1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8

Ю.А. Бельчиков, анализируя языковую ситуацию сегодняшнего дня, пишет, что «социально-культурная среда решающим образом влияет на ход языкового развития. Именно в ней развертываются смысловые и выразительные возможности, заложенные в словарном составе языка, в его стилистической структуре»[50]. В.Г. Костомаров видит в изменениях языка современной газеты проявление языкового вкуса эпохи: «…вкус – это, в сущности, меняющийся идеал пользования языком соответственно характеру эпохи»[51].

На изменение языка газетной прессы оказали непосредственное воздействие такие факторы (экстралингвистические), как отмена цензуры, провозглашение свободы слова и установка плюрализма мнений, а главное – децентрализация информации, открытие многих ранее закрытых тем, в том числе информации о субкультурных молодежных объединениях.

Из внутрилингвистических оппозиций на первый план (применительно к языку газетной прессы) выдвинулись следующие оппозиции: «говорящего и слушающего» (решающаяся в пользу говорящего), «нормы и употребления» (решающаяся в ущерб норме), и двух функций языка, чисто информационной и экспрессивной (решающаяся не в пользу информационной).

На трансформации языка современной газетной прессы сказалась и перестройка в самой ее структуре, особенно в блоке «адресант – адресат», т.е. отправитель речи и ее получатель. «Здесь существенны, во-первых, целевая установка, общая стратегия речи, избираемая говорящим, и, во-вторых, характер, т.е. особенности, своеобразие, уровень – культурный, образовательный, возрастной и т.п. – аудитории, читающей или слушающей»[52]. Этой аудитории раньше отводилась роль пассивного объекта, на который адресант должен был воздействовать, что вытекало из предписанной газете функции быть «коллективным организатором, коллективным агитатором и коллективным пропагандистом»[53]. С момента вхождения в рынок в погоне за читателем средства массовой информации пытаются привлечь адресата к речевой деятельности газеты, адресат рассматривается не как объект управления, а как «суверенная личность, обращающаяся к созданному журналистом тексту с целью найти в нем какие-то человеческие способности и качества, присвоение которых позволит этой личности расширить свои человеческие возможности»[54].

Тем более как «суверенная личность» стал рассматриваться и автор в газете (адресант). Отмена цензуры как социального института и цензуры внутренней, всегда присутствующей в сознании журналиста и корректировавшей не только выбор темы, но и выбор языковых средств – традиционных, «социально-привычных», санкционированных обществом, привела к установке на речевую свободу, стремление выразить не столько коллективные, общепринятые, как это было раньше, а в первую очередь личные мировоззренческие, эстетические вкусы и пристрастия, максимально проявить свое авторское «Я». Таким образом, формируется новый тип адресанта – творческой личности, индивидуальности, и в данном случае решающее значение приобретает культурный и профессиональный уровень журналиста, его духовная составляющая.

Изменения претерпевает и «целевая установка, общая стратегия» речи, избираемая говорящим. До вхождения в рынок в средствах массовой информации установка делалась «на адресата» – доходчивость, доступность изложения, что определяло «тенденцию к исключению средств, находящихся на периферии языка и не обладающих качеством коммуникативной общезначимости»[55], т.е. антиномия «говорящий – слушающий» разрешалась в пользу адресата. Это обусловливалось «не только внутренним развитием языка, но и социальными факторами, прежде всего партийностью, массовостью советской печати. Газетно-публицистическая речь призвана воздействовать на массы, призвана максимально учитывать интересы и запросы аудитории»[56].

Сегодня антиномия «говорящий – слушающий» решается в пользу «говорящего», так как именно он «выбирает» языковые средства для выполнения своего коммуникативного намерения, и сегодня выбор этих средств он меньше всего соотносит с тем, как они будут восприняты адресатом («слушающим»). Все это приводит к тому, что «говорящие» сегодня «гораздо более полагаются на свои языковые привычки, иногда весьма субъективные, чем на реальную денотативную необходимость. При этом опора на адекватные заданию эффекты высказывания принимается в расчет как бы во вторую очередь»[57].

Господство интересов «говорящих» над интересами «слушающих» уже отмечалось в истории русского языка после Октябрьской революции. Л.В. Щерба, участвуя в дискуссии о культуре речи (Журналист. 1925. №2), не без юмора указывал на «вечно существующий в языке антагонизм между индивидуумом и обществом. Первый желает говорить как ему удобнее, с затратой минимума усилий, или норовя свести речь свою к какому-то бормотанию, мычанию или неопределенным «так», «ничего» и т.п. или, наоборот, облекая без работы задерживающих центров в словесную форму все приходящие в голову мысли. Общество же, имея целью как можно скорее, легче и точнее понять мысль, требует от индивидуума максимума работы над выбором наиболее подходящих средств выражения мысли. Современная обстановка, как это ни странно, поощряет эгоистические стремления индивидуума»[58].

От нынешней ситуация отличалась «культурным весом» говорящего и его «коммуникативным намерением». В первые годы революции рабочие и крестьянские корреспонденты были недостаточно образованы, и, вовлекая в газетный узус жаргонную, просторечную, диалектную лексику, они не ставили перед собой какую-либо стилистическую задачу. Современные журналисты в использовании ненормативной, периферийной лексики прежде всего преследуют определенную цель, например, экспрессивности высказывания, где основное внимание уделяется не тому, «что» сказано, а «как» сказано. Следующая цель – апелляция к конкретной молодежной аудитории, некое «заигрывание», а следовательно, стилизация под речь аудитории. В газете «Свободный курс», например, постоянно действует рубрика под названием «Музилище», в «Молодежи Алтая» – «Звезданутая коммуналка». Другое дело, какие ассоциации у читателя вызывает сама формулировка названия. Такая «способность к поправке на адресата является ключом к стилистическому переключению в масштабах подсистемы языка»[59]. Также естественно на страницах алтайской прессы употребляются сниженные средства, которые соответствуют прагматической коннотации речевого поведения: «забой», «убойная музыка», «на сцену вылез некий Грек со своей бандой и зарубил такое», «напрочь убитых алкоголем и музыкой», «короче, дурдом в самом лучшем смысле этого слова».

Именно поиском свежих и выразительных средств, с одной стороны, и своеобразным учетом вкусов и запросов определенной аудитории – с другой, объясняется чрезмерное привлечение на страницы газетной прессы жаргонной, молодежной, грубо-просторечной и даже нецензурной лексики. «Я хочу застебать всех мочалок»[60] говорит герой публицистического материала, причем это выражение в тексте дается без кавычек. Наиболее часто в газетных материалах употребляются термины, рожденные особыми отношениями молодежных неформальных объединений с милицией: «мент» – милиционер, «ментовка, легавка» – милицейская машина или отделение. Не избегают журналисты в своих материалах употреблять слова из лексики наркоманов – «глюк» – галлюцинация, «машина» – шприц, «струна» – игла. Кроме того, публицисты часто обращаются и к заимствованиям из «блатного» жаргона – «ксива» – паспорт, «шухер» – опасность, «гасить» – бить. Общемолодежная лексика становится постепенно общеупотребительной: «мочалка» – девушка, «голяк» – отсутствие денег, «рюхать» – думать, соображать – все эти слова создают определенную экспрессию в публицистических материалах, позволяют более колоритно выразить отношение автора к исследуемой в материале проблеме.

Б.А. Ларин в использовании жаргона видел «пример непрестанного искания новых экспрессивных средств в ближайших источниках», которые «всегда успешно обращаются к богатому «языковому дну» города»[61].

Но наметившаяся сегодня тенденция к регулярному употреблению нелитературной молодежной лексики (итог воздействия молодежных субкультур на язык прессы) на страницах алтайских газет имеет ряд негативных последствий. Во-первых, расшатываются литературные нормы, сложившиеся в предшествующий период развития языка, нарушаются традиции речевой культуры, проводником которой всегда были средства массовой информации. Во-вторых, чрезмерное увлечение ненормативной лексикой, часто коммуникативно и стилистически не оправданное, затрудняет восприятие и понимание сообщения массовым адресатом и ведет к невыполнению адресантом своего речевого задания. И, наконец, «поскольку лингвистика говорит человеку о нем самом»[62], то такая «либерализация языка», по определению В.Г. Костомарова, свидетельствует о снижении «культурного веса» адресанта и нарушении им определенных этических норм, так как «всякое высказывание может быть представлено как отношение оратора к аудитории через речь»[63].

Таким образом, увлечение алтайскими журналистами «сниженной» лексикой свидетельствует о непосредственном воздействии коммуникативных стереотипов молодежных субкультур на язык газетной прессы, о трансформации языка газетной прессы.

«Установка на говорящего» проявляется и в противоположном употреблению сниженной лексики процессе – в чрезмерном увлечении иноязычными словами, что также свидетельствует о прямом воздействии молодежных субкультур на язык газетной прессы алтайского края. «Фенечка», «бандана», «околопопсовая музыка», «рейверы», «байкеры», «блэк» – негр, «бэбик, бэбенок» – маленький ребенок, «лайф» – жизнь, «тинэйджер» – подросток, «толкиенутый» и др. – вот неполный список заимствованной лексики из молодежного жаргона.

«Заимствования из американского варианта английского языка многие считают самой яркой чертой нашего сегодняшнего языкового развития, сравнивая их поток с французским наводнением, пережитым в XVIII в. …По моде дня английские слова заимствуются, даже когда налицо не менее точные русские эквиваленты…» – отмечает В.Г. Костомаров, имея в виду трансформативное воздействие молодежной культуры на язык газетной прессы[64]. Причина роста заимствований лежит в «культурном весе» адресанта, в стремлении увеличить этот вес, «произвести впечатление» либо путем повышения экспрессивности высказывания, так как «новизна сама по себе является мощным стимулом для завышенной экспрессии»[65], либо умением говорить престижно и умно. А поскольку в среде неформальной молодежи употребление заимствованной лексики является непременным условием, то и средства массовой информации не могут отказаться от ее употребления, что еще раз свидетельствует о непосредственном влиянии молодежных субкультур на язык газетной прессы. Помимо этого, большую роль в употреблении заимствованной лексики играет и прямая экономическая заинтересованность средств массовой информации: «клубничка» привлекает читателей.

Следует отметить, что «стремление к престижу предполагает усвоение языка за счет сокращения возможностей взаимопонимания… Проблема с этим престижным языком состоит в том, что его редко способен понять читающий и лишь приблизительно понимает пишущий, но это не мешает нам все выше и выше громоздить иерархию взаиморазобщения»[66].

Таким образом, делая установку на регулярное использование в газетном узусе новых, не освоенных широкой читательской аудиторией молодежных заимствований, адресант не может рассчитывать на адекватное восприятие и понимание его сообщения адресатом (т.е. речь адресанта становится «безадресной»). Здесь разрешение языковой антиномии двух функций языка (чисто информационной и экспрессивной) в пользу экспрессивной приводит к нарушению коммуникации, мешает взаимопониманию «говорящего» и «слушающего».

Проведенный анализ газетного узуса доказывает непосредственное трансформативное воздействие языка молодежной субкультуры на языковые процессы, происходящие в современной газетной прессе. Перестройка в структурном блоке «адресант – адресат» приводит к расширению лексический базы газет за счет ранее исключавшихся периферийных зон лексики: молодежного жаргона, заимствований. С другой стороны, данная перестройка приводит к завышенной экспрессивности высказывания, ведущей к сенсационности и эпатажу за счет отказа от одной из главных функций прессы – культурно-нормативной.

Процесс стилистического окрашивания многих пластов газетной лексики приводит к изменению нейтрального фона газеты, так как «процесс стилистического окрашивания и процесс стилистической нейтрализации»[67] идут бок о бок. Ю.С. Сорокин отмечал, что «занятая злобой дня публицистика всегда нуждалась в новых языковых средствах и часто обращалась к новым словам и выражениям, не дожидаясь того момента, когда они будут канонизированы образцовым употреблением признанных писателей, одобрены пуристами-филологами и включены в академические словари»[68].

Сегодня трудно удивить читателя такими словами, как «прикол», «прикид», «тусовка», «кайф», «обломать» – испортить настроение, «кинуть», – обмануть, продать негодную деталь, «забить стрелку» – назначить свидание, которые используются и в материалах общеполитического плана.

Регулярность и активность употребления лексики молодежных субкультур в прессе способствует утрате этими словами отпечатка особой сниженности, что в свою очередь еще раз свидетельствует о семантико-стилистической трансформации языка современной прессы.

Таким образом, проанализировав язык материалов о субкультурных молодежных объединениях, опубликованных в алтайской прессе за 1995–2000 гг., мы можем сделать следующие выводы:

1.        За последние пять лет прошлого столетия в языке газеты произошли резкие и глубокие изменения, обусловленные как внутренними причинами развития лексики современного русского языка, так и экстралингвистическими факторами, а именно: обращение к ранее закрытой теме о неформальных молодежных объединениях. Причем внешние и внутренние факторы развития языка тесно и неразрывно связаны между собой.

2.        Газета (в том числе и анализируемая нами алтайская пресса) как социальный институт общества наиболее полно и, что особенно важно, наиболее быстро отразила и зафиксировала изменения, происходящие в словарном составе языка. На язык газеты большое воздействие оказали такие факторы, как отмена цензуры, внешней и внутренней, провозглашение свободы слова, установка на плюрализм мнений, децентрализация информации, растабуирование ранее запретных тем. Из внутрилингвистических антиномий на первый план (применительно к языку прессы) выдвинулась антиномия «говорящего и слушающего» (решающаяся не в пользу последнего); нормы и употребления (решающаяся в ущерб норме) и двух функций языка (чисто информативной и экспрессивной, решающейся не в пользу информационной).

3.        На трансформации языка современной газеты сказалась и перестройка в самой ее структуре, особенно в блоке «адресант» – «адресат», т.е. отправитель речи и ее получатель. Здесь важны целевая установка адресанта (коммуникативное намерение) и уровень (культурный, образовательный, возрастной) адресата. Если ранее адресат рассматривался как пассивный объект управления, то сегодня – как «суверенная личность», способная самостоятельно разобраться в предложенной ей информации. Формируется и новый тип адресанта: не носителя «идеологического авторитета», но творческой индивидуальности. Следовательно, решающее значение приобретает культурный и профессиональный уровень журналиста, его культурная и нравственная позиция.

4.        Изменения претерпевает и целевая установка, общая стратегия речи, избираемая говорящим. В «дорыночный» период в средствах массовой информации установка делалась на «адресата» – доходчивость, доступность изложения; доминировала тенденция к исключению средств, находящихся на периферии языка, т.е. антиномия «говорящий и слушающий» разрешалась в пользу слушающего. Сегодня эта антиномия решается в пользу говорящего, так как именно он выбирает языковые средства для выполнения своего коммуникативного намерения, и выбор этих средств сегодня меньше всего соотносится с тем, как они будут восприняты адресантом. Все это приводит к тому, что «говорящие» больше полагаются на субъективные языковые привычки, а не на денотативную необходимость.

5.        Установка на «говорящего» в языке газеты проявляется в двух противоположных тенденциях. С одной стороны, чрезмерное привлечение на страницы современной печати лексики, используемой молодежью: жаргонной и даже «нецензурной», которое можно объяснить поиском свежих и ярких лексических средств и своеобразным учетом вкусов молодежной аудитории. С другой – чрезмерное увлечение языком молодежной субкультуры, американизмами можно объяснить стремлением повысить экспрессивность высказывания, либо стремлением продемонстрировать умение писать «престижным языком». Но чрезмерное увлечение ненормативной, жаргонной, заимствованной лексикой расшатывает литературные нормы, нарушает традиции речевой культуры и затрудняет восприятие и понимание сообщения массовым читателем (что свидетельствует о невыполнении адресантом своего речевого задания).

6.        Таким образом, перестройка в структурном блоке адресант – адресат приводит к расширению лексической базы газеты за счет ранее исключавшихся периферийных зон лексики (жаргон молодежной субкультуры, заимствования), с одной стороны, и, с другой, к завышенной экспрессивности высказывания, что отражается на стилистической окраске слов.

7.        Благодаря прессе лексические средства молодежной неформальной субкультуры становятся достоянием общеупотребительного русского языка, входят в массовый дискурс и со временем возможно, в литературный русский язык.

В соответствии с вышесказанным, представляется возможным сделать следующие выводы:

1.        Печать – один из главных каналов, посредством которого осуществляется презентация, транслирование, транслирование, популяризация молодежной субкультуры в массы.

2.        Оценочная позиция средств массовой информации не остается неизменной.

3.        Наблюдается позитивная динамика отношения средств массовой информации к молодежным субкультурным организациям.

4.        Логично предположить, что российское общество постепенно привыкает к проявлениям неформальной молодежной субкультуры.

5.        Из экзотического объекта молодежная субкультура превращается в обычный факт нашей жизни и становится частью современной городской культуры.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8