1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10

Во многом ли изменилось положение теперь, через полстолетия, когда с газет сняты все административные и все фискальные путы? Каждый гражданин и каждая группа граждан имеют неотъемлемое право создавать трибуны, с которых они могут ежедневно говорить свободно обо всех явлениях политической, общественной, культурной и научной жизни своей родины и всего мира. В состоянии ли действительно все граждане в одинаковой мере пользоваться этим правом, добытым, как мы видели, столь продолжительной и упорной борьбой, каждый шаг которой связан был с неисчислимыми жертвами? Какую роль играет пресса теперь, когда она формально совершенно свободна?

Чтобы ответить на эти вопросы, мы, прежде всего, должны проследить хотя бы главные моменты некоторых других сторон эволюции французской периодической печати. Мы постараемся сделать это возможно короче, потому что наш очерк и без того принял уже широкие размеры.

И, прежде всего, приходится отметить техническую эволюцию прессы. В не раз цитированной уже нами книге, изданной газетою «Journal des Débats» в столетнюю годовщину ее существования, помещены снимки некоторых номеров этой газеты в первый период ее издания. Сравните один из этих снимков с первым попавшимся примером «Journal des Débats» современной нам эпохи, – и перед вами развернется постепенно вся картина технических изменений, произошедших в газетном деле. Небольшое издание в 4 страницы in 4° почти обыкновенного листа плохой писчей бумаги; скверная печать; коротенький отчет о последнем заседании Национального собрания; несколько последних новостей политического характера; запоздалые (на несколько дней, если не на целую неделю) сведения о важных событиях, имевших место в провинции; скудные и прямо смутные известия из двух-трех городов крупных соседних стран о том, что там происходило две и три недели тому назад, – вот физиономия «Journal des Débats» 1791 или 1792 г. Для издания такой «газеты» нужны были один, много два сотрудника, маленькая типография и очень небольшие средства. Не то в настоящее время. Огромный номер современного «Journal des Débats», в котором имеются подробные телеграммы о событиях, происходивших несколько часов тому назад в самых отдаленных уголках земного шара, в котором можно найти самые разнообразные статьи и заметки о самых разнообразных вопросах политики, общественной жизни, науки, литературы, искусства, промышленности, финансов, – этот огромный номер требует для своего составления самой обширной и сложной организации разнообразных и технически подготовленных сил, требует огромных средств[57].

В 90-х годах XVIII столетия если не каждый гражданин, то каждая группа граждан, желавших оказывать то или другое влияние на общественное мнение своей родины, были в состоянии приступить к осуществлению своего желания. Техника газетного дела была так мало развита, что даже очень скромное в материальном отношении издание не могло особенно опасаться конкуренции других изданий. В начале XX в. та же группа лиц формально имеет то же право повести издание, с целью оказывать влияние на общественное мнение своей страны, но осуществить это влияние она фактически может лишь в том случае, если поставит свое предприятие на ту техническую высоту, которой достигли его существующие уже соперники. Дело в том, что с течением времени газета становится промышленным предприятием, предметом спекуляции, таким же объектом купли-продажи, как и всякий другой товар. Как и другие промышленные предприятия, она постепенно расширяет свой рынок, усложняет свою технику. Подобно другим отраслям промышленности, и эта отрасль все более и более концентрируется в руках крупного капитала, который, среди других привилегий, стремится, таким образом, монополизировать и привилегию формирования общественного мнения. И этой метаморфозой обусловливаются, как мы увидим ниже, глубокие изменения в социально-политической роли периодической печати.

До начала 40-х годов XIX столетия газета оставалась во Франции лишь орудием социально-политического влияния, чуждым всякого промышленного характера. Каждая партия имела свою газету, во главе которой находился избранный партией человек. Редкая газета приносила прибыль, и издатели ее мало об этом заботились. В газетах работали люди, которые хотели таким путем отстаивать свои взгляды и убеждения – политические, социальные, научные, литературные и пр., и пр. Газетная деятельность была формой общественного служения, которое иногда вело к богатству и почестям (если автор защищал взгляды господствующей партии), но чаще всего навлекало преследования, тюрьму, разорение и пр. Газеты верно отражали настроение своих партий, и каждая из них, раз она действительно представляла какое-нибудь живое общественное течение, имела свой орган, даже когда законодательство затрудняло всякими фискальными мерами (залог, штемпельный сбор, налог на бумагу, высокий почтовый тариф и пр.) создание газет, потому что сторонники всякого нового течения охотно приносили те жертвы, с которыми связано было существование их органа. Такой характер газет нисколько не мешал совершенствованию техники газетного дела; каждая партия, стремясь к расширению сферы своего влияния, старалась делать свою газету более интересной, более содержательной. Даже те органы печати, которые составляли частную собственность (как «Journal des Débats», принадлежавший семье Бертенов), фактически являлись выразителями интересов какой-нибудь партии и редко останавливались даже перед крупными жертвами, когда этого требовали интересы партии: примером может служить история того же «Journal des Débats», который не раз уплачивал огромные штрафы, отсидел, в лице своих сотрудников, не мало лет в тюрьме, конфисковывался в пользу правительства, приостанавливался то на время, то совсем, потом снова возрождался и т.д. В своей беглой характеристике газет того времени я нарочно привожу в пример «Journal des Débats», хотя мог бы ссылаться и на другие газеты: орган Бертенов, как известно, являлся выразителем интересов одной только крупной буржуазии, мало склонной к жертвам в пользу своих социально-политических идеалов; но даже и этот орган был только орудием в руках данной партии, чуждым характерных черт промышленного предприятия.

То был золотой век периодической печати. Но то был и золотой век крупной буржуазии, которой ее политический вождь бросил известный лозунг: «Обогащайтесь!» Захватывая своими щупальцами все, что могло служить к «обогащению», крупная буржуазия не могла оставить вне сферы своего влияния и такое могучее орудие, какое представляла собою периодическая печать. Она уже пользовалась ею, как фактором политического господства. Но этого было мало: нужно было ее самое превратить в источник прибыли, сделать ее предметом спекуляции, объектом купли-продажи. Но и в этом отношении, как и во многих других, она оказалась неспособной самой придумать что-нибудь, – она в состоянии была лишь эксплуатировать чужие идеи.

Настоящим реформатором французской периодической печати, подготовившим почву для захвата ее капиталистами, явился талантливый журналист, Эмиль де Жирарден. Человек самостоятельный, инициативный, часто менявший свою политическую программу и не раз, переходивший из одного лагеря в другой, Эмиль де Жирарден хотел быть единоличным главою своей газеты и не подчиняться ни одной из существующих партий[58]. Для этого прежде всего необходимо было, чтобы газета ни от кого в материальном отношении не зависела и вполне сама себя окупала. Вернее всего можно было достигнуть этого путем увеличения числа абонентов, а это, в свою очередь, требовало сильного сокращения подписной платы, которая тогда была непомерно высока (80 франков в год). Но при тогдашних больших издержках производства (залог, штемпельный сбор, налог на бумагу и т.д.) можно было достигнуть сокращения подписной платы лишь при том условии, если газета найдет себе какой-нибудь другой источник дохода. И вот Эмиль де Жирарден решил в подражание английским газетам завести в своей газете «La Presse» отдел коммерческих объявлений и понизить подписную плату с 80 до 40 франков в год и в то же время значительно повысить гонорары сотрудникам. В ряде статей он доказывал практичность и выгодность своего плана, который большинством публицистов осмеивался, как несбыточный. Правым оказался Жирарден: через три месяца его газета насчитывала уже свыше 10000 подписчиков, а через год – свыше 20000, и один предприниматель взял объявления «La Presse» в откуп за 150000 франков в год. Все газеты, за исключением одного лишь «Journal de Débats», который распространялся исключительно среди очень богатой публики, должны были последовать примеру Жирардена и понизить плату до 10 франков, возмещая убытки доходами с объявлений[59].

Газета стала промышленным предприятием. Она стала приносить доход, и крупная буржуазия протянула, разумеется, руки, чтобы себе его присвоить. С этого времени капиталисты начинают все более принимать участие в газетном издательстве. Сперва, впрочем, они эксплуатировали, главным образом, объявления.

Долгое время убежденные писатели не могли, однако, примириться с этой новой ролью печати. Так, еще в 1848 г., когда в Национальном собрании обсуждался вопрос о восстановлении залога, и некоторые ораторы ссылались на то, что газета все более и более превращается в прибыльное промышленное предприятие, Луи Блан говорил: «Нужно признать, милостивые государи, что за последние годы пресса, или часть ее, представляла собою печальное зрелище, мы видели, что некоторые газеты искали средств успеха в увеличении дани со всех отраслей промышленности, которые делают себя известными, уплачивая за это деньги; мы видели, что некоторые газеты становились как бы глашатаями спекуляции. Место, которое должны занимать в периодической прессе науки, философия, литература, искусства, все, что радует сердца людей, что, возвышает мысль, захватывается лживыми возвещениями и платными рекомендациями. Это огромное зло».

Но эволюция в этом направлении шла гигантскими шагами. Лет через пятнадцать после этой речи Луи Блана трудно было уже найти в Париже большую влиятельную газету, которая не только не была бы «глашатаем спекуляции», но которая, сама по себе, не представляла бы предмета спекуляции в руках того или другого предпринимателя. Если Эмиль де Жирарден, писатель, все же имевший убеждения, которые он временами отстаивал даже ценою жертв, считал возможным брать плату за коммерческие объявления, за содержание которых он снимал с себя всякую ответственность, то для капиталиста-предпринимателя, захватившего место писателя, идеалом является такая газета, в которой ни одна строчка, начиная с «руководящей статьи» и городских происшествий и кончая телеграммами, описаниями всяких празднеств, художественной и литературной критикой, научной хроникой и пр., и пр., не была бы напечатана без соответствующей платы от заинтересованных лиц. Рассказывают, что известный де Вилльмессан, основатель «Figaro», выйдя однажды из своего директорского кабинета в общую редакционную залу, торжественно заявил, потирая руки от удовольствия: «Сегодня мы выпустим лучший номер за все время существования нашей газеты: в нем нет ни одной неоплаченной строчки»[60] – неоплаченной заинтересованными лицами. И компетентные люди уверяют, что этот «лучший» номер «Figaro» был не единственным.

«Возьмите, в самом деле, – говорит уже цитированный нами Фонсгрив, хорошо изучивший газетное дело во Франции, в своей любопытной книжке «Как читать газеты?»[61], – возьмите передовую статью такой газеты: это критическая статья об одном романе – и подписана она: Альбер Вольф[62] или как-нибудь иначе. Она стоила автору или издателю романа по меньшей мере 2000 франков, из которых 1000 франков попали в карман Вольфа, а другая тысяча – в кассу газеты. Вот échos (разные заметки о «новостях дня»), вот светская хроника, каждая вещь имеет свой тариф: художники, музыканты, актеры, великосветские дамы и дамы низкого света, иностранцы сомнительной знатности и знатные господа, упомянутые в газете, все внесли плату за честь увидеть свои имена, напечатанные в большом органе. И не думайте, что можно платить только приглашениями и другими любезностями, – это, само собой разумеется, полагается для сотрудников, но кассир требует более звонкой монеты. Вы читаете, например, рассказ о такой-то свадьбе или о таком-то обеде, описание туалетов с именами цветочников, ювелиров и портных: хозяйка дома уплатила за рассказ, большинство тех, чьи имена вы читаете, – и цветочница, и ювелир, и портной, все или почти все уплатили щедро и жирно. Даже и траур имеет свой тариф, как и все остальное. Говорят лишь о тех мертвецах, которые платят... И не нужно жаловаться на сотрудников, – они бы сами хотели действовать иначе, – но они вынуждены делать то, для чего их нанимают, и не имеют права давать даром то, из чего газета может извлечь выгоду...»

«И не возмущайтесь, – прибавляет буржуазный автор: – если вы платите 20 франков за объявление на 4-й странице, благодаря которому вы продаете на 100 франков вашего товара, то почему от вас не потребовать 1000 франков за статью на первой странице, благодаря которой вы продадите книг на 5000 франков и распродадите, может быть, в один день все ваше издание?.. Разве вы не должны выразить свою признательность критику, умному профессиональному человеку, который рискует своей репутацией, расхваливая вас, совершенно неизвестного писателя, который, быть может, совершенно не оправдает этих похвал? Дело прежде всего!»[63]

Платная реклама, однако, этим не ограничивается, продолжает дальше свои наблюдения наш компетентный автор. Она распространяется даже и на политические газеты и в вопросах, очень близко соприкасающихся с политикой. «Ибо нет, в самом деле, почти ни одного политического вопроса, который, так, или иначе не отражался бы на промышленности и торговле: законы о напитках, о привилегиях мелкого домашнего винокурения, о хлебной торговле, о сахарном производстве, о таможенных тарифах, о железных дорогах, об организации труда, о вооружениях, о военном продовольствии, о судостроительстве, – все эти и многие другие законы связаны с промышленностью и торговлей. Тем более это верно по отношению к финансовому законодательству, к тем законам, которые разрешают или организуют займы... Интересы коммерсантов, промышленников и, в особенности, финансистов тесно связаны с этими законами. В зависимости от тех или других их предписаний эти предприниматели могут нажить огромные состояния или совсем разориться; они поэтому приложат все свои старания, чтобы посредством печати действовать на общественное мнение, дабы законы заключали в себе такие пункты, какие им выгодны. Затем, как только законы провотированы и акции выпущены, финансисты играют на акции частных предприятий, на государственные бумаги. Чтобы действовать на общественное мнение, чтобы вызывать, смотря по надобностям их спекуляции, то повышение, то понижение этих бумаг, они нуждаются в поддержке прессы – и они покупают мнение газет по этим различным вопросам, как они покупают коммерческие объявления на 4-й странице. Они платят, чтобы газеты говорили, они платят и для того, чтобы газеты молчали. Игорный дом в Монако платит всем крупным газетам месячное жалованье, чтобы они замалчивали факты самоубийства, разорения и всяких драм, вызываемых азартной игрой; он дает, сверх того, огромные суммы, чтобы светские газеты от времени до времени расхваливали Ривьеру, гостиницы, театры, климат Монте-Карло. Есть газеты, в которых даже самый известный экономист не мог бы напечатать статьи по какому-нибудь экономическому вопросу, если эта статья предварительно не принята была банком, купившим в этих газетах соответствующую рубрику. Железные дороги принадлежат в них такой-то фирме или такому-то обществу, золотопромышленность – такому-то синдикату, сахарное производство – другому, алкоголь и хлеб такому-то торговому дому, обществу или синдикату. Некогда газета связана была с тем или другим политическим учением, с той или другой партией; теперь она принадлежит синдикату, пускает в ход или сама делает различные дела. Финансисты, под влияние которых все более и более подпадают вся торговля и все промышленные предприятия, разумеется, не преминули воспользоваться этим орудием влияния на общественное мнение. Они не только покупают рубрики в газетах, – они покупают и самые газеты. Ни для кого не составляет тайны, что газеты, наиболее яро нападающие на капитал, как, например, «La Fronde», «La Lanterne» и «La Petite République», составляют собственность капиталистов»[64].

И Фонсгрив делает следующее энергичное заключение: «Таким образом, пресса является в настоящее время рабой, хотя, по-видимому, и пользуется самой обширной свободой».

В такой энергичной и категорической форме вывод Фонсгрива является, несомненно, сильно преувеличенным, потому что автор совершенно не принимает во внимание, что против тех общественных отношений, которые порождают такое положение печати, ведется борьба, и силы, которые эту борьбу ведут, создают свою печать, постепенно, хотя и с большим трудом, освобождающуюся от подчиненного положения, картину которого дает нам Фонсгрив.

Но пока, в настоящее время, в Париже нет ни одной ежедневной газеты, которая не составляла бы собственности капиталистов; даже и выходящие там ежедневные социалистические газеты – как, например, «La Petite République» – принадлежат не рабочей партии, органами которой они являются, а капиталистам, и не капиталистам-идеологам, сочувствующим целям рабочей партии, а просто капиталистам, смотрящим на это, как на более или менее выгодное «помещение» своего капитала. Но на газетной отрасли промышленности (если позволительно так выразиться) вы можете проследить, как и на всякой другой отрасли французской промышленности, все недостатки французского капитализма. Вы не увидите здесь колоссальных американских предприятий, с их бешеными расходами, смелыми затеями, с их предприимчивыми корреспондентами и репортерами, с их беспрестанным улучшением «техники производства», – француз не любит рисковать своим капиталом, он вкладывает в предприятие лишь самую необходимую сумму, сводит свои издержки до минимума и ведет свое дело рутинным способом, но зато, в этих пределах, он не уступит ни одного средства, чтобы извлекать из своего предприятия возможно больше барыша. Где, как не во Франции, увидите вы, например, следующее явление? В Париже существуют две газетки с огромным тиражом: «Le Petit Journal» (1 млн. экз.) и «Le Petit Parisien» (500 тыс. экз.). Обе эти газетки, в особенности первая, во всех отношениях дрянные: скудость фактических известий, литературные бездарности, бесталанные политические хроникеры. Правда, они ловко умеют завлекать публику бульварными романами, но какая парижская, какая вообще французская газета не пользуется этим отвратительным средством для увеличения своей розничной продажи? Стало быть, не в этом секрет их успеха, который скорее объясняется, с одной стороны, привычкой публики, а с другой – умелой постановкой дела сбыта товара: в 9 часам вечера завтрашний номер специального провинциального издания этих газет готов и немедленно же посылается во все концы Франции и, таким образом, появляется в продаже задолго до прибытия других газет. Казалось бы, что такие газетки, приносящие большие барыши своим собственникам, должны бы были вызвать сильную конкуренцию. А между тем ни «Petit Journal», ни «Petit Parisien» до сих пор не имеют ни одного серьезного конкурента, – и долго еще «Petit Journal», который раньше был совершенно бесцветной газеткой, а в последние годы всецело перешел на сторону реакции, будет разносить во все концы Франции свой смертоносный яд клерикализма и шарлатанского шовинизма, принося гг. Маринони и Жюдэ сотни тысяч годового дохода, и не найдется ни одного капиталиста, который рискнул бы объявить им войну просто потому, что для такой конкуренции нужно было бы оставить рутину и создать новую форму газеты и новые средства борьбы.

Такое положение вещей естественно вызвало и особые способы изготовления «газетных изделий». Оставим пока в стороне полдюжины более или менее крупных газет и посмотрим, как составляется большинство ежедневных изданий, т.е., по крайней мере, 70 из существующих в Париже 79 ежедневных политических органов. Зайдите в любую редакцию этих 70 газет. Вы, прежде всего с удивлением констатируете, что весь день редакция пуста. Лишь в 5–5½ часов вечера является секретарь редакции, а за ним два, три, максимум полдюжины сотрудников, включая сюда и репортеров, и «интервьюеров», если таковые имеются, потому что, как вы сейчас увидите, можно обойтись и без оных. В 6½–7 часов, т.е. через какие-нибудь полтора часа, номер готов, причем, по меньшей мере, половина этого времени проведена в разговорах. Остается лишь прибавить «передовицу» главного редактора, «chronique» (нечто вроде небольшого фельетона), или какой-нибудь рассказ и «ночные депеши», которые телеграфное агентство пришлет часам к 12. Каким же образом эти несколько человек могут за какой-нибудь час составить номер большой газеты? Следите за этими людьми в течение их часовой работы – и вы получите ответ на свой вопрос. Придя в редакцию, секретарь находит уже на своем столе несколько пакетов, присланных телеграфным агентством («Гавас», «Национальное агентство» и пр.); там он имеет и заграничные депеши, и выписки из иностранных газет, и официозные и официальные извещения правительства и отдельных видных политических деятелей, и отчеты о «происшествиях дня», о судебных процессах, дуэлях и пр., и пр. Быстрым, опытным взглядом пробегает он печатные или гектографированные листки агентства и отбирает все, что ему нужно, а остальное распределяет между сотрудниками, затем он запасается только что появившимся номером «Temps» и принимается за работу, т.е. берет в руки ножницы. Ловким, привычным движением режет он листки агентства, склеивает их с вырезками из «Temps», иногда из других газет, и от времени до времени берет перо в руки, чтобы зачеркнуть то или другое слово, скрыть источник, из которого взято то или другое известие, заменить заглавие или связать между собою какою-нибудь фразой различные вырезки, в то же время он откладывает в сторону несколько телеграмм, которые он поместит под рубрикой «от наших собственных корреспондентов». Сотрудники, со своей стороны, проделывают ту же самую работу, и у них на долю ножниц приходится большая часть дела. Лишь двое-трое из них, которым поручено вести полемику с другими газетами, или «отделывать» тех или других политических деятелей, или выражать «мнение редакции», набрасывают несколько хлестких «filets» (небольшие заметки). Через час вся «copie» (рукопись) сдана, а еще через полчаса редакция снова пустеет, и лишь секретарь возвращается часам к 11, чтобы поместить последние депеши агентства и следить за работой метранпажа. Я дал, так сказать, редакцию-тип. На практике, разумеется, бывают отклонения. Если газета очень «боевая», она дает больше «filets» и уснащает вырезки крепкими словами или многозначительными замечаниями; другая окружает эти вырезки «литературными украшениями»; третья заменяет их скабрезными анекдотами и рассказами; четвертая, желающая прослыть серьезным органом общественного мнения, раскошеливается на то, чтобы печатать каждый день передовицу какого-нибудь депутата или кандидата в депутаты; пятая, претендующая на звание «литературной», дает небольшие пустячные рассказы модных беллетристов. Но все эти литературные и политические знаменитости остаются совершенно посторонними редакции людьми, и вся газета, за исключением их статей, составляется все тем же манером, т.е., главным образом, при помощи ножниц и гуммиарабика. Вот почему парижские газеты, не считая нескольких более или менее крупных изданий, так похожи друг на друга; за исключением первой страницы, иногда лишь нескольких столбцов ее, вся остальная часть состоит из одного и того же материала, часто редактированного в одних и тех же выражениях; ни специальных известий, ни специального круга вопросов, которые бы систематически разрабатывались, ни даже оригинального распределения материала[65].

«Капитализирование» газетного дела привело, однако, к еще более упрощенному способу изготовления газетного товара. Если газеты отличаются друг от друга лишь передовицами и несколькими полемическими «филе», то естественно должна была возникнуть мысль о возможности избегнуть лишних расходов по набору одного и того же материала для каждой газеты отдельно. Отсюда – ассоциация нескольких газет в одной и той же типографии, причем для каждой газеты набирается отдельно лишь первая страница или даже лишь несколько столбцов. Одно время, например, существовала подобная ассоциация между такими различными и часто даже полемизировавшими между собою органами, как радикально-социалистическая «Justice», оппортунистско-реакционная «Estafette», умеренно-радикальный «Voltaire», бесцветно-радикальная «Nation» и радикальный с патриотически-шовинистским духом «Français Quotidien». Еще один шаг – и вы увидите концентрацию газетно-предпринимательского дела в руках одних и тех же капиталистов. Есть, например, в Париже один уголок в rue du faubourg Montmartre[66], который я одно время наблюдал с большим интересом. Это крупная фирма, составляющая собственность одного разбогатевшего агента по собиранию объявлений (agent de publicité). Фирме этой принадлежит около дюжины газет [в том числе и роялистская (некогда пользовавшаяся таким огромным влиянием «Constitutionel»), и бонапартистская («Le Petit Caporal»), и умеренно-республиканская с антиклерикальным направлением («La Paix») и чисто-клерикальная («L'Ordre») и пр.], которые она сдает «в аренду». Все, что не носит резко политического характера, вплоть до литературных обозрений и неизбежных бульварных романов, одинаково помещается во всех этих газетах, – меняются лишь заглавия и подписи. «Издержки производства» доводятся при этом до минимума: сотруднику платят только один раз, набор один и тот же; остаются лишь расходы на верстание, бумагу и печатание. Все это стоит так дешево, что подобным предпринимателям выгодно, например, иметь газеты, которые печатаются в каких-нибудь двух-, трехстах экземплярах и которые приносят им небольшой доход от объявлений (печатающим объявления и рассылаются выпускаемые экземпляры) и от продажи даровых билетов в театры и на проезд по железным дорогам. Для курьеза отмечу еще следующий факт, переданный мне несколько лет тому назад одним приятелем журналистом. В то время (а может быть и теперь еще) одна подобная «фирма» имела в числе своих «газет» и такую, которая поддерживала свое существование лишь тем, что одна великосветская дама помещала в ней по пятницам, под псевдонимом, фельетоны об искусстве и в этот день покупала тысячу экземпляров.

«Концентрация производства» идет, однако, еще дальше. Укажу на два факта из области провинциальной французской прессы. Просмотрите, например, «l'Annuaire de la presse» – и вас невольно поразит огромное число существующих в Париже агентств по газетным делам. Большинство этих агентств занимается «крупным производством» газетного материала. Вот, например, одно из них, которое само себя рекламирует в следующих выражениях: «Агентство изготовляет рукописные корреспонденции, которые оно посылает газетам в виде писем. Статьи составляются сотрудниками из всех партий таким образом, чтобы точно придерживаться направления абонированной газеты. Рисунки, гравюры и клише всех родов. Корреспонденции литературные, научные, коммерческие и пр.». Конечно, вы понимаете, что упоминание о «сотрудниках из всех партий» делается лишь для «пущей важности»: в сущности, это одни и те же сотрудники составляют статьи для газет всевозможных направлений, «точно придерживаясь направления абонированной газеты». А вот другой факт иного рода. За последние годы крупные парижские газеты завели еженедельные иллюстрированные прибавления. Чтобы выдержать конкуренцию и не отставать от столицы, провинциальным газетам пришлось пойти по их стопам, но это нововведение требует значительных расходов, а провинциальные газеты бедны. И вот нашелся в Париже один газетных дел предприниматель, который устроил крупное производство иллюстрированных прибавлений. Он собрал около сотни газет, для которых изготовляет одно и то же прибавление, варьируя лишь название газеты. Разумеется, это крупное производство должно было отразиться на характере этих прибавлений: так как абонированные газеты принадлежат к самым различным направлениям, начиная с клерикальных и реакционных и кончая крайне радикальными с социалистической закваской, то нужно при составлении номеров подыскивать такой материал, который не шокировал бы ни одной категории этого разнородного состава читателей.

Приведенные факты бросают, мне кажется, яркий свет на парижскую прессу, но, прежде чем указать на те выводы, которые можно сделать из них, скажем еще несколько слов о крупных газетах и телеграфных агентствах. Прежде всего приходится выделить самый большой и наилучше осведомленный парижской орган – «Le Temps». Как я уже сказал, очень мало газет не обкрадывает «Temps» самым бесцеремонным образом, никогда, заметьте, не указывая при этом источника. Есть редакции, покупающие, по меньшей мере, 3–4 экз. этой газеты; загляните в них к 6.30–7 часам вечера – и вы увидите, во что превратились эти экземпляры: от одного остались лишь разрозненные клочки, другой представляет собою бумажную решетку, в третьем вырезаны депеши, официозные извещения и «последние известия», в четвертом – заграничные корреспонденции; кажется, из всех этих остатков вы не составили бы ни одного цельного экземпляра. Что же представляет собою этот источник, из которого черпают все, этот всеми обкрадываемый «Temps»? Независимо от направления, которого я сейчас не касаюсь, ни от качественного состава сотрудников, – этот крупнейший орган французской печати нельзя сравнить, по богатству фактических сведений и разнообразию материала, не только с «Times'oм», но даже с «Neue Freie Presse», «Frankfurter Zeitung» или «Kölnische Zeitung»; он уступает в некоторых отношениях даже и «Новому времени» (хотя, несомненно, превосходит его в других). Его состав заграничных корреспондентов очень беден, их телеграфические и почтовые корреспонденции недостаточны, скудны и поверхностны, обстоятельные и как говорят здесь – «документированные» статьи по отдельным вопросам – крайняя редкость, о провинциальной жизни – ничего или почти ничего. Зато «Temps» имеет одно крупное достоинство: это одна из редких парижских газет, где внимательно читают иностранные газеты; другое его преимущество то, что он имеет обширные связи в правительственных сферах, официозным органом которых он и состоит, что ему дает возможность давать интересные сведения. Но если сам «левиафан» таков, то, что сказать о других, менее крупных органах? Одни из них стараются походить на «Temps», но не успевают в этом, другие выдают переводы из иностранных газет за известия от «собственных корреспондентов», передаваемые по «собственной телеграфной проволоке», третьи – наконец – пересыпают обычный материал других газет «разговорами с видными мира сего» и поверхностным изложением парламентских докладов. – При таком положении дел и телеграфные агентства не могут заводить дорого стоящих корреспондентов в разных концах земного шара: добрая половина их депеш – и даже по наиболее крупным событиям – представляет собою телеграфическую передачу известий английской прессы, а вторая половина состоит в значительной степени из получаемых правительством депеш, которые последнее, по той или другой причине, считает нужным доводить до сведения общественного мнения, не выдавая при этом источника.

Такая организация газетного дела, вызванная отчасти указанными выше причинами, отчасти и другими, служит, в свою очередь, причиною многих явлений; к некоторым из них мы и перейдем теперь. Если верно, что французский народ представляет собою «le peuple le plus facile à gouverner»[67], то, сдается мне, немаловажную роль играет в этом отношении пресса. Ни в одной стране с большей или меньшей свободой печати нельзя, кажется, так легко скрыть что-нибудь от общественного мнения или отравлять его ложными тенденциозными сведениями, как во Франции. Телеграфные и информационные агентства бедны своими собственными корреспондентами и сведениями и находятся в сильной зависимости от правительства не только в денежном отношении (ибо главные из них получают правительственные субсидии), но и в отношении получения сведений. То же самое приходится сказать о наиболее крупных газетах, которые, помимо того, что они монополизированы господствующими классами, сплошь либо в самом деле официозные газеты, либо стараются прослыть таковыми. Из крупных органов лишь два-три принадлежат оппозиции – монархический «Soleil», «Le Gaulois», «La République» и пр., – но и эти последние дают односторонние, тенденциозные сведения, да к тому же имеют только определенный круг читателей. И так как мы видели выше, как составляется большинство парижских газет, то достаточно, чтобы главные два агентства и несколько крупных газет замолчали какое-либо событие, чтобы вся пресса не говорила о нем. Долго убивали армян в Турции, а французское общественное мнение ровно ничего не знало об этом, и не потому, что решительно вся пресса была подкуплена, а, главным образом, потому, что агентствам было «рекомендовано» молчать, «Temps», по той или другой причине, не печатал телеграмм и статей своего константинопольского корреспондента, «Journal des Débats» известен своими «симпатиями» к Порте, «Matin», орган банкиров, заинтересованных в финансах Турции, конечно, старательно замалчивал турецкие зверства, некоторые другие также имели свои резоны молчать, а остальная пресса или, по крайней мере, некоторая часть ее, не читающая иностранных газет и не имеющая собственных корреспондентов, находилась в полном неведении относительно всего того, что происходило в Константинополе и в Армении. Нужно было, чтобы этот вопрос был поднят в палате депутатов, чтобы тогдашнего министра иностранных дел, г. Ганото, заставили признать действительность турецких зверств, чтобы некоторые газеты впервые признали, а другие впервые поверили, что эти зверства не выдумка «коварного Альбиона», а действительный факт. Что меня интересует в приведенном факте, это не то, что более или менее значительная часть газет сознательно замалчивала турецкие события, – подобные факты можно наблюдать во всех цивилизованных странах, и они вовсе не характерны специально для Франции, – а именно то, – а это несомненно, что были такие газеты, которые ничего о них не знали и лишь потому не говорили о них, а если до них и доходили какие-нибудь слухи, то в исковерканном виде. Этот факт покажется, вероятно, не столь неправдоподобным, если вспомнить, что даже по отношению к событиям, происходящим внутри самой Франции, можно проследить то же самое явление. Большинство парижских газет не имеет корреспондентов не только за границей, но даже и в провинции. За провинциальной жизнью, мимоходом сказать, не следит ни одна парижская газета; вы можете несколько лет кряду читать парижские газеты самым внимательным образом и не иметь никакого представления о том, чем живет, чем болеет и радуется французская провинция; для парижского журналиста, вообще, весь мир кончается у городских фортификаций. Поэтому в провинции могут происходить очень важные события, но если правительство или господствующие классы заинтересованы в том, чтобы они не дошли до сведения общественного мнения, им нужно лишь постараться, чтобы о них не заговорили ни информационные агентства, ни несколько крупных газет, а остальная пресса, пользующаяся лишь известиями этих агентств и газет, не будет говорить о них просто потому, что они ей будут неизвестны. Такие явления происходят здесь на каждом шагу, и доказательством тому, что это нельзя объяснить лишь подкупностью газет, а именно данной организацией дела осведомления газет, составляющего монополию господствующих классов, и отсутствием у газет самостоятельного способа получения сведений может служить следующее обстоятельство. Лет десять тому назад, когда рабочие силы были плохо организованы и отдельные рабочие организации почти не были связаны между собою, в провинции могли происходить очень крупные стачки, сопровождавшиеся даже волнениями, а в парижских газетах, даже несомненно сочувствующих рабочим, об этом не было иногда ни слова, а иногда лишь самое глухое известие в несколько строк. Сейчас же такое явление уже невозможно: рабочая партия более или менее организована и сочувствующие газеты получают непосредственные известия с места событий, говорят о них подробно и, таким образом, заставляют агентства и враждебные газеты уделять им больше места. – Наконец, вы можете проследить то же явление даже по отношению к фактам, имеющим место в стенах самого Парижа. Конечно, в демократической стране с полною свободою печати все, в конце концов, узнается и иногда общественное мнение может еще оказать свое давление, но иногда зло сделано – и его не поправишь, а если и поправишь, то лишь с большою тратою сил. Такой способ изготовления газет отразился самым невыгодным образом на качественном уровне тех, кто их изготовляет, т.е. журналистов. Я, опять-таки, не буду говорить ни о «Temps», ни о «Journal des Débats», ни, пожалуй, еще о двух-трех газетах, в которых работают сравнительно знающие и компетентные, а иногда и прямо выдающиеся силы: эти газеты читаются сравнительно небольшим кругом имущей и образованной публики. Масса читает не эти газеты, а совсем другие, и эти-то последние меня больше всего и интересуют в настоящем очерке. Очевидно, что, подобно тому, как машинизм вытесняет искусных ремесленников и заменяет их рабскими прислужниками автоматических машин, подобно тому и система крупного производства газетного материала агентствами и обкрадывания больших газет понижает необходимый уровень профессиональной подготовки журналистов. Я не стану проводить дальше эту аналогию, потому что «области производства» слишком отличаются друг от друга, но я не могу не настаивать на том громадном влиянии, какое оказывают все растущее значение монополизированных имущими классами агентств и обкрадывание больших, также монополизированных имущими классами, органов на здешние газеты и здешних газетчиков. Мы уже видели, что дело получения заграничных известий находится исключительно в руках агентств, правительства и нескольких крупных органов. Прямым следствием этого положения дел является то, что от журналистов не требуется ни знания иностранных языков, ни знания всего, что происходит вне Франции. И действительно, невежество парижских журналистов в этом отношении поражает всякого иностранца. Они, в огромном большинстве случаев, никакого понятия не имеют о том, что происходит не только в Германии (нельзя же в этом отношении считаться с коротенькими телеграммами агентств о переменах в личном составе правящих сфер, о скандалах, о новых вооружениях и речах Вильгельма II), которую они, однако, как врага, должны были бы знать, не только в Англии, на которую некоторые правящие сферы и патриоты-шовинисты очень долго натравляли общественное мнение и с которою в настоящее время происходит сближение, не только в России, которою, как союзницею, они, казалось нам, должны были бы особенно интересоваться, но даже и в Эльзасе и Лотарингии, этих «дорогих провинциях», по которым «отечество носит траур» и имена которых не сходят с уст гг. Деруледов. Читайте газеты, – это единственное чтение, если не считать бульварных романов, по крайней мере, 95% французов, – и вы не найдете в них решительно ничего ни об общественной и культурной жизни «дорогих братьев», ни об их экономических условиях, ни об успехах или неудачах германизации, ни об их школах, ни об их прессе, ни даже обстоятельных статей о распределении политических сил, – а ведь, казалось бы, что это самое элементарное средство для поддержания живой связи с утерянными провинциями. До чего доходит невежество французской прессы по отношению ко всему иностранному, может вам показать следующий факт, сильно смахивающий на анекдот, но имевший, однако, место в Париже не дальше, как несколько лет тому назад. В Париже гостил один наш соотечественник, о котором пресса говорила тогда по поводу одного из наших займов. И вот «Figaro», – заметьте, «Figaro», один из крупных органов! – желая похвастать своими познаниями по части русских нравов и оказать любезность русскому гостю, помещает на первой странице следующую заметку: «Известно, что в русском бомонде очень развиты разные тайные секты вроде франкмасонских лож... Наш гость... принадлежит к secte des prokhvosti». Вы думаете, что нашлась хотя бы одна газета, которая показала бы «Figaro», что какой-то злой шутник, посмеялся над ним? Это «écho documenté» было воспроизведено, – конечно, как водится, без указания источника, чтобы, в свою очередь, похвастаться знанием России, – по крайней мере, 70 из 79 существующих в Париже ежедневных органов.

Но средний парижский журналист может обойтись не только без знания всего, что существует и живет вне пределов французской территории, – ему не нужно знать даже своей родной страны, – потому что ни одна парижская газета не интересуется жизнью провинции, – ему не нужно знать экономических и социальных вопросов, волнующих весь мир, ему не нужно ни научной, ни даже настоящей литературной подготовки. Зато он должен досконально знать имена всех депутатов и видных политических деятелей и чиновников, имена всех актеров и актрис и вообще всех выдающихся людей Парижа, должен знать их закулисную жизнь, их прошлое («il sait son monde politique sur le bout du doigt» или «il sait son tout Paris sur le bout du doigt»[68] – вот высшая похвала, какую можно сделать такому журналисту[69], должен быть хорошим сыщиком и уметь написать статейку на заданную тому по двум-трем данным ему фактам. И надобно отдать эту справедливость парижскому журналисту: дайте ему два-три факта из совершенно незнакомой ему области, и он, порывшись в «Ларуссе» (энциклопедический словарь Ларусса – источник учености большинства здешних журналистов; его бесцеремонно списывают, никогда, конечно, не указывая источника), набросает легкую, живую, занятную статейку.

Вспомните, что эти журналисты работают в газетах, сплошь принадлежащих капиталистам и разным промышленным и финансовым компаниям, что, при низком уровне требуемой профессиональной подготовки, в журналисты зачастую попадают люди, ничего общего с литературой не имеющие (как тот шеф тайной полиции, который, уволенный со службы, занимался некоторое время финансовыми делами, а теперь подвизается на столбцах одной распространенной «литературной» газеты), что газета превратилась в буквальном смысле слова в лавочку, – и вы получите полное понятие о том, что представляет собою средний парижский журналист[70], во что он превратил ежедневную прессу, какое деморализующее влияние эта последняя имеет на массу читателей. Я знаю молодых людей, образованных, умных, владеющих пером, которые, начиная свою журналистскую карьеру в распространенных среди рабочих и широкой публики газетах, пробовали писать не так, как пишут здешние журналисты, пробовали обстоятельно говорить о серьезных вопросах текущей жизни, знакомить читателя с общественным и умственным движением в других странах, – их «copie» бросалась в редакционную корзину или возвращалась им, потому что это «скучно», «тяжело», потому что «ce n' est pas drôle»[71], потому что это «не интересует читателя». Это скучно, не интересует читателя, не интересует толпу – вот единственный критерий, которым руководится здесь как газетчик при составлении своей газеты, так и оратор, когда всходит на трибуну в народном собрании, так и агитатор при агитации и организации своей партии. И что всего характернее, это то, что этим критерием руководятся не только журналисты жеманфутисты, которые становятся журналистами, как стали бы тайными агентами полиции или пошли бы на службу к какой-нибудь подозрительной финансовой компании, но и журналисты убежденные, смотрящие на свою профессию, как на общественное служение. И редкий из них пытается развить, поднять эту «толпу», расширить ее умственный кругозор, приучить ее, вместо поверхностной декламации, к серьезному, обстоятельному анализу фактов. Мне это даже кажется настолько характерным, что если бы мне нужно было в нескольких словах охарактеризовать парижскую ежедневную прессу, я бы остановился именно на этой стороне дела. Не в высшей ли степени характерен, в самом деле, следующий факт? Несколько лет тому назад (сейчас, под влиянием роста самосознания рабочих, дела обстоят несколько лучше в этом отношении), когда во главе «Petite République» находился один видный депутат, несколько раз пытались молодые журналисты, проживавшие в Германии, Италии и Англии, писать в эту газету, не требуя за то никакого вознаграждения, о выдающихся явлениях общественной жизни этих стран. Ни одна из их интересных корреспонденции не была напечатана, между тем как «Petite République» ежедневно посвящала скабрезным анекдотам, рассказам об убийствах, воровства и драках, скачкам и отвратительным бульварным романам, по крайней мере, три четверти своего содержания.

] ] ]

Я говорил до сих пор преимущественно об отрицательных сторонах французской прессы. Но ошибочно было бы думать, что я этим хочу умалить ее положительные стороны. Даже при поверхностном анализе приведенных выше фактов можно видеть, что указанные недостатки французской прессы являются прямым порождением общественных отношений Франции. Но эти же отношения вырабатывают и другие элементы, под влиянием которых эта пресса начинает изменяться к лучшему. И, прежде всего – нужно ли особенно распространяться о том, какую пользу может приносить, какую пользу уже приносила и приносит даже и эта пресса в стране, где существует полная свобода печати? Нужно ли говорить о том, что в стране, где буржуазия господствует с поистине неведомою другим странам силою, положение народа было бы неизмеримо хуже, если бы не было этой прессы, не было бы полной гласности, не было бы возможности изобличать произвол преступления как отдельных индивидуумов, так и целых классов, выяснять общественному мнению значение тех или других фактов, тех или других мероприятий? Как часто спасается жизнь, устраняются несчастья, восстановляется честь людей, которые погибли бы окончательно, если бы печать не имела права и возможности изобличать произвол, раскрывать и освещать факты! Как часто устраняются, благодаря свободе печати, очень сложные недоразумения в экономической, социальной и политической жизни страны, которые, в противном случае, приводили бы к острым, быть может – даже кровавым столкновениям!

Одним из основных условий нормального течения общественно-политической жизни в демократической стране является подготовленность народных масс к той роли, которую они в такой стране должны играть. До недавнего времени пресса мало в состоянии была выполнять свою миссию в этом отношении. Во Франции политические партии были всегда так резко отделены друг от друга, находились между собою в таком резком антагонизме, что даже тогда, когда газеты были только выразительницами интересов соответствующих партий, они не являлись действительными воспитательницами общественного мнения: они были для этого слишком партийны, и эта партийность доходила до того, что редактор одной роялистской газеты мог однажды сказать: II y a une façon légitimiste de raconter l'histoire d'un chien ecrasé[72]. В этом было еще полбеды, пока газеты не были монополизированы исключительно только господствующими классами. Но положение еще более ухудшилось в этом отношении, когда газета, сама по себе, стала предметом спекуляции. Продолжая фактически защищать интересы только одного класса, она хотела казаться беспристрастной, беспартийной.

В последние годы это положение значительно изменяется. Все более обостряющаяся борьба постепенно втягивает решительно все общественные элементы. Даже такой писатель, как Фонсгрив, должен признать, что «становится невозможным не занять определенной позиции в окружающей нас свалке. Политический деятель или журналист, которые пожелали бы остаться нейтральными, были бы всеми осмеяны, а газету, которая попробовала бы сохранить нейтралитет, никто бы не читал»[73].

Эта все более обостряющаяся борьба, как нельзя лучше, просвещает общественное мнение, и она же, хотя и с большим трудом, меняет характер прессы. Каждая партия обзаводится своими органами, которые должны делать свое содержание более разнообразным и более интересным, чтобы расширять и укреплять сферу своего влияния.

В последние годы было сделано несколько попыток в этом отношении. Нельзя сказать, чтобы они были вполне удачны. Но их успех не подлежит сомнению для тех, кто умеет наблюдать общественную жизнь. Сознательная масса нуждается в хорошей политической прессе – и она сумеет ее создать.

] ] ]

Вот некоторые статистические данные о движении и распределении газет в Париже и всей Франции по специальности и политическому направлению[74].

Ежедневных газет было

Годы

Париж

Департаменты

Вся Франция

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10