1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16

Таким образом, для газет и журналов были введены одновременно две системы: старая – система цензурных ограничений, действовавшая прежде напечатания, и новая – система административных кар, постигавшая печать уже после напечатания. Эта «система предостережений» зародилась при Наполеоне III во Франции, перешла в Пруссию, Россию и Турцию, но остается до сих пор только у нас.

Это была та свобода печати, о которой Щедрин писал: «С тех пор, как мы получили свободу прессы, – я трепещу!»

Цензуры не было, но вредное направление оставалось, и оно было отдано под надзор редакторов и издателей. Отныне, если газеты и журналы приостанавливало и прекращало правительство, то только потому, что редакторы сами того хотели, ибо если бы они этого не хотели, они бы искореняли вредное направление из своих газет и журналов!

Правительство после севастопольского погрома пошло на уступки, начались великие реформы, но требовалась одна реформа и главная: необходима была замена крепостного строя, основанного на произволе, свободными европейскими учреждениями, основанными на законе. Власть народа должна была заменить власть чиновничества. Этого требовал дух времени, этого требовало все, что предприняло правительство.

Но вместо того чтобы продолжать дело раскрепощения до конца, правительство повернуло «назад, домой»!

Так как этот поворот был сделан вопреки общественному мнению, а общественное мнение выражалось только в печати, то правительство и обрушилось на печать с новою небывалою силою. Прокламация молодой России в 1862 г., польское восстание в 1863 г., покушение Каракозова в 1866 г., дело Нечаева в 1869 г., восстание рабочего класса и ремесленников в 1871 г. в Париже послужили поводом к новым и новым преследованиям печати.

Все, что противоречило «тишине и спокойствию», все, что шатало «порядок», построенный на чиновничьем: «все обстоит благополучно» – все это приписывалось вредному направлению нашей печати.

Предварительных предостережений оказалось мало: 7 июня 1872 г. было разрешено комитету министров и без предостережения задерживание и приостанавливание периодических изданий.

В 1873 г. была введена знаменитая статья 140, гласившая: «Если, по соображениям высшего правительства, найдено будет неудобным оглашать или обсуждать в печати в течение некоторого времени какие-либо вопросы, то редакторы изъятых от предварительной цензуры изданий поставляются о том в известность через главное управление по делам печати по распоряжению министра внутренних дел».

С 1870 г. вышло в то же время в обычай запрещать розничную продажу газет, причем эта мера была предложена в 1868 г., помимо рассмотрения Государственного Совета (что требовалось для издания каждого закона), была введена временно для сохранения уличной тишины и спокойствия, а превратилась в тяжелую кару, преследующую газеты и поныне.

Революционное движение в России распространялось все шире и шире. Сперва – мирное хождение в народ и проповедь социализма. Затем – попытки устраивать бунты и воздействовать на широкие круги недовольного крестьянства. По докладу министра юстиции, к концу семидесятых годов революционной пропагандой было охвачено 35 губерний. С конца семидесятых годов начались покушения.

Оказывалось, что цензурные ограничения и система предостережений, теснившие живое слово и пугливую мысль, не в силах были задержать развитие революционной мысли, и движение все росло.

В 1880 г. началась «диктатура сердца», правительство заговорило о доверии, общество было призвано к работе и мирному прогрессу. 5 ноября 1880 г. под председательством Валуева с 10 редакторами московских и петербургских газет и журналов комиссия высказалась единодушно в пользу подчинения печати «закону всероссийскому и суду независимому и публичному».

Все эти высказывания оказались только «благими намерениями». После 1 марта 1881 г. снова дикие вопли о печати надпольной, идущей в союзе с подпольной. Начинаются доносы, заподозревания, травля. Разногласия с мракобесами уже возводятся в измену, молчание объявляется подозрительным, каждое слово получает особенный скрытый смысл.

И снова заговорили об «исключительных обстоятельствах того времени».

27 августа 1882 г., помимо Государственного Совета, граф Д. Толстой вошел с представлением «временного положения о печати», и оно было утверждено. Это временное положение действовало доныне: почти 25 лет.

В это положение вошли постановления от 1865 г., тоже изданные в виде переходной меры, а, кроме того, кое-что было исправлено и дополнено и, разумеется, к еще большему стеснению печати.

Редакции повременных изданий обязывались по требованию министерства внутренних дел сообщать звания, имена и фамилии авторов помещенных статей. Закон 1865 г. ставил прекращение периодического издания в зависимость от первого департамента сената по временному положению; с 1882 г. для прекращения газет министр мог просто испрашивать Высочайшего повеления.

Если участь книг и журналов решалась с 1872 г. комитетом министров, с 1882 г. было достаточно комиссии и четырех министров.

Временное положение о печати действовало без страха и упрека. Цензура с отменным усердием делала свое дело. В обществе воцарилось уныние. Все замолкло... Наступило время, когда «свободно рыскал зверь, а человек бродил пугливо». Казалось, мысль убита, драгоценные надежды развеяны буйными ветрами. Воцарилась та «тишь да гладь, да Божья благодать», о какой мечтало правительство, и какая существовала только перед падением Севастополя в конце сороковых и начале пятидесятых годов.

И вдруг, «грянул гром» и заставил содрогнуться всю Россию. «Все обстояло благополучно» только на бумаге, народ благоденствовал только в отчетах министров, а на самом деле страна шла навстречу полному разорению, и ужасы голодного года открыли всем глаза. Этот голодный 1891 г., унесший в могилу больше 500000 человек, свалился неожиданно. Печать могла бы предупредить, но статья 140 действовала строго, и циркуляры главного управления по делам печати запрещали касаться «некоторых вопросов государственной важности». Таким вопросом оказался и вопрос о голоде. Какой голод, если «все обстоит благополучно»!

После правительство спохватилось и стало готовиться к борьбе с голодом и даже позволило кое-что писать об этом, но «мертвых с погоста не возвращают», а этих мертвых было много в деревнях «Гореловых» да «Нееловых».

Божьей благодати не оказалось в действительности. Да и «тишь да гладь» отошли вместе с голодным годом.

Начались бурные девяностые годы, годы рабочего движения. Общество проснулось. Студенчество заволновалось. В начале девятисотых годов повсюду стали возникать крестьянские беспорядки.

Правительство заговорило о смуте, о революционерах.

Новый грозный удар открыл глаза всем: началась японская война.

Печать пыталась еще до начала сказать свое слово, но министр внутренних дел Плеве принял свои меры, и печать не мешала. Разрешалось только кричать «шапками закидаем», да петь «Гром победы, раздавайся», и «Новое Время» вместе с «Московскими Ведомостями» исполняли усердно свой «патриотический долг».

И что же вышло? По независящим обстоятельствам печать молчала, как убитая, тогда, когда вопрос шел о том, быть или не быть войне русского народа с японским. Печать молчала. «Патриоты» вопили, что мы заставим япошек подписать мир в Токио... а в действительности оказалось, что мы «не подготовились» и что у нас шапок не хватило, чтобы закидать японцев... тех японцев, у которых печать свободно обсуждает вопросы государственной важности.

Поражения наших войск были поражением отжившей системы.

Вся страна всколыхнулась.

Назначаются для успокоения проснувшейся совести десятки комиссий. По вопросу о печати тоже была учреждена комиссия, от участия в которой отказывались все лучшие представители печати.

Пока заседала комиссия и толковала о необходимости освободить печать от преследований, в Государственный Совет поступил законопроект о том, чтобы единоличной власти министра внутренних дел было предоставлено право, закрывать периодические издания.

А наряду с тем газетам и журналам было запрещено писать об ужасах 9 января в Петербурге. Наряду с тем были приостановлены «Наша Жизнь», «Сын Отечества», «Вечерняя Почта», было сделано первое предостережение «Слову». Была запрещена розничная продажа «Русским Ведомостям», «Новостям», были задержаны две книги «Русской Мысли», журналы выходили без «внутреннего обозрения».

Так называемые «независящие обстоятельства» тяжелой тучей висли над истекающей кровью русской печатью, стирали с каждого произведения живые краски, превращая его в жалкий скелет без мяса и без крови.

Горе тому писателю, который пишет «кровью своего сердца и соком своих нервов» – его горячая, убежденная речь не дойдет до читателя-друга и задохнется в цензурных тисках!

Возьмите любой номер журнала «Права», разверните его, найдите в нем отдел «Хроники» и там пробежите глазами десятки фактов, сообщаемых из столиц, глухих городишек и сел. Перед вами в одну минуту во всей своей красе вырастут «независящие обстоятельства». Вот, например, перед нами № 30 «Права» за этот год, за одну-две недели перед 2 августа, днем выхода номера.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16