<<<     ΛΛΛ     >>>   

Свою работу «Речевые акты» (1969) Серль начинает с разъяснения того, что он занимается философией языка, а не лингвистической философией. Если лингвистическая философия пыталась разрешить или устранить классические философские проблемы, уделяя повышенное внимание способам употребления определенных слов, то перед философией языка стоит задача «дать проясняющие в философском плане описания определенных общих черт языка, таких как референция, истина, значение и необходимость». Как бы ни были не согласны в большинстве своем современные «философы языка» с предлагаемыми Серлем методами и выводами, такое описание стоящих перед ними задач они приняли бы. Дурную славу приобрела лингвистическая философия, а не философия языка.

Следует добавить, что сам Серль не принимал участия во всеобщих нападках на лингвистическую философию, к которой он все еще готов отно-

28

ситься как к «революции в философии». Тем не менее он критикует ее главных представителей на том основании, что, хотя у них, несомненно, «очень тонкое чутье» к лингвистическим различиям, вместе с тем они очень мало используют или почти не используют «теоретический аппарат» и часто серьезно заблуждаются в своих выводах. Свою собственную задачу он видит в том, чтобы разработать этот «теоретический аппарат». С этой целью Серль обращается к теории речевых актов Остина; в отличие от большинства философов языка, для него отправной точкой служит не слово и не предложение, а производство таких слов и предложений «при совершении речевого акта». Его систематическое изложение и видоизменение этой теории, увязывание ее с современными дискуссиями привели к тому результату, что именно Серля, а не Остина часто выбирают в качестве отправной точки при рассмотрении теории речевых актов 22.

Кроме того, Серль стремится к «экуменизму». Хотя теорию речевых актов часто воспринимали как соперницу тем теориям языка, которые обращаются к внутренней структуре предложений, а не к намерениям и действиям говорящего, эти теории следует, по его мнению, считать дополняющими друг друга. Полная теория языка должна учитывать как то, что говорящий намеревается совершить, произнося то или иное предложение, так и то, какое значение имеет используемое им предложение. Эта позиция особенно четко проявляется в анализе Серлем предикации. Хотя в общем мы можем провести различие между «содержанием» и «функцией» речевого акта, например между тем, что я обещаю, и самим фактом моего обещания, однако предикация не определяет собой какую-либо конкретную функцию. Сила предикативных актов всецело обусловливается характером того конкретного иллокутивного акта, в ходе которого осуществляется предикация. Это позволило его критикам утверждать, что самое главное — это правильно установить, как определяется значение этого общего предикативного содержания. Иллокутивная сила, по их мнению, — это нечто дополнительное.

Однако сам Серль не желает идти этим путем. По сути, в предисловии к своей работе «Выражение и значение» (1979) он разъясняет, что включенные в нее статьи по первоначальному замыслу должны были составить книгу, в которой доказывалось бы, что теория значения образует часть философии сознания, а эта последняя, в частности, должна была бы увязать речевые акты с интенциональностью. В сложившейся ситуации, вопреки той точке зрения Остина, что существует где-то около тысячи различных видов иллокутивных актов, он готов предположить, что существует всего лишь пять общих категорий подобных актов, но он не будет пытаться дедуцировать из философии сознания, что их аожно быть только пять, не больше и не меньше, хотя именно это, по его мнению, в конечном счете и требуется от него как философа. (Благодаря Стросону вошли в моду подобные трансцендентальные аргументы в кантовском духе, с помощью которых доказывалось, со

29

ссылкой на категории, что должно быть.) Что касается остального, то Серль поднимает, отнюдь не встречая общего одобрения критиков, очень сложный вопрос о том, какое объяснение его теория даст метафоре и вымыслу. Разбирая этот вопрос, он критически анализирует понятие «буквального значения», которое является центральным для большинства теорий в современной философии языка. Кроме того, он разъясняет, почему его не удовлетворяет попытка некоторых современных лингвистов включить его анализ речевых актов и грайсовский анализ «разговорных смысловых значений» в некую тщательно разработанную теорию, которая имеет свои корни в общей лингвистике, а не в философии сознания 23.

Рассматривать Серля прежде Пола Грайса — значит бросать на ветер всякую хронологию. Грайс уже был хорошо известным преподавателем в Оксфорде, когда туда приехал американский студент Серль. Однако Серль по своему характеру систематизатор, создатель книг. Грайс же — автор редких, сложно аргументированных и тщательно защищенных от контраргументов статей. В общих чертах он, подобно Серлю, придерживается остиновской позиции, отводя центральное место тому понятию значения, которое — как он пишет в статье «Значение, подразумеваемое говорящим, значение предложения и значение слова» (1968) — «мы предполагаем, когда говорим о ком-то, что, совершив такое-то действие, он имел в виду то-то и то-то», в отличие от той трактовки значения, когда предложение или слово сами по себе «значат то-то и то-то». Отдельный язык, согласно Грайсу, образует часть того множества коммуникативных приемов, которое имеют в своем распоряжении совершающие осмысленные поступки люди. Эти приемы изучают лингвисты, тогда как философию языка интересует речевой акт как таковой. В этом акте в намерения того, кто произносит некоторую фразу, входит, чтобы слушающий его человек распознал, в чем состоит его, говорящего, намерение, и благодаря этому распознанию отреагировал — или, по крайней мере, имел намерение отреагировать — на его, говорящего, намерение. (Так, если кто-то кричит «Пожар», в его намерения входит, чтобы те, кто его слышит, распознав, что он добивается от них своим криком «Пожар», попытались убежать.) Таким образом, в 1960-е годы оксфордская философия языка была в конечном счете связана с поствитгенштейнианскими теориями действия; для них всех намерение было центральным понятием.

В своей работе «Логика и разговор» (1975)24 Грайс, в частности, увязывает свою теорию языка с практикой ведения разговора, обмена мнениями, а не с отдельными высказываемыми фразами или фразами, связанными между собой только формально логическими отношениями. Такие разговоры, утверждает он, подчиняются определенным рациональным принципам; разговор должен быть настолько содержательным, насколько это требуется, и не более того; человек не должен говорить то, во что у него нет серьезных оснований верить; разговор должен быть уместным и т.п. Благодаря этому об-

30

Кальвинистская Женева, придающая главное значение Божественному промыслу, а не человеческим намерениям, в интеллектуальном плане очень далека от островного Оксфорда. Именно в Женеве Фридрих де Соссюр прочитал свой «Курс общей лингвистики», посмертно собранный из набросков и лекционных конспектов и опубликованный уже в 1915 г 1. Подобно Грайсу, Соссюр утверждал, что теория языка есть лишь часть более обширной теории. Однако последней является не теория действий, а общая теория знаков, «семиология», которая сама входит составной частью в социальную психологию. Каким бы популярным ни было это утверждение, у Соссюра оно остается лишь программным заявлением. Его главной темой является langue *, та общая лингвистическая структура, определяемая как «совокупность отпечатков, откладывающихся в мозге каждого члена языкового коллектива», которую использует в каждом речевом акте (parole) каждый член такого коллектива. При таком угле зрения язык составлен из знаков, а не из предложений. Каждый знак, утверждает Соссюр, имеет два аспекта: как означающий некое понятие и как означаемый неким слуховым образом, звуковой формой, и эти аспекты неотделимы друг от друга, как лицевая и оборотная стороны листа бумаги. Там, где нет означающего слухового образа, нет и знака, а есть лишь шум; там, где нет означаемого, нет и понятия, а есть лишь аморфная расплывчатость мысли.

Связь между слуховым образом и понятием является, по Соссюру, произвольной, точно так же, как произволен тот факт, сделаны ли шахматные фигуры из дерева или из слоновой кости, — Соссюр, подобно Витгенштейну, любит аналогии с шахматами. Что не является произвольным и, следовательно, составляет надлежащий предмет изучения для лингвистической теории, так это отношения между знаками. Эти отношения напоминают то, что Соссюр называет «грамматикой» шахматной игры, которая определяет «значение» шахматной фигуры в соответствии с правилами.

«Значение» любой фигуры изменяется от одного расположения шахматных фигур на доске к другому. Мы можем описать это расположение, совершенно не зная о том, что ему предшествовало. Сходным образом, заявляет Соссюр в противовес тем, кто отождествляет лингвистическую теорию с филологией, лингвист может разрабатывать синхроническую теорию языка, анализируя язык, как он есть в данный конкретный момент времени. Он может не обращать внимания на диахронические изменения, сформировавшие язык. Несомненно, имеется одно фундаментальное различие между языком

Язык (франц.}. — Прим. пер.

32

и игрой в шахматы. Шахматист намеренно вносит изменения в расположение фигур на доске, тогда как язык, согласно Соссюру, «всегда каким-то образом ускользает от воздействия воли индивида или общества». (В этом язык разительно отличается от речи, процесса составления предложений, который всегда произволен.)

Как связаны между собой знаки? Главным отношением между знаками для Соссюра является их различие, которое, по сути, и создает их как отдельные знаки. На означающем уровне, говорит он, дифференциация звуков происходит в том случае, если они позволяют различать слова, как, например, буква «р» позволяет отличить слово «лак» от слова «рак»; других различий мы не улавливаем на слух. (Японцы не улавливают никакого различия между «л» и «р», поскольку в их языке данное различие не играет никакой роли при дифференциации слов.) Поэтому; заключает Соссюр, слуховой образ — это не просто «данное» наподобие «чувственного данного»; природой нашего языка определяется, что мы считаем «отдельным звуком». Значение знака, рассуждает он в сходной манере, зависит оттого, появляется ли этот знак в тех местах, где могли бы стоять и другие знаки, как, например, в предложении «Он взбежал на холм» вместо «взбежал» могло бы стоять «взошел», «взобрался» или «въехал», и именно благодаря этому обстоятельству данное слово имеет значение. (Сравните с «It is a long way ... go». Здесь пропуск может быть заполнен только частицей «to». Именно по этой причине «to» в этом контексте ничего не означает.) Понятия, в действительности, «чисто дифференциальны и определяются не своим позитивным содержанием, а негативно через их отношение к другим частям системы». Понятие не просто существует где-то и ждет, чтобы ему дали имя; если бы это было так, слова в разных языках были бы строго равнозначными, а они не таковы. Языки различаются разными способами дифференциации.

Если теория языка Соссюра привлекла к себе интерес не только в кругу лингвистов, то лишь той причине, что допускала свое обобщение на другие области. Прежде всего, Соссюр утверждает, что, даже если явления носят исторический характер и подвержены изменениям, что совершенно очевидно в случае языков, тем не менее нам, везможно, потребуется в процессе теоретического анализа отрывать их от их исторических корней, рассматривать их, как если бы они были неизменными, — это явно противоречит принятому в XIX в. допущению, что понимать что-то — значит видеть его в историческом развитии. Во-вторых, хотя язык используется индивидами для достижения личных целей, в процессе осуществления намерений сделать то или это, соссюровский langue игнорирует все эти цели; язык трактуется как формальная система, определяющая, каким образом индивиды, независимо от их целей, производят членение своего мира. По стилю это ближе к кантианству, нежели к эмпиризму, и в связи с этим встает вопрос о том, существуют ли другие упорядочивающие мир коды. В-третьих, langue является замк-

33

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

В своих высказываниях мы
Теория значения образует часть философии сознания
Хааска философия логики

Говорит он