1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12

– Зиганшин типизировал подвиг.

– Гагарин, Титов и Зиганшин очень не похожи друг на друга. Каждый из них – индивидуальность. И вообще, за подвигом всегда стоит индивидуальность. Тот особый, единственный, неповторимый человек, которого затем все воспримут как олицетворение.

Подвиг тут – типизирующее обстоятельство. Сама жизнь создает «раму», и сама жизнь безошибочно выбирает героя.

Но бывает и незаслуженная, случайная типизация. Типизирующим обстоятельством может оказаться обложка иллюстрированного журнала, фотовитрина на людной площади. Разве вы не заметили, что любое лицо, вынесенное на первую страницу «Огонька», смотрится уже по-особому? Это уже не просто молодой ученый такой-то или лыжница такая-то. Это сразу в наших глазах – типаж, представитель, портрет, где за конкретным человеком стоит некая сторона жизни, понятие, мысль. Тут типизация через распространенность журнала, через тираж.

Так как же нужно помнить о «типизирующем обстоятельстве» телевизионной передачи! Какая тут ложится ответственность! И какие тут открываются возможности...

Выбор типажа. Выбор объекта. Материал для телевизионного портрета.

...Работая над своей книжкой, я вспомнил о школьной забаве – отгадывании профессии окружающих. Написав об этом, я невольно стал снова приглядываться к людям, с которыми оказываешься минуту-другую рядом в вагоне метро или всего несколько секунд на эскалаторе, на улице, в магазине.

Какие резкие, совсем «не освоенные» искусством лица! Хотел тут рассказать, какие же они, эти лица, – не так-то это просто.

Лица – биографии. Лица – судьбы. Лица – история. Так где же вы – фотография, кинематограф, телевидение? Где вы?

Я мысленно стараюсь перенести лица моих ежедневных спутников на экран, и зрелище сразу же обретает для меня глубокий и общий смысл... Это так.

Это было бы во множестве смыслов замечательно, если бы на наших телевизионных экранах прошла чередой целая галерея, лента остро увиденных современных лиц – неожиданных, смело раздвигающих наш жизненный кругозор... Телевизионный портрет – вот, пожалуй, самое драгоценное, что извлек я из почти двухлетней дружбы с телевидением. Да, портрет. Да, образ.

Не просто человек, выглядывающий в окошко «Рубина» или в форточку «КВН». Портрет как характер. Как биография. Как синтез индивидуального и типического. Наконец, как ярко выраженное отношение к предмету изображения. Как «жанр».

Телевизионный портрет – это как раз те счастливые минуты, мгновения, когда телевидение уже сегодня становится искусством. Не отсюда ли пролегает его дорога в будущее?

Портрет такой нельзя «остановить» (он не фотография). О нем нельзя толковать с точки зрения актерского мастерства или общепризнанной специфики средств выразительности (он не кинематограф). Тут каждый «играет» себя. А художник (оператор, режиссер) часто неизвестен – вероятно, он помог нам увидеть и почувствовать то, что мы увидели и почувствовали, а может быть, это произошло и помимо него... Конечно, одни портреты выходят удачно, а другие (большинство) – неудачно. То явная «недодержка», камера скользнула – и все; то условия не такие, чтоб человек как-то выразил себя; то объект неинтересен, маловыразителен; нет остроты индивидуальности и «лирического» второго плана, который стоит «копнуть»; то, напротив, само телевидение испугалось интересного, нестандартного типажа, не впилось в него, не запечатлело, не раскрыло для себя и своих зрителей то, что можно в нем было бы раскрыть.

Я сказал: на телевидении каждый «играет себя». Ну а актеры? Как быть с актерами на телевидении?

Я не удивлюсь, если со временем будет доказано, что на телевидении актерское перевоплощение в нынешнем его виде (с наклеиванием бороды!) вообще невозможно. Тут торжествует либо откровенно концертный характер исполнения, либо поразительный синтез лирики с эксцентриадой, трансформацией, гротеском («обнажение конструкции»), либо уж такое слияние актера и образа, такая интимная отдача всего себя, что уже человеческая сущность актера – раз и навсегда – воспринимается только как конкретное наполнение данного литературного персонажа.

Итак, несколько портретов.

Или нет, еще минуту!

Когда пишешь о телевидении, то сталкиваешься с непреодолимой трудностью – приходится «рецензировать» не актерскую игру, не стихи, не живописное оформление, а, так сказать, самого человека, человека в целом – и манеру говорить, и угадываемые качества характера, и – что почему-то кажется наиболее трудным – внешний облик его.

– Оставьте в покое мой нос и мои морщинки! – в запальчивости скажет мне мой коллега-критик, выступавший с очередным литературным обзором. – Хотите спорить с моими оценками? Пожалуйста! Хотите рецензировать мои книги? Милости прошу! Спорьте со мной, поправляйте меня, если я что-нибудь не так сказал или кого-то недоупомянул. Но при чем тут выражение моих глаз?

– Разве я плохо пела? – возмущенно вздернет плечи певица. – Ну а какое на мне было платье, как я вышла на эстраду и как кланялась – право, в этом я уж и сама как-нибудь разберусь. Да и несерьезно, несолидно все это, Прошу впредь оградить меня от столь мелочных придирок. Иначе я на телевидение – ни ногой!

А ведь и правда, готов сказать я самому себе. Дает ли телевидение, появление человека на экране право на подобное рецензирование? Достало ли тому эстетических оснований? Есть ли право нравственное? Подумай о том, какие у тебя есть доказательства. Никаких! Как ты сможешь защитить свою позицию? Никак!

У тебя есть одно-единственное – впечатление. Неповторяемое. Невозобновляемое. Ты даже не можешь проверить сам себя.

Здесь, конечно, «вежливой» критике нечего делать. Но и не о смелости речь. Скорее всего, критика должна выступить здесь в некоем новом качестве. Впервые она призвана проанализировать явление, в котором просматривается весь человек.

Повторяю еще и еще раз. Именно человек – здесь объект любой передачи. Непреображенный человек.

Да, тут даже актеры как бы перестают быть актерами. Но ведь новое (что несет телевидение) всегда легче понять через старое. Может быть, лучше скажем, что здесь каждый становится артистом, ставит себя в положение артиста, хоть на пять минут принимает на себя бремя его ответственности и бремя его славы. Как у Шекспира: «Весь мир – театр!»

Еще по непривычке мы полагаем так: пришел на телевидение, выступил, ушел. Умеешь – рассказал. Не умеешь – прочел. Кто-то видел. Кто-то не видел. Мы еще не осознали, что тут (читал ты или говорил) отдаешь всего себя. Мы еще не осознали, что пять минут под телеобъективом – это, может быть, больше, чем целая роль на сцене или в кино; что остаться в эти пять минут собой, раскрыть себя, «сыграть себя» – это, может быть, труднее, чем сыграть Чацкого или Платона Кречета.

И коль уж вы согласились выступить перед телевизионной камерой, если уж то, что мог увидеть рецензент, видят одновременно миллионы людей, так уж не сетуйте на экран, а примите и эти беглые странички из записной книжки критика.

Юрий Олеша, говоря о легендарной славе Маяковского и о том, что «эта легендарность была присуща самой его личности», замечает: «Появление его фигуры – на каком пороге она ни появилась бы – было сенсационным, несло радость, вызывало жгучий интерес, как раскрытие занавеса в каком-то удивительном театре»[6] (курсив мой. – В.С.)

До чего же хорошо сказал Олеша! Так давайте же, переходя к телевизионным портретам, повторим эти слова – ведь нет ничего интереснее, чем человеческая личность – право же, это «как раскрытие занавеса в каком-то удивительном театре». Итак...

Обычная передача. Выступают поэты. Один. Другой. И вдруг самый крупный план – Михаил Светлов, его лицо очень близко, оно занимает весь экран. Не знаю, может быть, это вдохновение оператора, сумевшего «увидеть», «донести», «раскрыть», может быть, вдохновенная минута самого поэта, но я вдруг почувствовал: что-то случилось, происходит на моих глазах, вот оно, мгновение, которое оправдывает на телевидении многие часы и дни!

Но как передать свои ощущения? Описать облик поэта, каким помог его увидеть телевизор? Описать – это остановить, превратить в фотографию. А тут все дело в том, что телевизионный экран не останавливает мгновение жизни, чтобы преобразить его в мгновение искусства. Он творит это как бы «на ходу», и, вероятно, самое замечательное в нем – именно это живое, документальное течение жизни, которое тем не менее воспринимается вами уже по законам искусства.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12