1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10

в начало

Леди Шеридан о России

«Таймс» публикует дневник английской скульпторши, г-жи Шеридан, посетившей Россию с целью вылепить бюсты Ленина, Троцкого, Зиновьева, Дзержинского и других революционных деятелей. Она отправилась 11 сентября из Англии вместе с Каменевым и через Берген, Христиа-Стокгольм и Ревель прибыла в Москву. В первый день дневник посвящен описанию Кремля, спектакля балета, на котором она присутствовала в Большом театре. Мимоходом она описывает сцену игры в футбол, которым ревностно занимается сын Троцкого.

7 октября она впервые посетила Ленина. Несколько комнат до его кабинета заняты секретаршами. Работают исключительно женщины. Ленин принял ее весьма любезно. Г-жа Шеридан работала целый день, причем за это время Ленин почти не разговаривал, не курил и ничего не пил и не ел, всецело углубившись в работу. От времени до времени лишь телефонные разговоры прерывали молчание да раз явился посетитель, с которым Ленин довольно оживленно и долго разговаривал. Входили секретари с бумагами. Он подписывал подаваемые бумаги, весь уйдя в их содержание. На вопрос г-жи Шеридан, почему у него работают только женщины, он ответил, что все мужчины на войне. О врангелевской опасности в противоположность другим видным большевикам он отзывался не с пренебрежением. О Черчилле (кстати сказать, г-жа Шеридан двоюродная сестра Черчилля) он говорил с величайшей ненавистью. Черчилль воплощает для него капитализм. При разговоре о Черчилле Ленин оживился и всеми силами старался доказать, что за Черчиллем стоит английский король. «Это буржуазная фикция, – сказал Ленин, – что король не вмешивается в политику. Он – глава армии, он – главная буржуазная фигура».

Бюст, видно, удался. Во всяком случае, Ленин сказал г-же Шеридан единственное понимаемое ею по-русски слово «хорошо». По окончании бюста он был перенесен в отдельную специальную комнату №31 в Кремле, где его обозревали Каменев, Калинин, которого г-жа Шеридан называет президентом республики, и др.

Переносившие бюст солдаты наотрез отказались получить на чай, а сами угощали г-жу Шеридан папиросами. Калинин обещал ее взять на фронт №, однако этот план не мог быть осуществлен. Дальнейшие воспоминания посвящены Троцкому.

«Голос России» от 30 ноября.

в начало

Леди Шеридан в России (Окончание)[1]

18 октября леди Шеридан посетила Троцкого. Пройдя две комнаты, наполненные секретарями, ее ввели в кабинет Троцкого. Комната большая и просто обставленная. Из-за огромного письменного стола встал Троцкий. Он был очень любезен, говорил по-французски и помогал г-же Шеридан устраивать необходимые для ее работы вещи. Она лепила бюст, а он продолжал свою работу за письменным столом. Лицо Троцкого чрезвычайно симметрично. Он очень похож на Мефистофеля. У него длинные ресницы, прикрывающие пристально-пытливый взгляд. Об этом взгляде очень много говорят. Троцкого называют волком.

Троцкий в противоположность Ленину очень много говорил о себе, о своих скитаниях в изгнании во время войны, и как он был арестован англичанами по дороге в Россию. Затем разговор коснулся политических событий. Троцкий считал весьма важным, что германские рабочие примкнули к III-му Интернационалу. «Англия – вот настоящий и опасный враг России». «А Франция, – спросила г-жа Шеридан». «Нет, Франция подобна истеричной женщине, делающей сцены».

Говорили и о литературе. Троцкий особенно ценит Шекспира. Он сказал, что будь в Англии лишь один Шекспир, она бы уже этим оправдала свое существование. По поводу удивления Троцкого, что леди Шеридан нравится Свинборн, она сказала, что у всякого есть своя мечта. Троцкий многозначительно вздохнул и сказал: «О, да. У всех нас есть свои мечты».

Так как работа затянулась очень поздно, то Троцкий предложил отвезти леди Шеридан в своем автомобиле. На мосту автомобиль был задержан патрулем. Шофер полез за документами. Г-жа Шеридан сказала Троцкому: «Покажитесь солдатам и скажите, кто Вы». Троцкий резко схватил ее за руку и прошептал: «Замолчите». Автомобиль благополучно миновал заставу.

На прощанье Троцкий сказал ей со сжатыми зубами и с загоревшимся взором: «Если Вы, вернувшись в Англию, будете на нас клеветать, то я приеду в Англию и я Вас...» Он не докончил фразы. Но в его взоре, говорит г-жа Шеридан, была смертельная угроза.

Дальнейшие воспоминания посвящены роскошному обеду, данному Литвиновым в честь уезжающего из Петрограда китайского генерала. На обеде присутствовали, кроме китайского генерала, трое офицеров его штаба, два переводчика (один из них профессор китайского языка Петроградского университета), Чичерин, Карахан с женой, Ван дер Липп, Ротштейн и леди Шеридан. Изысканные блюда, подававшиеся к столу, казались, как говорит г-жа Шеридан, прямо сказочными по сравнению с тем, чем приходится питаться в Москве ежедневно. Литвинов проявил большие способности по части представительства. Очень подробно описывается старый лакей, подававший к столу, который чувствовал себя как будто бы в «доброе старое время».

На обеде были произнесены речи Чичериным и китайским генералом.

На леди Шеридан произвел огромное впечатление царствующий среди комиссаров атеизм. В разговоре с госпожой Шеридан многие из них подчеркивали свое безверие, удивляясь, что г-жа Шеридан учила своих детей молиться.

«Вы бы лучше учили их чему-нибудь реальному, а не вымыслу», – сказал один из них. «Нужно верить только в собственную силу», – добавил он. Хотя храмы и полны молящимися, но нет прежнего благоговейного отношения к святыне. Под Спасскими воротами не снимают шапок, крестятся торопливо, озираясь кругом.

«Голос России» от 4 декабря.

в начало

В.Д. Набоков.

Мы и Они. (История русской эмиграции)

Русская «эмиграция» не имеет прецедентов во всемирной истории. Чаще всего ее сравнивают с французской конца восемнадцатого века, – и, конечно, между этими двумя явлениями есть кое-какие черты сходства Но гораздо многочисленнее и глубже черты различия. Индивидуально же между современным русским «беженцем» и французским émigré очень мало общего.

Численность французской эмиграции – относительно все же очень крупная – никогда не превышала ста, ста пятидесяти тысяч. Проскрипционные списки 93-го года включали 30000 имен. Социальный состав эмиграции сводился к трем категориям: роялистской аристократии, духовенству, не пожелавшему подчиниться требованию присяги на верность конституции, офицерству, оставшемуся верным королю. По существу и духу это был состав вполне однородный, проникнутый теми же общественно-политическими идеями, не приявший революции, оставшийся всецело на почве старого сословного строя, «более роялистский, чем сам король», более ненавидевший революцию, чем любивший Францию. Французская эмиграция была в основе своей классовым политическим явлением. Началась она, как известно, торжественным «исходом» братьев короля, после взятия Бастилии «для посрамления граждан Парижа». Закончилась – хартией 1814 г. и законом 1825 г. о возмещении убытков за потерянные имения. По смыслу своему эмиграция, поскольку она не была просто бегством людей, спасающихся от гибели, являлась воплощением борьбы старого режима с новыми формами государственного и общественного быта, созданными великой революцией. В конечном счете, эти последние победили.

] ] ]

Будущему историку русской эмиграции придется прежде всего отметить, что переворот 27 февраля 1917 г. и крушение монархии сами по себе не вызвали никакой эмиграционной волны. За все время существования Временного правительства не было никаких сколько-нибудь заметных массовых стремлений покинуть Россию. Это объясняется, конечно, не одной только – в конце концов преодолимой – трудностью передвижения, созданной войною. Колоссальный общественный сдвиг, в течение нескольких дней выдвинувший на первые места совсем новых людей и выбивший почву из-под ног родовой владельческой аристократии и заслуженной высшей бюрократии, разве только отдельными единицами был воспринят как нечто нестерпимое. Известен, напр<имер>, только один случай отказа признать Временное правительство и подчиниться ему, последовавший со стороны одного из наших крупных дипломатических представителей за границей. В самой России протестующих в какой бы то ни было форме совсем не оказалось. О, мы знаем: теперь немало людей, клянущих революцию, готовых назвать ее деятелей изменниками, призвать анафему на их голову. Тогда, весною 1917 г., их голос не был слышен. А между тем, «революционное» Временное правительство было бы также бессильно против напора справа, каким оно оказалось по отношению к напору слева. Ни напора, ни отпора справа не было. А самый режим, установленный Временным правительством, не угрожал никакой опасностью даже явным контрреволюционерам, не допуская вообще никаких преследований за политические убеждения. Поэтому – за ничтожными, повторяю, исключениями – все остались на своих местах. Революция 27 февраля с этой точки зрения имеет право именоваться национальной. Каково бы ни было ее происхождение, она в то время была принята всей нацией.

] ] ]

Историк русской «эмиграции» отметит далее, что первые ее потоки, вскоре после большевистского переворота, имели характер простого бегства из крупных центров (Петербурга и Москвы) в провинцию, в Украину, в Крым, на Кавказ. Состав этой первой, сравнительно немногочисленной группы оказался бы, надо думать, довольно однообразным: это были главным образом видные политические деятели, принадлежащие к партиям, объявленным вне закона, и временно укрывшиеся от грозившего им лишения свободы. Расстрелы тогда еще не начались, анонимы и псевдонимы «Совнаркома» еще не осмелели. Они сами в такой же мере считали себя калифами на час, в какой их все считали таковыми. Следует напомнить, что в течение первого месяца после захвата ими власти они провозгласили скорейший созыв Учредительного собрания и не препятствовали ни в Петербурге, ни в Москве, ни в других центрах избирательной кампании, открыто и резко направленной против них. Поэтому в первые два-три месяца после низвержения Временного правительства беженство было явлением спорадическим. Лишь после разгона Учредительного собрания, когда большевизм сбросил маску и открыто сказалось стремление истребить все, к чему можно было прицепить этикетку «буржуазности», эмиграция-беженство приняло очень широкие размеры. В течение 1918 года оно устремлялось на юг России: на Украину, где под эгидой генерала Эйхгорна сидел гетман Скоропадский, и в Крым, откуда большевиков в апреле выгнали немцы. К концу года, с уходом германских войск, гетман пал, и, после краткого периода петлюровщины, большевики заняли всю Украину, а в апреле 1919 года – и Крым. Это было первым периодом массового выселения из пределов России всех тех, кому большевистское нашествие грозило гибелью. Вторая волна последовала за неудачами Юденича на севере и Деникина на юге. А затем уже непрерывной струей беженство продолжает до сегодняшнего дня вливаться в Зап<адную> Европу. Крымская катастрофа дала новую волну. И если в первые полтора-два года главными факторами беженства были политические преследования и репрессии против врагов советской власти, то за последний год люди стали спасаться не от лично против них направленных скорпионов, а просто – от чудовищных, невозможных и невыносимых – политических, материальных, правовых, культурных – условий, превращающих жизнь в Совдепии в подлинный ад. Чтобы вырваться из этого ада, люди идут на все. Продают последние крохи, подвергаются с первой же минуты смертельной опасности, жертвуют всем, и бегут, бегут, рискуя тем, что финны или эсты или румыны Бессарабской губернии безжалостно отправят их обратно, под верный расстрел, что их не пустят ни в Швецию, ни в Данию, ни в Германию, и что им, обнищавшим, намученным, больным, разбитым, придется медленно погибать в каком-нибудь медвежьем углу или – еще хуже – на улицах какой-нибудь европейской столицы. И ничто их не может остановить, потому что нет, и не может быть ужаса худшего, позорнейшего, чем режим большевиков.

В этих потоках беженства уже нет возможности найти единство политических взглядов или какую-либо определенную классовую принадлежность. И, вместе с тем, нет ни возможности, ни логического, ни морального основания проводить какую-либо грань, принципиально разделяющую ушедших от оставшихся. О последних мы говорим, конечно, имея в виду не большевиков-коммунистов.

] ] ]

И вот получились две огромные категории русских людей, по существу совершенно однородных, отделенных друг от друга просто географической чертой. По одной стороне этой черты – культурно-правовой уклад жизни, закон, человеческие отношения, охрана жизни и достояния, – словом, все, что выработано ходом цивилизации. По другой – свирепое торжествующее хамство, одичание и озверение, ежеминутная опасность грубого и беспощадного насилия. Когда-то князь Е.Н. Трубецкой сравнивал Россию конца прошлого века с дортуаром в участке. Но и такое учреждение – рай по сравнению с тем загаженным и замученным застенком, в который за три года своего владычества большевики превратили Россию.

Мы – по этой стороне черты. Они – по той. «Когда-нибудь – и скоро, может быть», – мы туда вернемся, к ним, исстрадавшимся, изверившимся, дошедшим до самого дна человеческих мук. Как встретят они нас? И что сделать для того, чтобы нам слиться с ними в одном чувстве, в одном порыве к возрождению России?

Это – один из основных и самых мучительных вопросов русской «эмиграции». Если он не будет разрешен, если не будет найден путь к объединению «нас» с «ними» и порвутся наши духовные связи, – холод чужбины сменится для нас холодом родины, где мы почувствуем себя чужими. И будет второе изгнание – горше первого.

«Руль» от 2 декабря. Автор: В.Д. Набоков. Программное выступление. Здесь сформулировано кредо, которому газета следовала все годы существования: не допускать возведения стены между эмигрировавшими из России и оставшимися там.

в начало

Simplex

Простые мысли. О «знатных иностранцах»

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10