1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15

Миф не есть нечто давно отжившее, некая выдумка, но представляет собой «логически, т.е. прежде всего диалектически необходимую категорию сознания и бытия вообще» [Лосев, 25], миф «может адаптироваться к новым социальным условиям, к новым культурным поветриям, но он не может исчезнуть окончательно» [Элиаде, 176]. Миф обладает собственной логикой, но логика эта совершенно отлична от научной, т.е. такой, которую принято называть логикой в собственном смысле слова.

Различные исследователи обращали внимание и подробно анализировали процессы мифотворчества в прошедшем столетии, литература по данному вопросу достаточно велика; помимо процитированных А.Ф. Лосева и М. Элиаде, сошлемся на ставшие классическими работы Э. Кассирера, Э. Фромма, Б.П. Вышеславцева, исследовавших, в частности, мифологическую структуру таких идеологических систем, как марксизм и нацизм, Р. Барта, С. Московичи. Этот список легко можно продолжить, но и приведенный перечень, на наш взгляд, наглядно свидетельствует о том, что миф вопреки утверждениям рационалистов и провозглашенной еще Ф. Ницше «смерти богов» вовсе не ушел из нашей жизни и продолжает играть важнейшую роль в регуляции поведения современного человека. И это вполне закономерно, ибо «миф выступает как высшая форма системности, доступной обыденному сознанию <...>; обыденное сознание заимствует из мифа некоторые, пусть упрощенные и достаточно поверхностные, формы объяснения действительности и одновременно те или иные программы деятельности, предписания к поведению» [Автономова, 177–178][14].

По словам Э. Кассирера, «один из величайших парадоксов XX века состоит в том, что миф, иррациональный по своей сути, рационализировался» [Cassirer, 236]. Совместить миф и ratio (по крайней мере, на поверхностном уровне) позволяет история. Главное отличие современного человека от представителя традиционного сообщества состоит, вероятно, в том, что первый, являясь homo historicus, воспринимает себя и общество, в котором он живет, как продукт истории, результат исторического развития. Именно к истории обращается он в поисках ответов на волнующие его вопросы, относясь к ней как к мифу. Сегодня в истории ищут или объяснения того, что происходит в настоящее время, или ответа на вопрос, что нужно делать в будущем, находят в ней образцы поступков, которые следует/не следует совершать. Вот лишь один пример мифологического восприятия истории. Концепция евразийства в упрощенном виде сводится к необходимости культурного и, как следствие, политического сближения России с Азией, прежде всего с тюркскими народами. Основным аргументом при этом является то, что никакого татаро-монгольского ига не было, а было взаимополезное и взаимообогащающее сосуществование, симбиоз Руси и Орды[15]. Таким образом, решение вопроса о культурной и политической ориентации страны в XX веке и даже в следующих столетиях зависит от того, какую именно империю создал Чингисхан и было ли Батыево нашествие ужасом или благом для Древней Руси. В данном случае даже у столь крупного ученого, каким является Н.С. Трубецкой, мы наблюдаем ту рационализацию мифа, о которой говорилось выше, сочетание научной и мифологической логики. Последняя диктует подход, при котором деяния «героя-предка» живут и сегодня и задают модели поведения, актуального для современности. Замена одной мифологической системы другой требует в данном случае коренного пересмотра содержания, стоящего, в частности, за прецедентным именем Чингисхан.

в начало статьи << >> в начало

Когнитивная база и прецедентные феномены

Для современного человека роль, подобную роли мифологической системы в жизни традиционного общества, играет когнитивная база лингво-культурного сообщества. Мы называем когнитивной базой (КБ)[16] определенным образом структурированную совокупность знаний и представлений, которыми обладают все представители того или иного лингво-культурного сообщества. КБ формируют не столько представления как таковые, сколько инварианты представлений (существующих и возможных) о тех или иных феноменах, которые хранятся там в минимизированном, редуцированном виде. Например, говоря о Куликовской битве, мы активизируем определенный набор дифференциальных признаков указанного события и присущих ему атрибутов. В зависимости от различных факторов этот набор у двух произвольно взятых индивидов может существенно различаться, но существует национальный инвариант представления о Куликовской битве. Важной особенностью «культурных предметов», хранящихся в КБ, является именно их общенациональный характер. Эти представления могут существенно отличаться от тех, которые присутствуют в индивидуальном когнитивном пространстве, но в своей коммуникативной практике мы обращаемся, прежде всего, к первым, а не ко вторым. Поясним сказанное только одним примером. Тот или иной человек может не считать Моцарта выдающимся музыкантом и быть уверенным в том, что автором произведений, приписываемых Шекспиру, является кто-то другой, однако этот же человек прекрасно поймет, что, называя какого-либо нашего современника «новым Моцартом», мы имели в виду его музыкальную одаренность, и не будет, обвиняя кого-либо в самозванстве и склонности к плагиату, сравнивать его с Шекспиром.

Подчеркнем, что при вхождении того или иного «культурного предмета» в КБ происходит его жесткая минимизация. Иными словами, из всего многообразия диалектичных и часто весьма противоречивых характеристик данного феномена выделяется некий весьма ограниченный набор признаков, остальные же отбрасываются как несущественные. Тексты СМИ дают большое количество примеров обращения именно к подобному максимально редуцированному и минимизированному представлению. Вот лишь несколько фрагментов из газетных текстов, в которых фигурируют имена героев классической литературы: «Нашему обществу нужны не Обломовы, а деятельные и энергичные люди», «Поезд реформ набрал ход, и остановить его не сможет никакая Анна Каренина», «Девушка решила пойти по стопам Раскольникова и ограбила старушку». Обратим внимание, что Обломов при этом оказывается только лишь лентяем, Анна Каренина – женщиной, бросившейся под поезд, а Раскольников – молодым человеком, жестоко поступившим со старушкой. Нет смысла, вероятно, говорить, что образ каждого из этих героев значительно сложнее представленного выше, но в текстах СМИ и ПД обращение идет прежде всего к подобному минимизированному представлению, хранящемуся в КБ.

Именно владение знаниями и представлениями, входящими в КБ и имеющими надличностный инвариантный характер, позволяет индивиду ориентироваться в пространстве соответствующей культуры и действовать по ее законам.

Состав КБ формируют прецеденты в широком смысле, под которыми мы понимаем образцовые факты, служащие моделью для воспроизводства сходных фактов, представленные в речи определенными вербальными сигналами, актуализирующими стандартное содержание, которое не создается заново, но воспроизводится. В этом широком понимании прецедентов в них включаются языковые клише и штампы разного уровня, стереотипы, фрейм-структуры и т.п. единицы. Прецедент в данном значении представляет собой определенный «стереотипный образно-ассоциативный комплекс» [Телия 88, 30], значимый для определенного социума и регулярно актуализирующийся в речи представителей этого социума.

Внутри прецедентов в широком понимании мы выделяем особую группу прецедентов, которые называем прецедентными феноменами. Подчеркнем, что содержание последнего термина не исчерпывается его внутренней формой, не равно сумме значений составляющих его слов, т.е. далеко не каждый феномен, обладающий прецедентностью, может быть назван прецедентным феноменом в нашем понимании термина. Основным отличием прецедентных феноменов от прецедентов иных типов является то, что первые оказываются связанными с коллективными инвариантными представлениями конкретных «культурных предметов», национально детерминированными минимизированными представлениями последних (подробнее об этом мы скажем ниже). Итак, говоря о прецедентных феноменах (ПФ), мы имеем в виду особую группу вербальных или вербализуемых феноменов, относящихся к национальному уровню прецедентности.

Среди ПФ мы выделяем прецедентный текст, прецедентное высказывание, прецедентное имя, прецедентную ситуацию. Дадим краткое определение указанным феноменам.

Прецедентный текст (ПТ) – законченный и самодостаточный продукт речемыслительной деятельности, (поли)предикативная единица; сложный знак, сумма значений компонентов которого не равна его смыслу; ПТ хорошо знаком любому среднему члену лингво-культурного сообщества, в КБ входит инвариант его восприятия, обращение к нему многократно возобновляется в процессе коммуникации через связанные с этим текстом высказывания и символы[17]. К числу ПТ относятся произведения художественной литературы («Евгений Онегин», «Бородино»), тексты песен («Подмосковные вечера», «Ой, мороз, мороз...»), рекламы, политические и публицистические тексты и др. Состав ПТ (как и ПФ вообще) может со временем меняться, одни выпадают из КБ, теряют статус прецедентных, другие, наоборот, такой статус приобретают, особенно ярко это видно на примерах текстов рекламы (прежде всего телевизионной).

Прецедентное высказывание (ПВ) – репродуцируемый продукт речемыслительной деятельности, законченная и самодостаточная единица, которая может быть или не быть предикативной[18], сложный знак, сумма значений компонентов которого не равна его смыслу; в КБ входит само ПВ как таковое, ПВ неоднократно воспроизводятся в речи носителей русского языка. К числу ПВ принадлежат и цитаты. Под цитатой в данном случае мы понимаем следующее: 1) собственно цитата в традиционном понимании (как фрагмент текста); 2) название произведения; 3) полное воспроизведение текста, представленного одним или несколькими высказываниями.

Прецедентная ситуация (ПС) – некая «эталонная», «идеальная» ситуация с определенными коннотациями, в КБ входит набор дифференциальных признаков ПС. Ярким примером ПС может служить ситуация предательства Иудой Христа, которая понимается как «эталон» предательства вообще. Соответственно, любое предательство начинает восприниматься как вариант изначального, «идеального» предательства. Дифференциальные признаки указанной ПС (например, подлость человека, которому доверяют, донос, награда за предательство) становятся универсальными, а атрибуты ПС (например, поцелуй Иуды, 30 сребреников) фигурируют как символы ПС. Имя Иуда становится прецедентным и приобретает статус имени-символа.

Прецедентным именем (ПИ) мы называем индивидуальное имя, связанное или 1) с широко известным текстом, относящимся, как правило, к числу прецедентных (например, Обломов, Тарас Бульба), или 2) с ситуацией, широко известной носителям языка и выступающей как прецедентная (например, Иван Сусанин, Колумб), имя-символ, указывающее на некоторую эталонную совокупность определенных качеств (Моцарт, Ломоносов).

Между прецедентными феноменами нет жестких границ. Например, ПВ, отрываясь от своего ПТ, может становиться автономным и само переходить в разряд ПТ, т.е. ПТ может «этимологически» восходить к ПВ (Как хороши, как свежи были розы; Счастливые часов не наблюдают).

Все названные феномены тесно взаимосвязаны. При актуализации одного из них может происходить актуализация сразу нескольких остальных. ПФ, связанные общностью происхождения, могут выступать как символы друг друга. Рассмотрим только один пример из современной прессы, демонстрирующий апелляцию к ПТ и через него – к ПИ через связанное с этим текстом ПВ:

Еще один интересный пример «За ЛДПР теперь я спокоен. <...> Ведь строить в России мост через пруд, на котором купцы продавали бы всякие нужные народу товары, всегда очень любили. Это начинание, несомненно, найдет отклик в сердцах сограждан» (МК. 1999. 18 янв.).

Все названные ПФ часто актуализируются в речи, но при этом ПВ и ПИ выступают как вербальные феномены, а ПТ и ПС – как поддающиеся вербализации (пересказ, рассказ). Обращение к ПТ и ПС происходит, как правило, через их символы, в роли которых обычно выступают ПВ и ПИ, а сами ПТ и ПС являются феноменами скорее собственно когнитивного, нежели лингвистического плана, поскольку хранятся в сознании носителей языка в виде инвариантов восприятия. Реальная ситуация речи может сополагаться автором с некой ПС, выступающей как эталон для ситуаций такого типа вообще. Чтобы актуализировать в сознании собеседника инвариант восприятия данной ПС, говорящий употребляет ПВ или ПИ.

ПФ представляют собой основные составляющие когнитивной базы лингво-культурного сообщества. Представления, стоящие за ПФ, соотносятся с «коллективными представлениями» С. Московичи. Они должны получать образцовое воплощение в определенных «культурных предметах» и их знаках; этот процесс может быть назван «объективацией», «посредством которой ментальные содержания, принадлежащие индивидам, их суждения и мысли, отделяются и приобретают внешний характер». «Они появляются как автономная субстанция или сила, населяющая мир, в котором мы живем и действуем» [Московичи 98, 377]. Позволим себе ввести такой условный термин, как «обратная объективация»: речь идет о том, что овеществленная в каком-либо символе идея служит для внушения определенного ментального содержания. Так, например, Храм Христа Спасителя не только предстает как воплощение определенного комплекса идей, но служит и «транслятором» этих идей, способствует их распространению и закреплению.

Скажем, корпус ПТ (вернее, инвариантов их восприятия), хранящихся в КБ, задает эталон текста вообще, основные параметры, по которым оценивается любой текст, «скелетные» формы «правильного» текста и т.п. Именно существование подобных эталонов (ПФ) является необходимым условием для закрепления и стереотипизации «динамических» моделей, что делает возможным межпоколенную трансляцию последних. Позволим себе еще один пример. Пушкин, являясь в русском лингво-культурном сообществе эталоном поэта, символизирует и задает целую литературную систему, определенную художественную парадигму. Не случайно, что при попытке разрушить данную систему, изменить эту парадигму именно Пушкин открывает ряд тех, кого предлагается «бросить с Парохода современности»[19].

Культура может быть рассмотрена как «самодетерминация индивида в горизонте личности» [Библер, 289]. При этом каждое лингво-культурное сообщество стремится ограничить подобную самодетерминацию индивида жестко заданными рамками, свести к минимуму свободу его маневра в культурном пространстве. Роль подобного ограничителя самодетерминации личности и регулятора ее социального поведения выполняет КБ. ПФ задают образцы, к которым должна быть направлена деятельность членов лингво-культурного сообщества.

Подводя предварительный итог нашим рассуждениям о прецедентности, подчеркнем, что ПФ обладает устойчивым инвариантным в данном ЛКС содержанием, связанным с фиксированными единицами, актуализирующими это содержание, служит моделью порождения и оценки действий индивида, он не создается заново, а воспроизводится в сознании.

Система ПФ представляет собой, по нашему мнению, систему эталонов национальной культуры. Эталон же можно понимать как «характерологически образную подмену свойства человека или предмета какой-либо реалией-персоной, натуральным предметом, вещью, которые становятся знаком доминирующего в них, с точки зрения обиходно-культурного опыта, свойства; реалия, выступающая в функции “эталона”, становится таксоном культуры, поскольку она говорит не о мире, но об окультуренном мировидении» [Гелия 96, 242]. Мы можем согласиться с приведенным определением, но заметим, что в качестве эталонов, на наш взгляд, выступают не предметы окружающего нас мира, которые можно признать материальными знаками эталонов в собственном смысле слова, но общепринятые представления об этих предметах, хранящиеся в сознании членов лингво-культурного сообщества, означаемые через язык и актуализирующиеся в речи. Не случайно поэтому, что борьба за ту или иную систему социального поведения, конституируемую определенной системой эталонов и находящую в ней свое отражение, оказывается борьбой за языковые (прежде всего) означающие, ибо именно «язык опредмечивает идеологическую сетку, которую та или иная социальная группа помещает между индивидом и действительностью; она принуждает его мыслить и действовать в определенных категориях, замечать и оценивать лишь те аспекты действительности, которые эта сетка задает в качестве значимых» [Базылев 94, 183–184]. Весьма ярко такая борьба отражается именно в текстах ПД, представленных в СМИ.

Наиболее наглядно мифологическую функцию ПФ можно продемонстрировать на примере употребления прецедентных имен, которые, возможно, в наибольшей степени отражают и определяют ценностные ориентации ЛКС, формируют набор «героев» и «злодеев», предлагая деятельность первых в качестве примера для подражания, а поступки вторых – образца того, чего делать ни в коем случае нельзя.

Изменения в семантике и функционировании ПИ являются ярким показателем в культурной ориентации языкового сообщества. Стремление изменить модели социального поведения членов ЛКС знаменуются попытками изменить представления, стоящие за ПИ. Делается это обычно под флагом «демифологизации истории» и «восстановления исторической правды». На самом же деле речь идет о замене одного мифа другим. Особенно наглядно это проявляется в нашей стране в последнее десятилетие, когда попытка изменить социальную систему обязывает менять парадигму социального поведения, что предполагает необходимость трансформации КБ, диктующую отказ от старых образцов, знаками которых выступают и ПИ, и представление новых образцов. Именно этим предопределяется разоблачение старых кумиров и создание новых «идеальных героев», которое в последнее время можно наблюдать в российских средствах массовой информации. При динамичности и стремительности социальных процессов в нашей стране ориентиры постоянно меняются, и денотат ПИ может несколько раз менять свой статус. Например, Бухарин в начале перестройки был представлен как «герой», «хороший большевик», «настоящий ленинец», противопоставленный «злодеям» и «демонам» (Сталину и К°), затем же был отнесен в общую категорию «коммунистических злодеев» и из «ангелов» перешел в разряд «бесов».

Последние определения не случайны, поскольку в процессе так называемой «демифологизации» денотаты ПИ не подвергаются, как правило, секуляризации, т.е. «святой» в сознании членов ЛКС не становится обычным человеком со свойственными ему достоинствами и недостатками, но превращается в «беса». Схожие процессы (хотя здесь возможны лишь осторожные аналогии, а не отождествление, ибо речь идет все-таки о различных процессах) происходят при замене одной религиозной системы другой. Так, например, было в Древней Руси при принятии христианства, когда языческие боги превратились в нечистую силу, различных мелких и крупных демонов, но отнюдь не были отвергнуты как выдумки, как нечто не существующее в природе.

В процессе «деканонизации» возможны два пути: 1) секуляризация, апеллирующая к научной логике, ratio, пытающаяся дать «объективную» картину истории и отрицающая сакральный статус как таковой, и 2) «демонизация», т.е. перевод героя или святого в категорию нечистой силы; объект демонизации при этом остается фигурой, выходящей за рамки «обыкновенного человека», он обладает сверхъестественными пороками или способностями, но способности эти оказываются направленными на зло, во вред человеку и человечеству.

Интересные примеры попыток «деканонизации» связаны с фигурой В.И. Ленина, обладавшей сакральным статусом в официальной идеологии старой системы и подвергающейся активным атакам при изменении этой системы. Появляется большое количество текстов, в которых экстенсиональное употребление упомянутого имени отличается от его применения в предшествующие годы, а данному ПИ приписываются новые предикаты. Первый из условно выделенных нами путей представлен, например, известным текстом Д. Волкогонова[20], апеллирующим, прежде всего к дискурсивному мышлению. Мы не будем останавливаться на нем, так как нас интересует мифологическое мышление, ибо именно оно, по нашему мнению, определяет закономерности употребления ПИ. В этом смысле интересный материал для анализа представляет текст книги В. Солоухина «При свете дня»[21].

Автор, разоблачая Ленина, подробно останавливается на происхождении своего героя, особое внимание обращая на национальность его родителей; старательно доказывает, что причиной его болезни, приведшей к смерти, явилось отнюдь не ранение, а недостойный, с точки зрения писателя, недуг. В. Солоухин приводит различные эпизоды из жизни Ленина, в которых проявляется «таящаяся в этом человеке болезненная, патологическая агрессивность»; например, подробно описывается случай, когда Ленин, оказавшись на островке, где спасались от ледостава зайцы, «прикладом ружья набил столько зайцев, что лодка осела под тяжестью тушек». Приводятся цитаты из писем Ленина, в которых он призывает к жестокому и беспощадному отношению к своим оппонентам.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15