1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10

–        В хлябь морскую низвергну вас, поправших уставы человеческие и Божеские!

Только кто это светится тонким синим призраком на носу разбойничьего корабля?

Кто затеплил огонь в фонаре и поспешно спускается в темные каморы корабельные? Это Фока, святитель морской.

Он толкает и будит разбойников, говорит им быстрым, жутким голосом:

–        Ах, скорей вставайте, разбойники! Бегите наверх, спускайте паруса, ставьте кормчего, – идет на вас великая беда!

И разбойники в страхе вскакивают на ноги, бегут кто куда по кораблю, по палубе, – за канаты парусные, за рулевые рога хватаются, а уж ветер по морю мечется, рвет паруса, задувает огонь, валит с ног разбойников:

–        Спасайтесь, душегубы, Каины!

И пока они бьются, спасаются, призывает разгневанный Господь в Свои темные небеса, под красные молнии, Фоку-Угодника:

–        Говори Мне, святой, – не из того ли ты города, где злодеи бесчинствовали? И отвечает святой в трепете:

–        Оттоле, Господи.

–        Было ли тебе ведомо, что пожелал Я погубить разбойников, силой похоти и своеволия воздвигнутых на попрание уставов Божьих, зарезавших пятерых твоих кровных родичей?

–        Было, Господи.

–        Ради чего же ты осмелился Мне противиться? И опускается святой на колени перед Господом:

–        Ради третьих петухов, Господи, в слезы любви и раскаянья некогда повергнувших Петра-Апостола:

–        Как подумал я, что не слыхать больше разбойникам того радостного предутреннего голоса, восскорбела моя душа горькой нежностью.

–        Ей, Господи! Сладка земная жизнь, Тобой данная!

–        Ради одного этого голоса, новый день, новый путь темным и злым людям обещающего, будь во веки веков благословенно земное рождение! И прощает Господь Фоку-Угодника.

«Руль» от 27 ноября. Автор – Ив. Бунин. Писатель неоднократно печатался в этой газете.

в начало

Exul Viator.

Оптимизм

Прекрасен человек, в минуты падения и гибели родины сохраняющий нерушимой веру в ее грядущее возрождение, в ее будущее величие; свою веру проносящий сквозь духовную опустошенность окружающих и неуклонным преодолением унылой безнадежности – свою веру осуществляющий. Россия не пройдет. Россия будет, говорит такой человек, говорит не словами, а делами, ее воссоздающими. И терпя поражения, он знает, что это его поражения, его гибель, а не гибель его родины, ибо в самой непреклонности своей он осязает безличную силу, которая после него наполнит собой и укрепит волю других. Погибнет он, придут другие; прахом пойдет его работа, но из самого праха восстанут продолжатели, ибо в прахе этом – развеянная, но не раздавленная действенная вера. Она не успокаивает, не убаюкивает, она даже не обнадеживает, – она толкает не терпящим отказа непрестанным напряжением. И «Россия будет» – только иносказание ее подлинного существа: действуй, чтобы Россия была.

Но есть и другие люди. Слова у них те же, только интонация другая и противоположен смысл; и за этим смыслом скрывается и противоположная воля. Россия будет, говорят благодушные оптимисты, занятые своими делами и делишками, личными и общественными, такая она большая, такая была великая; что бы с ней ни случилось, и что бы мы ни делали, она останется, воскреснет, – об этом можно не беспокоиться. И они идут по своим делам и делишкам, от назойливой действительности, а может быть, и от гложущих угрызений, отмахиваясь уверенной репликой – будет Россия, ну как же ей не быть.

Я видел людей, по партийной указке и привычке проделывавших все последовательные революционные авантюры; я видел людей, по мере умения и возможности извлекавших карьерные выгоды из последовательных опытов смутного времени; они вертелись около советской власти, конечно, в оппозиции к ней, но и не брезгуя привилегиями, предоставляемыми связями и пронырством; и делая дело, заведомо зловредное или бессмысленное, они утешались Уверенным утверждением: ничего, не погибнет Россия, вот увидите, она воскреснет пышнее прежней. И можно ли сомневаться, что и около руководящих экспериментаторов и эксплуататоров смутного времени не все с абсолютным безразличием относились к судьбе страны и народа; из них иные уверили себя, что чем бы ни кончилась их игра – Россия останется, Россия оживет. Так вера в жизненность России вдохновляла одних на героическую борьбу за нее; так уверенность в ее живучесть облегчала другим ее удушать. И надо видеть, с каким спокойным самосознанием – едва ли не патриотическим – они на унылую тревогу и скорбную подавленность возражают уверенностью в русское будущее, позволяющее им без зазрения совести топтать ее настоящее.

Но оставим в стороне созидателей и разрушителей. И в рядовой публике поразительно число людей, в минуты гибели страны походя, между прочим утверждающих ее обеспеченное светлое будущее. Я знаю, что нельзя непрерывно тревожиться и стонать, – нервов не хватит, криков не хватит. Но в этом и вопрос: не есть ли успокоенность за будущее России только стремление к успокоению собственных нервов, поблажка собственному благополучию? Или, может быть, в этом выражается тактика, имеющая цель кому-то нечто внушить и в ком-то поддержать настроение? Я не могу спорить – пусть правильна эта тактика; но как жаждешь – хотя бы в дни сугубых бедствий – отделаться даже и от правильной тактики и почувствовать непосредственную человеческую скорбь и подлинную тревогу, нетактичную, нецелесообразную, но живую и жизнь обнаруживающую? Спокойствие за Россию – это хорошо; но не лучше ли было бы – беспокойство за Россию.

Россия будет. Конечно, будет, – куда же ей деваться, великой восточно-европейской равнине с ее миллионами и миллионами населения. Самая география стоит за возрождение русской государственности, и это союзница могучая и неуклонная. Но география еще не творящая сила, а только среда для деятельности человеческой; к тому же слабеет в наши времена величайшего технического преодоления пространства и времени ее государственно-определяющее значение; ибо как умаляется разъединяющее влияние гор и морей, так и отсутствие природных преград умаляет в своем воздействии объединяющем, – и русская география вполне может оказаться приспособимой к колонизаторским целям и задачам господствующих держав. Миллионы населения – их много, конечно. Но если последовательно отторгать населеннейшие куски страны в не зависимые от России образования, а остальное население вымаривать беспримерными голодовками, эпидемиями и экзекуциями, то не успеешь оглянуться, как растают, как уже тают – эти десятки миллионов. Важнейшие природные источники народных богатств могут быть в той или иной форме забраны под «контроль» нынешних господ положения; человеческим трудом созданный аппарат материального производства – промышленность – уже теперь уничтожается в корне; центры народной организованности – города – уничтожаются и вымирают на наших глазах. Язык, искусство, культура духовная. Предметом изучения и восторга навсегда останется все, когда-либо бывшее значительным; но прокладывающей себе путь в будущее прошлая культура бывает лишь через ее живых носителей и действующие учреждения. Где эти носители, где их работа, где их дыхание? Кто способен представить себе в полном объеме, какое глубинное уничтожение культуры происходит на безбрежной российской равнине, уничтожение учреждений и людей, уничтожение навыков и духовных наслоений, перерыв духовного накопления и калечение накопленного? Конечно, я говорю о культуре исконной, «буржуазной». Пролетарская, если только она существует, вероятно, и процветает; может быть, даже и фольклор обогащается новыми мотивами. Кого тешит частушка – пусть утешается.

Россия будет – но когда и как? Я не говорю о людях, об исчезающих поколениях. Я знаю ширину натур, щедрых на кровь современников, стойких на их страдания, не останавливающихся перед маленькой конкретностью погибающих людей. Но страна, но народ, но государство. Как будто все равно, начнут ли они заново складываться теперь, через пять лет или двадцать; как будто все равно, что найдут они перед собой, вокруг себя, какие уже закрепившиеся силы, какие уже устоявшиеся образования, какие над ним господствующие державы. Когда все государства, все народы напрягают последние силы, чтобы возможно дальше продвинуть сферу своего влияния и власти, возможно крепче себя Утвердить среди господствующих и решающих, или хотя бы в своем углу выдвинуть наиболее устойчивую твердыню, – лежит Россия бездыханная, неизвестно, когда очнется; а сыны ее в спокойной уверенности помахивают рукой: ничего, Россия будет великой, могучей и свободной. И главную заботу свою направляют на этот наряд, в который ко времени пробуждения они собираются ее облачить. Может быть, это умелая тактика – высказывать уверенность в воскресение страны, чтобы она воскресла; может быть, в этом – отблеск непреодолимости ее просторов? Но как обличающе подействовал бы крик тревоги и даже смятение отчаяния!

На вкрадывающуюся болезнь здоровый организм отвечает тревогой повышенной температуры; боль – есть вестник борьбы с болезнетворным началом. Ткани отмирающие не дают болевых ощущений. И если бы их клетки – подобно людям – могли делиться своими переживаниями, они бы тоже в спокойной уверенности утверждали грядущую стойкость организма.

Прекрасен человек, свою гибнущую родину спасающий действенной верой в нее. Жуткое зрелище – людей, за свою родину спокойных в дни ее гибели.

«Руль» от 28 ноября. Подпись: Exul Viator.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10