cavernario – «пещерные люди», trogloditas – «троглодиты», paleopoliticos – «палеополитики»; rupestres – «растущие на скалах», cuaternarios – «конокрады», prehistoricos – «доисторические», rhinoceros – «бегемоты», ursus – «медведи», macacus – «макаки», mamuts – «мамонты», retrogradas – «ретрограды», reaccionarios – «реакционеры», obscurantistas – «обскурантисты», neos – «нео», trabucaires – «мушкетеры», fanaticos – «фанатики», cerriles – «дикие», antipodas – «антиподы», carcundas – «мракобесища», raza latino – «латинская раса», chacales – «шакалы», bestias – «бестии», alimanas – «вредные звери», sapos – «жабы», monas epilepticas – «обезьяны-эпилептики»; а те отвечали им: tabemicolas – «трактирщики», enchufistas – «проныры», social enchuflstas – «социал-проныры», petroleros – «поджигатели», pistoleros – «головорезы», incendiaries – «поджигатели», sectaries – «сектанты», aventureras – «авантюристы», caines – «злодеи (Каины)», ambiciosos – «честолюбцы», ladrones – «воры», asesinos – «убийцы», criminales – «преступники», reptiles – «рептилии», serpientes – «змеи», crustaceos – «ракообразные» [Garcia Santos 1987, 121–122]. Как видим, левые республиканцы любили обзывать антиреспубликанцев именами диких, «грубых» (неуклюжих или злых) замшелых животных; а антиреспубликанцы часто именовали левых республиканцев ползающими животными и преступниками-террористами.

[10] Демонстрации такого соприкосновения понятий, наиболее часто встречаемых в политическом дискурсе, посвящена замечательная книга [М.В. Ильин 1997].

[11] Подробнее см. [Grac 1985]. См. также мои работы: Конвенции, правила и стратегии общения: (Интерпретирующий подход к аргументации) // ИАНСЛЯ. 1982. Т. 41. № 4. С. 327–337; Аргументирующий дискурс в общении: (По материалам зарубежной лингвистики) // Речевое общение: Проблемы и перспективы. М., 1983. С. 114–131; Коммуникативное воздействие на структуру сознания // Роль языка в структурировании сознания. М., 1984. Ч. 1. С. 138–161; Эффективность аргументации как речевого воздействия // Проблемы эффективности речевой коммуникации. М., 1989. С. 13–40.

[12] В статье использованы числовые данные, полученные в экспериментах студентов-дипломников Отделения теоретической и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова и кафедры Экспериментальной и прикладной лингвистики Московского государственного лингвистического университета, выполненных под руководством автора в 1999 г.

[13] Ср. также: «<...> Мифическое сознание верифицируется ссылками на авторитет, на прецедент, на божественную волю <...>. Твердые основы бытия и рецепты практического действия в этом мире – таковы основные черты мифологических конструкций» [Автономова, 180–181].

[14] Анализ некоторых мифов, активно актуализирующихся в современном политическом дискурсе, см., например, в [Почепцов, 103–110].

[15] См., например, [Трубецкой, 211–267], а также многочисленные публикации на эту тему Л.Н. Гумилева.

[16] Наши дальнейшие рассуждения о КБ и ее составляющих опираются положения, выработанные совместно В.В. Красных, И.В. Захаренко, Д.В. Багаевой и автором.

[17] Следуя за Ю.Н. Карауловым, мы называем символом ПТ определенным образом оформленные указания на этот текст (цитата, имя персонажа или автора, заглавие), актуализирующие у адресата соответствующий ПТ и связанные с ним коннотации [Караулов 87, 55].

[18] Традиционное понимание термина «высказывание» предполагает предикативность единицы. Следовательно, может вызвать протест тезис о непредикативности ПВ. Однако мы сочли возможным сохранить слово «высказывание» как составляющую термина, так как при предлагаемом нами подходе нет существенной разницы в семантической структуре и функционировании «предикативных» и «непредикативных» ПВ.

[19] Обратим внимание: в данном случае, как и в текстах членов ОБЭРИУ («Анекдоты из жизни Пушкина» Д. Хармса, «Где. Когда» А. Введенского), речь идет не о реальном Пушкине и его творчестве, а о представлении о названных феноменах, отражающемся в национальном культурном сознании и закрепленном в КБ русского лингво-культурного сообщества.

[20] Волкогонов Д. Ленин: Политический портрет. М, 1994. Кн. 1–2.

[21] Солоухин В. А. При свете дня. М., 1992.

[22] Приведем еще один пример подобной «демонизации», прямое отнесение носителя некогда сакрального имени к нечистой силе. Фрагмент стихотворения Е. Рейна, посвященного «Ночному дозору» Рембрандта:

<...> Этот вот капитан – это Феликс Дзержинский,

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15

Евгений