1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7

Отсюда понятно, что капитализм и продажность в печати действуют несравненно менее губительно при свободе печати, чем при отсутствии ее; и в частности развитие журнального капитализма у нас, в России, грозит нам значительно более губительным действием, чем на Западе. А у нас журнальный капитализм делает большие успехи.

В свое время Герцен, быть может, еще имел основание писать:

«В бедной и обиженной литературе до последнего времени было множество всяких чудаков, но большей частью это были люди чистые, люди честные. Аферисты, плуты, делатели фальшивых векселей и истинных доносов, если и попадались, то они шныряли где-то по подвалам и никогда не лезли на видные места, точно лондонские тараканы, державшиеся в кухне и не являющиеся в салон. Таким образом сохранилась у нас наивная вера в поэта и писателя. Мы не привыкли к тому, что можно лгать духом и торговать талантом так, как продажные женщины лгут телом и продают красоту; мы не привыкли к барышникам, отдающим в рост свои слезы о народном страдании, ни к промышленникам, делающим из сочувствия к пролетарию доходную статью. И в этом доверии, давно не существующем на Западе, бездна хорошего, и нам всем следует поддерживать его».

Увы, эти прекрасные слова Герцена звучат теперь грустным анахронизмом: ежедневно продающиеся органы у нас теперь быстро плодятся, множатся и населяют литературное поприще. В чем, в чем, а в этом мы быстро догоняем Европу, совершенно не вырабатывая при этом тех условий, которые до известной степени парализуют в Европе губительное действие капиталистической постановки газетного дела.

В силу особых условий на нашей прессе лежит гораздо более всеобъемлющая и ответственная роль, чем на европейской или американской прессе. Как ни «исправлено и дополнено» отражает русская печать русскую жизнь, как ни тесен отведенный ей район, как ни царит в ней «шепот, робкое дыханье», все же печать служит у нас единственной кафедрой, с которой можно услышать хотя бы какой-нибудь голос общественного мнения. На Западе, при поразительном богатстве и разнообразии форм общественной и политической жизни, пресса уже утратила свое былое значение единственной трибуны общественного мнения. Парламенты, политические собрания, партийные организации взяли на себя огромную часть тех общественных задач, которые лежали прежде на печати.

Отсюда понятно, что идейное падение печати, под влиянием проникшего в нее капитализма, не может иметь на Западе таких вредных для общества последствий, как у нас в России: на Западе и помимо печати открыта широкая возможность произнести и выслушать общественную проповедь на любые темы; у нас же если эта проповедь и может раздаваться, то только со страниц печати. И если в нашей печати дозволенная ей робкая общественная проповедь, больше похожая на пантомиму, будет заглушена еще и внутренними капиталистическими влияниями, то ее негде будет произнести и выслушать на всем необъятном пространстве матушки-России...

В виду всего этого нам не приходится особенно хвалиться перед Западом отсталостью нашего газетного капитализма и газетной продажности. Как далеко ни зашло в этом отношении дело в Западной Европе и Северной Америке, все-таки никто не станет утверждать, что там совсем исчезла некапиталистическая, идейная пресса, играющая, благодаря свободному режиму, огромную просветительную роль, превратившаяся в могущественный фактор всей общественной и политической жизни страны.

Никакая общественная работа на Западе не мыслима без косвенной или прямой поддержки печати... Даже крупные, гениальные отвлеченные идеи могут получить в настоящее время широкое распространение в значительной степени только благодаря печати, подхваченные ею, принятые ею к размену.

Несмотря на широкое проникновение в западную печать капитализма, там, в особенности в Англии и в Германии, существуют многочисленные органы, лишь с технической стороны пошедшие на выучку к капитализму и сохранившие полнейшую независимость и неподкупность направления. Всю могучую прессу Запада подкупить невозможно, и всегда при свободном режиме тот или иной орган печати выведет темные дела на чистую воду.

При свободном режиме даже жалкая продажная пресса порою служит орудием общественного прогресса. Если не по убеждению, то в виду расхождения интересов, в виду конкуренции, если не за совесть, то за страх, эта пресса разоблачает всяческие темные дела и замыслы и несет таким образом службу великому делу гласности. Даже среди жалких газет всегда найдется если и продажный, то не купленный орган печати, который с наслаждением бросится на разоблачения, на которые так падка публика, и хотя бы с бутафорским негодованием раскроет те или иные темные проделки. Присмотритесь, в самом деле, к крупным скандалам последних лет и вы убедитесь, что, несмотря на всю щедрость, на огромный фонд для пресмыкающейся прессы, крупным деятелям этих скандалов никогда не удавалось вполне подкупить прессу, и раньше или позже, даже в рядах пресмыкающейся прессы, всегда находился орган, который выводил дело на чистую воду. Таким образом, свобода печати не только не порождает продажность печати, но, наоборот, сильно обезвреживает губительное действие последней. Капитализм же в печати порождается теми общими условиями развития капиталистического строя, о которых мы выше говорили.

III

Появление капитализма в печати вызвало, конечно, появление газетного пролетариата. Трудно и придумать что-либо более тяжкое, чем положение литературного пролетариата, этих жалких чернильных кули. Сплошь и рядом в кадры литературного пролетариата попадают люди с очень большим самолюбием и порой большим талантом, люди, пишущие «соком нервов своих и кровью сердца своего» и получающие за это лишь нищенское вознаграждение, принимающее во внимание не ценность этих драгоценных соков нервов и крови сердца, а цену чернил по 5 коп. за целый флакон.

В прекрасной драме Фрейтага «Журналисты», не устаревшей несмотря на свое полувековое существование, выведен, в лице Шмока, типичный представитель журнального пролетария.

«Мой редактор, – жалуется полковнику Шмок, – несправедливый человек. "Обращайте внимание на стиль, хороший стиль главное; пишите глубокомысленно. Шмок, теперь от газет требуют, чтобы они были глубоки"», – говорит мне редактор. Хорошо, я пишу глубоко, стараюсь быть логичным и приношу ему работу. «Это что такое?» – кричит он и бросает манускрипт: «не годится! тяжеловесно, педантично... Вы должны писать блестяще, Шмок, гениально, теперь читатель требует, чтобы ему давали приятное чтение». – Что мне тут делать? Ну, я пишу гениально, вставляю в статью много блестящего. Мой редактор берет красный карандаш и вычеркивает все обыкновенное, оставляя одни бриллианты. Так мне нельзя существовать. Как писать одни бриллианты по две копейки за строчку?»

Эти слова несчастного Шмока, обыкновенно вызывающие улыбку у зрителей, хорошо вскрывают перед нами большую душевную драму маленьких работников печати, нередко одаренных талантом, который им приходится разменивать по две коп. за строку в тяжелой литературной поденщине. Литературный пролетариат лишен даже тех орудий обороны, которыми, хорошо ли, плохо ли, но все-таки вооружен западноевропейский фабричный пролетариат – сплоченных профессиональных союзов, законодательства об охране труда, точно определенного рабочего договора. Обыкновенно, между журналистами, работающими «сдельно», и капиталистами печати не заключается никакого юридически оформленного договора, в силу чего первые в любую минуту могут быть выброшены на улицу и оставлены буквально без куска хлеба. Найти новую работу крайне трудно, так как предложение мелкого литературного труда всегда значительно превышает спрос на него.

Трудно себе и представить, каким нищенским вознаграждением готовы довольствоваться впроголодь живущие литературные пролетарии. Пеллутье в своей книге «Жизнь рабочих во Франции» рассказывает: «Мы слышали от одного магистра словесности, лишившегося всякой протекции, что самые скромные и совершенно невероятные по своему характеру занятия переполнены; он сам предлагал одному журналисту работать в нем и хорошо работать за вознаграждение, равняющееся лишь плате за обед»[15]. В Национальной Библиотеке Парижа имеется книга, куда вносят предложения своего труда лица либеральных профессий. О какой нищете и безвыходности положения литературного пролетариата рассказывают иные из этих записей! Один, например, заявляет: «Я делаю все: исправляю романы, драмы, комедии, исторические труды; беру переписку, переводы, составляю каталоги по ценам исключительно дешевым»... А вот какая-то дама ищет литературного труда и в крайнем случае готова пойти в гувернантки... Вот другой литератор, готовый продать свою рукопись вместе со своей славой другому лицу, он «уступает в собственность пьесу в трех актах с анализом ее в предисловии или другую трехактную пьесу с замечательными законченными диалогами. Спешно».

Года два тому назад одесские репортеры одной крупной газеты устроили стачку и в числе своих требований выдвинули... требование, чтобы издатель не обращался к ним с площадной бранью. Этот факт достаточно хорошо рисует моральное положение газетного пролетариата.

Как мы видели выше, капитализм в печати является лишь одной из струек того общего процесса проникновения капитализма во все поры современного общества, которым ознаменована вторая половина покойного и начало новорожденного века. Отсюда понятно, что никаких специфических мер борьбы против газетного капитализма у современного общества нет. Для того чтобы совсем исчезла капиталистическая печать, само современное общество должно перестать быть капиталистическим, но из этого вовсе не следует, что нет никаких средств, чтобы смягчить это зло, уменьшить его влияние. По существу здесь необходимо прибегнуть к тем же самым средствам, которые с успехом были использованы в борьбе с промышленным капитализмом. В ряду этих мер первая принадлежит развитию профессиональной организации и профессионального образования. Дело организации литературного пролетариата обстоит из рук вон плохо и едва начинает делать первые шаги. А между тем не подлежит сомнению, что хорошо организованные журналисты сумели бы дать прекрасный отпор поползновению капитала привести «сочинителей» «к подножию ног своих», как выражается один из персонажей Лейкина.

Перифразируя знаменитую фразу, надо сказать: «Пролетарии литературного поприща, соединяйтесь!»

В деле борьбы с капитализмом в печати общество располагает еще одним очень сильным и действительным оружием – литературным бойкотом.

В «Словаре юридических и государственных наук» мы находим следующее определение общественных бойкотов:

«Все партийные, общественные бойкоты являются делом всего общества; это суд общественной совести над возмутившим ее образом своего поведения индивидом. Общественные бойкоты имеют, таким образом, черты сходства с судом Линча, от которого отличаются тем, что там общественная реакция обрушивается на физическое, здесь на социально-экономическое благосостояние личности. Несмотря на отсутствие строгой организации, общественные бойкоты, вследствие своей стихийной силы, представляют собой очень острое орудие борьбы».

Нам думается, что это «очень острое орудие борьбы» может быть с большим успехом направлено на борьбу с литературными промышленниками. И при том, именно по отношению к этим промышленникам это орудие борьбы является как нельзя более сильным и как нельзя более верным.

Литератор убежденный, журналист честный не торгует своими произведениями, его цель будить «чувства добрые», и ради этой цели он готов одиноко нести крест страдания. Его интересует не сбыт «экземпляров», а распространение идей. Столкнувшись с равнодушием публики, он не продаст «правды чистые учения», не изменит им, или употребит всю силу находящегося в его распоряжении красноречия, всю заразительность своего искреннего убеждения для того, чтобы переубедить читателей, предпочтет остаться нищим и одиноким, устремит все свои надежды на потомство или, наконец, сломает свое перо, но не станет подлаживаться под спрос.

А литературному промышленнику на подобные сантименты вполне и исключительно наплевать. Его интересует не пробуждение чувств добрых, а лишь подписная плата. Если последняя поступает в исправности – значит дело хорошо налажено и он, пожалуй, готов на радостях прибавить в месяц двугривенный сочинителю, сумевшему потрафить такой взбалмошной даме, как читающая публика. Но, а ежели подписная плата не идет в кассу, то стало быть дело из рук вон плохо, надо, значит, его на другой манер поставить, да получше принюхаться, чего эта публика желает.

И будьте уверены, что как только публика хотя немного отвернется от «органа», так тотчас же наш предприниматель сам не свой всполошится, заерзает, заходит и всей своей физиономией и фигурой изобразит вопрос: «Чего изволите?»

Из этой зависимости от подписной платы и проистекает вся уязвимость литературного промышленника и вся сила по отношению к нему литературного бойкота. Объявите против него литературный бойкот и будьте уверены, что завтра же он переменит в какую угодно сторону свое направление и запоет из какой угодно оперы.

На Западе, как мы выше видели, сила капитализма в печати опирается на прочный спрос со стороны, общества на подобного рода прессу, но и там, как мы увидим ниже, попытки литературного бойкота, оставшиеся, к сожалению, совершенно разрозненными, дали блестящие итоги. У нас же, в России, капитализм в печати держится помимо «независящих обстоятельств» еще в значительной степени благодаря дряблости и мягкотелости нашей читающей публики, совершенно не сознающей своей власти над эксплуатирующими ее литературными промышленниками. У нас сплошь и рядом говорят:

– Да, правда, такая-то газета заведомо продажная, она совершенно развращает читателя.

– Но позвольте, зачем же вы в таком случае ее выписываете и читаете, ведь общественное мнение должно бы вас привлечь к своей ответственности за участие в развращении публики, так как, поддерживая своими подписными деньгами и своими объявлениями эту газету, вы тем самым поддерживаете и то богомерзкое дело, которому она служит и которым вы так красноречиво и справедливо возмущаетесь.

– Так-то это так, да что поделаешь, когда эта газета самая распространенная, полная и осведомленная. Из нее полнее, чем из всякой другой, можно все узнать: кто умер, где что у кого украли, где убили, где концерт, что происходит на всем свете. Поэтому и приходится читать ее, да и объявления несешь в нее же, так как она ведь самая распространенная, поэтому и объявления достигают в ней наибольшего распространения. Никак без нее не обойдешься. Да и помилуйте, что я один поделаю. Ведь известно, что один в поле не воин. Ну хорошо, откажусь я от подписки на эту газету, будет одним подписчиком у нее меньше, для меня ведь это, как-никак, лишение, а она и не заметит.

У нас очень принято так рассуждать, а между тем все это рассуждение основано на гражданской дряблости и мистическом представлении о каких-то «всех», представляющих не слагаемое из Иванова, Петрова, меня, вас и т.д., а какое-то мифическое лицо. Если бы многочисленные лица, негодующие на продажную прессу, вместо трусливых ссылок на то, что один в поле не воин, действенно выразили бы свой гнев, т.е. отказались бы от всякого касательства к данной газете, то тогда бы многие продажные газеты перестали быть «распространенными»…

Нам думается, что литературный бойкот, получив прочную общественную организацию, разрушит до известной степени возможность существования и процветания органов печати, которых все ругают, но вместе с тем и все читают.

В силу этого значение литературного бойкота велико и обильно.

Он уже был испробован против некоторых органов, так, например, во Франции подверглись бойкоту несколько лет тому назад газеты «Rappel» и «XIX Siècle», случаи бойкотирования газет происходили и в Соединенных Штатах.

Наконец, любопытнейший и поучительный случай литературного бойкота произошел несколько лет тому назад в Берлине по отношению к типичной капиталистической газете «Lokal-Anzeiger», издаваемой крупным газетным промышленником Августом Шерлем. Шерль бесстыдно эксплуатировал своих типографских рабочих и, кроме того, совершенно лишил их права коалиции. Когда же, несмотря на это, наборщики устроили собрание, то Август Шерль немедленно уволил 24 человека.

Возмущенное трудящееся население Берлина немедленно постановило отказаться от абонемента на «Lokal-Anzeiger» и, кроме того, объявлялось, чтобы никто и ничего не покупал в тех торговых фирмах, которые будут помещать свои объявления в «Lokal-Anzeiger». Шерль нес, конечно, огромные убытки и через самый короткий срок принужден был пойти на мировую и удовлетворить все требования возмущенных подписчиков. Тогда говорили, что он потерял благодаря литературному бойкоту до 80 тысяч подписчиков, не говоря уже о потере объявлений.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7