1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16

До 1825 г. он переписывался о декабристами Н. Тургеневым, Рылеевым и другими и в то же время был близок к агенту тайного надзора Скобелеву, гасильнику света Магницкому, заискивал у хранителя застенка Аракчеева, сотрудничал в 1825 г. в «Полярной Звезде», радикальном органе, и в том же 1825 г. Фаддей Булгарин для того, чтобы его не считали неблагонамеренным, писал записку «О цензуре в России», о том, каким путем правительство могло бы привязать к себе писателей «ласковым обхождением и снятием запрещения писать о безделицах, например о театре... который у нас должен заменить суждение о камерах и министрах».

С декабристами он толковал о свободе, а с генералом Потаповым в упомянутой записке о том, что «нашу публику[11] можно совершенно покорить, увлечь, привязать к трону одной только тенью свободы в мнениях насчет некоторых мер и проектов правительства».

И когда Рылеева, Пестеля и других вели на казнь, а сотни лучших людей отправляли на каторгу, Фаддей Булгарин поступал на службу в III отделение и становился «верным человеком» у шефа жандармов Бенкендорфа, его помощника Фока, у Дубельта и у всех тех, которые призваны были «умы уловлять».

С 1825 г. вместе с Гречем Булгарин стал издавать свою знаменитую «Северную Пчелу». Это была единственная ежедневная частная газета, издавалась она под надзором и даже редактированием всесильного генерала Дубельта; третье отделение, спасавшее страну от крамолы, оплачивало статьи некоторых сотрудников, в чем сознавался сам Булгарин, третье отделение даже назначало сотрудников, разумеется, людей самых лучших правил.

Эта газета действовала в духе цензуры, и правительство в высших правящих кругах считало ее единственной выразительницей общественного мнения, как теперь газета Суворина «Новое Время».

Если было нужно громить «польскую интригу», третье отделение вдохновляло Булгарина, и он начинал о честности высокой говорить и об истинном патриотизме.

Когда нужно было навлечь разные кары на измученную русскую литературу, снова выпускался этот «чиновник особых поручений» и доказывал, как дважды два, что русская литература сеет разврат, смуту и недовольство.

Сам Бенкендорф, шеф жандармов, представляя его к наградам, свидетельствовал об этом, истинно русском человеке, что он «неоднократно был употребляем, по его усмотрению, по письменной части на пользу службы и все поручения исполнял с отменным усердием». «Это – совесть русских литераторов», – говорил шеф жандармов о Булгарине, которого вся мыслящая Россия, все любящие родную литературу называют «патриотическим предателем».

Этот верный человек Бенкендорфа был своим в третьем отделении и предателем в литературе. Когда умер Бенкендорф, Булгарин «со слезами истинной горести положил цветок на его могилу», а в статье о шефе жандармов писал, что он «оправдал общее к себе доверие и приобрел себе почетное имя в истории отечества и человечества».

Когда умер H. Гоголь, слава и гордость русской литературы, Булгарин донес на редакцию «Москвитянина», которая осмелилась в знак печали по великом художнике выпустить номер с траурной рамкой, и он же донес на Тургенева, указывая на его статью о Гоголе, в которой Тургенев осмелился признать за Гоголем заслуги перед родиной и назвать его великим писателем.

Тогда можно было хвалить только Бенкендорфов!

Тургенев за свое преступление был арестован 22 апреля 1852 г., Булгарин же продолжал делать свое дело и получать новые и новые чины за спасение отечества.

Булгарин не знал пощады, не знал талантов. Чем выше был писатель, тем больше его ненавидел и тем упорнее на него доносил. Пушкина в своих доносах-статьях Булгарин называл «исступленным, бросающим рифмы во все священное», о Жуковском, принятом при дворе, он везде распространял, будто бы другой писатель, враг Булгарина, Киреевский, писал к Жуковскому какое-то либеральное письмо, которое известно-де и правительству.

На «Отечественные Записки» он доносил, выбирая, по его мнению, самые злонамеренные места из разных статей и отсылая свои выборки, куда следует.

Он доносил всем и на всех, кто стоял поперек дороги, он грозил и министру народного просвещения дойти до Государя, а если до него не допустят, грозил дойти до Прусского короля, а через него подействовать и на русского Государя.

Он доносил даже на цензуру, если она задевала его доносом, что цензура не постигает целей правительства и «вместо того, чтобы смотреть на дух сочинений, привязывается к одним словам и фразам».

Каждый свой донос он начинал словами: «я не привык к тяжбам», и уверял всех, что «не доносил, а жаловался на обиды, которые он претерпевает».

Обиды претерпевал Булгарин от всех писателей. У «совести русских писателей» Булгарина был слишком известный всем язык, и этот язык, нашептывавший, чернивший, лгавший и лицемеривший, был ненавистен всем честным людям.

Белинский называл Булгарина негодяем, Герцен просто презирал его, Пушкин клеймил его своими меткими, отточенными, как нож, стихами...

Этот мученик за идею, этот патриот своего отечества, «неподкупный, как Иуда», в своей газете зарабатывал трудами праведными только всего 25000 рублей серебром, его компаньон Греч столько же.

Без всякого стыда эта «совесть писателей» продавала свое расположение по сходной цене всякому, кто дорожил мнением газеты. Булгарину платили, и он распинался в газете за какое угодно предприятие; не хотели платить, и он грязнил и поносил со всем красноречием ревнителя общественных интересов. Булгарину все было мало. Через своих покровителей он обращался даже к императору Николаю с предложением написать историю его царствования и просил на расходы ссуду 25000 рублей, но Булгарину было отказано. Этот отказ глубоко огорчил «верного человека».

40 лет простоял он на своем славном посту. «Много претерпел за правду», а, умирая вскоре после падения Севастополя, он говорил: «Есть Бог... и потомство! Может быть, они вознаградят меня за мои страдания».

И потомство оценило его: оно с презрением отвернулось от смрадной могилы, где тлеют кости «патриотического предателя».

] ] ]

По стопам Булгарина пошел в шестидесятых годах Михаил Катков, превратив «Московские ведомости» с казенными объявлениями в продолжение «Северной Пчелы». Катков, бывший поклонник английского парламента и ставший проповедником российского татарского кнута, бывший в кружке Герцена и Бакунина, Белинского и Станкевича и ставший сподвижником Муравьева-вешателя.

Катков называл свое направление «русским». Свою публицистическую деятельность он сравнивал с «наблюдательным постом» и главную заслугу свою видел в том, что «выслеживал враждебные течения».

Если в устах лакея, в одной из комедий Островского, фраза «я здесь приставлен наблюдателем», нас только смешит, то эта же фраза в устах Каткова или Грингмута вызывает отвращение и презрение.

Когда умер И.С. Тургенев и весь мир почувствовал, вместе с образованной и мыслящей Россией, всю тяжесть утраты, понесенной литературой, Катков со своего «наблюдательного поста» на гроб великого писателя послал не лавровый венок, а донос.

Дело в том, что П.Л. Лавров в своем заграничном издании «Вперед» напечатал некролог и заметку о поддержке, которую оказывал Тургенев упомянутому органу. И вот, Катков спешит перепечатать эту заметку, как доказательство злонамеренности Тургенева, и тут же добавляет от себя объяснение такой поддержки органа революционеров. Из объяснения явствует, что Катков признавал в этом откуп от травли, которой подвергла в 1860-х годах Тургенева нигилистическая печать. Во имя «русского дела» Катков не только выслеживал и доносил кому следует, он и вел агитацию среди черных сотен.

Когда в 1878 г. 31 марта была оправдана Вера Засулич и, оправданная, вместо того чтобы сесть в приготовленную карету, неизвестно куда скрылась, Катков и другие «патриоты» были возмущены и судом присяжных, и обществом, и самой преступницей... Они метали громы и молнии и, в бессильной злобе, до хрипоты провозглашали «слово и дело».

Но этого мало. Через несколько дней после этого, нашумевшего на всю Европу, процесса 3 апреля 1878 г. произошло избиение в Москве торговцами Охотного ряда группы молодежи, провожавшей кареты с административными ссыльными...

Катков признал в этой демонстрации выражение здравых чувств народной массы.

На это посыпались резкие ответы. Одна из московских газет ответила заявлением, что Катков подзадоривает дикого зверя на учащуюся молодежь. «Голос» и «Биржевые Ведомости» также не похвалили Каткова. В международном телеграфном агентстве появилась телеграмма, извещающая, что печать и общество сильно раздражены против виновников побоища и их защитника Каткова, извратившего этот гнусный акт.

Этого мало; появилось обвинение, что агенты Каткова подбили молодежь сделать нелепый скандал, чтобы предать ее кулакам мясников.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16