<<<     ΛΛΛ     >>>   

308
не стал. Соответственно он не занимал ни министерский, ни какой-либо иной пост в системе исполнительной власти [332 с. 28-40].
Еще в 1846 г. на банкете, который давала «Центральная ассоциация за свободу обмена» в честь прибывшего во Францию Кобдена (именно тогда продавившего в Англии отмену протекционистских хлебных законов), Шевалье познакомился с этим выдающимся британским политическим деятелем. Они подружились, и в дальнейшем развитие их личных отношений стало важнейшим фактором налаживания принципиально новых хозяйственных связей между Англией и Францией.
В 1859 г. Шевалье приехал к Кобдену в Англию. Там они вместе с другим лидером британских фритредеров Джоном Брайтом обсудили основные параметры торгового договора, который следовало бы заключить между их странами. Кобден, со своей стороны, обсудил возможности развития торговых связей с Францией в правительстве, где канцлером казначейства (т.е. министром финансов) являлся тогда крупный деятель либеральной партии Уильям Гладстон. Только после этого план был представлен на рассмотрение императору Наполеону III и оказался полностью поддержан им. Возможно, дополнительным фактором, способствовавшим благоприятному результату, стало желание императора улучшить отношения с Англией в преддверии итальянской военной кампании, которая именно тогда назревала [332, с. 40-62].
Таким образом, именно Шевалье и Кобден, а не официальные государственные лица в строжайшей тайне подготовили торговый договор между Францией и Англией, который и был заключен 23 января 1860 г. Парламентариям не оставалось ничего иного, кроме как принять случившееся к сведению и санкционировать действия правительства (по конституции прерогатива в заключении международных договоров, в отличие от вопросов внутренней политики, принадлежала императору).
Согласно данному договору Франция отказывалась от запретительных ставок и заменяла их ввозными пошлинами, не превышающими 30%, а с 1864 г.— 25% стоимости импортируемых товаров. Англичане приняли аналогичные меры по

309
отношению к французским товарам. Договор между Францией и Англией стал образцом для целого ряда договоров, заключенных в последующие годы с другими странами [63, с. 162-163; 64, с. 402-403]. Во всей Европе фактически только с одной лишь Россией не был заключен фритредерский договора.
Разница между старыми тарифами и новыми была весьма заметной, особенно если взять для сравнения некоторые важнейшие товары, во многом определяющие характер развития экономики. Так, например, тарифы на хлопок и шерсть составляли теперь только 10-15% от стоимости этих товаров, тогда как раньше были практически запретительными. Тарифы на железо и сталь снизились на 50-75%, на машины и оборудование —- на 80% [512, с. 29].
В 1866 г. в развитие фритредерской политики приняли еще и Навигационный акт, согласно которому колониальные товары можно было ввозить в страну не только на французских судах. Специальный налог, которым облагался ввоз на иностранных судах, для большинства товаров отменялся [305, с. 261].
На личной судьбе Шевалье успех его торгового договора сказался двояко. С одной стороны, он после этого получил статус сенатора. С другой же стороны, Шевалье в отличие от Кобдена, ставшего у себя на родине национальным героем, подвергся жесточайшей критике [332, с. 59, 136]. Слишком уж различным было отношение к свободе торговли в Англии и во Франции.
Хотя парламент вынужден был подчиниться воле императора, многие люди во Франции протестовали. В Париже 166 промышленников подписали петицию, направленную против договора. Впоследствии за три недели сторонниками протекционизма по стране было собрано еще более тысячи подписей.
Император понимал, что, несмотря на всю его огромную власть проводить новую фритредерскую политику будет не-легко. Поэтому он за неделю до подписания договора объявил о своем желании осуществить целый комплекс экономических реформ с тем, чтобы показать народу истинную цель

310
своей экономической стратегии. Французы, настроенные против либерализации внешней торговли, должны были, согласно замыслу Наполеона, почувствовать, что император не просто содействует усилению международной конкуренции, но и способствует созданию возможностей для победы именно отечественных производителей в этой жестокой борьбе.
На практике, однако, экономическая реформа вылилась в традиционную для Франции политику финансовой поддержки отдельных предприятий. 1 августа 1860 г. был выделен заем в размере 40 млн франков для реструктуризации национальной промышленности. Все фритредеры были против этого откровенного государственного интервенционизма. Один лишь М. Шевалье поддержал намерение императора. Он понимал, что в данном случае необходимо в некоторой степени поступиться чистотой либеральных принципов, поскольку только политическая и социальная стабильность общества могут обеспечить спокойное проведение главного курса — курса на усиление международной конкуренции. Императорский заем давал правительству своеобразное оправдание в глазах общественности: мы, мол, сделали все возможное для того, чтобы усилить конкурентные позиции страны [332, с. 83, 126, 143-145].
Благодаря фритредерской политике Второй империи доля пошлин в общей стоимости импорта сократилась с 17,3% в конце 40-х гг. до 4,1% к концу 60-х, что примерно соответствует тому уровню, на который таможенные тарифы вновь вышли к нашим дням после длительных перипетий, о которых речь пойдет ниже. На первый взгляд, казалось бы, либерализация должна была нанести серьезный урон национальной экономике и привести к резкому возрастанию импорта. Однако на деле хозяйство стало даже более эффективным, чем раньше. Не только импорт, но и экспорт в 60-е гг. значительно увеличился, а торговый баланс, который при Июльской монархии был отрицательным, стал в итоге резко положительным [303, с. 97, 103, 104].
А. Данхэм проанализировал влияние усиления международной конкуренции на развитие отдельных отраслей французской экономики. Выяснилось, что, например, с 1860 по

311
1865 г. произошло резкое усиление экспорта английского железа во Францию; очевидно, это было связано с более высокой конкурентоспособностью британской металлургии. Однако затем экспорт сократился до старого уровня. Французы подтянулись и смогли составить англичанам конкуренцию.
В хлопчатобумажной промышленности ухудшение позиций Франции было действительно значительным. Но, скорее всего, оно было связано не со свободой торговли, а с началом гражданской войны в США, резко повысившей цены на производимый в этой стране хлопок. В итоге французы должны были осуществить решительное обновление отрасли и закупили в Англии большой объем новой техники.
По-настоящему пострадала от усиления международной конкуренции французская шелковая промышленность, которая не могла остановиться вплоть до 1876 г. Но зато экспорт французских вин в Англию вырос в два-три раза [332, с. 166, 213-214, 275, 286]. Иначе говоря, страна стала специализироваться именно на тех товарах, для производства которых имелись наилучшие естественные условия.
О наличии своих сравнительных преимуществ как у английской экономики, так и у французской пишут также другие авторы (об экономической теории сравнительных преимуществ, доказывающей выгоду использования свободы торговли, см.: [214, с. 688-692]). Отмечается, что англичане имели сравнительные преимущества в добыче угля и руды, в стекольной, цементной, кирпичной, табачной промышленности, а также в некоторых отраслях пищевой. Французы доминировали в текстильной и химической отраслях индустрии, а также в отдельных сферах производства продовольствия, напри-меР в виноделии и изготовлении сахара [456, с. 154-158, 162].
Темпы роста экономики во времена Второй империи ускорились даже по сравнению с временами Июльской монархии. 1о оценкам многих исследователей (см., напр.: [70, с. 263; ^8, с. 107; 345, с. 21; 400, с. 6]), это была эпоха явного бума особенно динамичным оказался период с 1852 по 1857 г.). Объем строительных и общественных работ вырос вдвое,

312
выпуск промышленной и сельскохозяйственной продукции примерно в полтора раза [296, с. 294].
Улучшалось постепенно и положение широких слоев населения. В 50-е гг. реальная зарплата рабочих в промышленности выросла на 6,7%, а в 60-е — еще на 9,5%. Доходы крестьянства в среднем удвоились с 40-х по 80-е гг. Люди стали лучше питаться. Потребление мяса выросло со времен Реставрации примерно в два раза, потребление сахара утроилось только за период 1861-1881 гг. [303, с. 87-89]. Однако на фоне внешнего успеха вызревали серьезные проблемы.
Как отмечалось выше, снижение таможенных тарифов потребовало серьезных мер по финансовой поддержке промышленности, нуждавшейся в реконструкции своих производственных мощностей. И это был далеко не единственный пример крупномасштабного финансирования экономики государством.
После экономического кризиса, разразившегося в 1857 г., железнодорожные компании потребовали от правительства либо снять с них бремя строительства навязанных свыше линий, либо усилить финансовую поддержку. Патерналистские настроения, господствовавшие в правительстве, вынудили его пойти по второму пути. Оно стало гарантировать минимальный доход железнодорожным компаниям, оговорив себе участие в прибылях, если последние определенного уровня [305, с. 148].
Наконец, правительство шло по пути создания целых инвестиционных банков, что требовало значительных вложений [540, с. 206]. Немало средств получала и социальная сфера. Финансировалось жилищное строительство для рабочих, создание больниц, сиротских приютов, обществ взаимопомощи и бирж труда [351, с. 168]. Потребовала средств и реконструкция Парижа, осуществленная бароном Османом по велению императора. Расходы на общественные работы стали составлять при Второй империи в два раза большую долю от валового продукта страны, чем во времена Июльской монархии: 8,1 % и 4,3% соответственно [474, с. 33].
Конечно, в основе столь активного государственного финансирования лежал экономический рост, приносящий бюджету

313
все новые и новые доходы. Однако аппетиты правительства постепенно стали превосходить финансовые возможности даже сравнительно успешно развивающейся экономики. Как следствие этого, император стал играть с бюджетом в игры, которые в свое время пресек аккуратный барон Луи. Законодательный корпус обязан был снова вотировать бюджет по министерствам, а не по статьям, и, таким образом, правительство получило возможность переводить деньги с одного направления на другое. Более того, император мог распоряжаться производством общественных работ и открывать чрезвычайные кредиты посредством простых декретов. Таким образом, возникали сверхбюджетные расходы.
Один из близких императору людей, банкир и сенсимонист Ашилл Фульд, занимавший в течение некоторого времени пост министра финансов, пытался остановить развал бюджета и денежной системы империи. Какое-то время казалось, что Наполеон поддерживает его, но бремя расходов, от которых никак не удавалось отказаться, давило все сильнее. Попытка осуществления финансовой стабилизации провалилась.
Увлеченность идеями в сочетании с бесконтрольностью развалили финансы. За десять лет сумма государственных расходов возросла с 1,5 млрд франков до 2 млрд. В такой же пропорции увеличились и налоги. По оценке Р. Камерона Франция на протяжении всего XIX века несла самое высокое в Европе налоговое бремя [299, с. 439]. В этих условиях всякое повышение налогов было особо чувствительно для бизнеса.
Но несмотря на рост налогов, все равно ежегодно образовывался бюджетный дефицит в размере примерно 100 млн Франков. Для того чтобы справиться с этой проблемой, правительству пришлось прибегать к крупным займам. В итоге к концу 1861 г. государственный долг достигал почти 1 млрд Франков, увеличившись со времен Июльской монархии примерно в четыре раза. Понадобились новые займы. В 1868 г. заем составил сразу 450 млн франков [63, с. 168-169; 348, с. 77].

314
Думается все же, что средства, направляемые на социальные нужды и общественные работы, не могли бы подорвать положение империи, если бы экономические проблемы не осложнялись проблемами политическими. Наполеон III B отличие от своих предшественников постоянно влезал в международные авантюры, требовавшие ведения дорогостоящих войн. Поначалу они хотя бы заканчивались успешно и приносили императору политические дивиденды. Россия потерпела поражение в Крымской войне, Пьемонт при поддержке Франции приступил к объединению Италии, вызывавшему симпатии либеральных сил. Но в 60-х гг. Наполеон попытался посадить в Мексике своего ставленника — императора Максимилиана. Экспедиция закончилась провалом, мексиканцы Максимилиана расстреляли. Это было последней каплей, и армия оказалась совершенно обескровлена на фоне резкого усиления объединяющейся Германии.
В 1866 г. правительство вынуждено было вдвое увеличить расходы на оборону. Р. Камерон считал, что военные расходы вместе с обслуживанием созданного ими долга составляли до половины государственных расходов страны [299, с. 439]. Бюджет Франции трещал по швам, а с ним трещал и бонапартистский режим. В конечном счете «Наполеон малый» потерял свою империю по той же причине, что и его великий предшественник: милитаризация страны съела плоды экономических успехов.
Подводя в целом итог анализу хозяйственного развития во времена Второй империи, можно заметить следующее. Некоторые исследователи отмечают, что режим Наполеона III, собственно говоря, даже и не создавал возможностей для ускоренного экономического роста. Эти возможности были пре-доставлены благоприятной международной хозяйственной конъюнктурой (завершение циклического промышленного кризиса конца 40-х гг., а также открытие месторождений золота в Калифорнии и Австралии, расширивших платежеспособный спрос на товары, циркулирующие на мировом рынке). Что действительно зависело от Наполеона, так это обеспечение нормальных возможностей развития французского бизнеса в этой весьма благоприятной ситуации. Сформировавший-

315
ся в эпоху Второй империи политический климат позволил реализовать имеющиеся в экономике преимущества, а также активно внедрять новые формы инвестирования и промышленной организации. Рыночные силы в гораздо большей степени, чем идеи и персональные качества Наполеона и его соратников, обеспечили проведение экономической модернизации в третьей четверти XIX века [397, с. 161].
Если придерживаться подобной точки зрения, то не покажется удивительным и внезапный распад системы. Как только общие условия, обеспечивавшиеся режимом Наполеона III, перестали быть благоприятными для развития бизнеса, сразу же стали нарастать многочисленные трудности.
Конец династии Бонапартов был красивым и трагическим одновременно. В ходе франко-германской войны 1870-1871 гг. империя пала и больше уже не восстановилась. После бегства из Франции император с императрицей и принцем Наполеоном жили в Лондоне. Глава династии протянул недолго и скончался в 1873 г., не перенеся хирургической операции на почках. Принц империи остался один с матерью.
Когда англичане затеяли очередную военную операцию на юге Африки, Наполеон-младший отправился сражаться. Однажды небольшой отряд, в который входил принц, был окружен превосходящим числом зулусов. Пришлось отступать. Наполеон хотел на ходу вскочить в седло, что ему неоднократно приходилось делать ранее, поскольку подобный трюк очень нравился его отцу. Но в этот раз стремя сломалось, и принц упал на землю. С трудом поднявшись, он двинулся навстречу аборигенам и успел несколько раз выстрелить из пистолета. Когда на следующий день его тело было найдено, на нем остались следы от 18 дротиков [331, с. 261-262].

А в это время во Франции шла уже совершенно иная жизнь. Новые политические катаклизмы, включая парижскую коммуну, не смогли оказать негативного воздействия на

316
экономику. Франция получила наконец то, к чему она ц около столетия. Процесс модернизации хозяйственной системы был в основном завершен.
Помимо того что к этому времени Франция получила в элементы самовоспроизводящейся рыночной экономики способной развиваться независимо от опеки государственной бюрократии, страна впервые за много десятилетий обрела еще и политическую стабильность. Больше не было революций, хотя многие, привыкнув к этой своеобразной французской традиции, долго ждали очередных баррикад.
Вопрос о том, почему начиная со времени Третьей республики Франция развивалась исключительно мирным путем, представляет значительный интерес для понимания роли процесса экономической модернизации. Поводы к революции, сопоставимые по своему значению с теми, которые имели место в 1830 или 1848 г., случались неоднократно. Политический кризис, спровоцированный маршалом Мак-Магоном в 1877 г., возможность осуществления переворота генералом Буланже в 1889 г., дело капитана Дрейфуса в 1898 г., даже политические волнения февраля 1934 г. и мая 1968 г.— все это были прекрасные поводы для революции. Но она, тем не менее, не случилась.
Интересное объяснение этого французского перелома дает Е. Вебер. Первое, на что он обращает внимание, это принципиально новое состояние экономики после 1850 г. Железные дороги и единый развитой рынок прервали традицию французских хлебных бунтов. Все реже в стране можно было обнаружить столь откровенную, пронзительную нищету, как та, которая бросалась в глаза при старом экономическом режиме.
«Революции делаются теми, кто ничего не может потерять, но многое может приобрести. К 1890 г. во Франции оста лось очень мало левых, которым было бы нечего терять, и п явилось много тех граждан, которые уже получили умере ную, но все же весьма ощутимую выгоду от совершившихся стране перемен» [534, с. 165].
Таким образом, традиционный конфликт перешел с улицы где ранее строились баррикады, в парламент, где старые рево-

317
люционные партии стали теперь партиями реформ. Единенными революционерами остались синдикалисты, стремившиеся к осуществлению стратегии прямых действий. Но и прямые действия распространялись теперь не на область политической борьбы, а на сферу экономики. Жорж Сорель рекомендовал направлять ярость масс на организацию стачек вплоть до всеобщей стачки. Однако теперь и профсоюзы были официально разрешены, а потому возможность стачечной борьбы тоже стала абсолютно легальной.
Баррикады потеряли свой рациональный смысл, но имелся, правда, еще смысл иррациональный. Революция оставалась символом Свободы, Равенства и Братства, символом жизни, не сводимой к одному лишь хлебу насущному.
«Этому революционному мифу Третья республика сумела дать альтернативу. Не контрмиф, но модификацию и развитие все того же революционного мифа, согласно которому Революция продолжает жить в Республике, реализующей на практике ее веру в возможность усовершенствования общества и индивида» [534, с. 167]. Теперь всяческий радикализм, отрицающий Республику, стал представляться не чем иным, как проявлением махрового консерватизма.
Такого рода модификацию революционного мифа пытались осуществить и Луи Филипп, и Наполеон III. Но им это не удалось. Теперь же все сработало, поскольку принципиальным образом изменились социально-экономические обстоятельства. И это опять-таки свидетельствует, что к последней четверти XIX столетия Франция оказалась страной модернизированной.
Завершенность процесса модернизации, правда, может быть поставлена под сомнение в связи с тем, что в конце столетия процесс либерализации внешнеэкономических связей,о значении которого так много говорилось выше, был повернут вспять. В обществе вновь стали доминировать протекционистские настроения. В 1892 г. был принят так называемый тариф Р. Ф. Мелэна (по имени Жюля Мелэна — одного из ведущих сторонников протекционизма). Старые фритредерские договоры оказались либо отменены, либо принципиальным образом пересмотрены. К идеям свободы торговли Франция вернулась

318
практически уже только после Второй мировой войны к начали вырисовываться контуры европейской интеграции(1).
Однако, думается, существует принципиальная разни между тем, как осуществлялся возврат к протекционизму одной стороны, во Франции, прошедшей к этому времен уже значительный путь в направлении модернизации, а другой стороны — в Германии, выступившей пионером протекционистского ренессанса, и в Австро-Венгрии, включая государства-наследники, образовавшихся после распада этой империи.
Прежде всего следует отметить, что европейские государства, первыми начавшие модернизировать свою экономику (Великобритания, Нидерланды), а также Бельгия, очень быстро развивавшаяся в XIX веке и сильно зависимая в силу своих малых размеров от внешней торговли, вообще не стали поворачивать к протекционизму в конце столетия. В этой же группе оказалась и Дания с ее высокоэффективным сельским хозяйством [76, с. 348-349]. У лидеров модернизации отход от принципов свободной торговли был недолгим. Он произошел лишь в самый трудный для экономического развития межвоенный период XX века, когда протекционистская часть Европы буквально «задавила» часть фритредерскую.
Франция заняла как бы промежуточное положение между этой группой стран и откровенными протекционистами (о них см. подробнее в соответствующих главах). Поначалу в
(1). Этот поворот был совершенно неожиданным для фритредеров. Например, М. Шевалье предсказывал, очевидно экстраполируя наметившуюся в 60-х гг. тенденцию быстрого распространения международных договоров о свободной торговле, что к концу столетия фритредерство победит во всемирном масштабе. Однако блестящий профессор, сумевший раньше других разглядеть многие контуры экономики будущего, с этим предсказанием полностью опростоволосился [243, с. 650], что, кстати, лишний раз показывает, насколько сложен процесс модернизации и насколько часто современная хозяйственная система приходит к нам обходными путями.

319
70-е гг несмотря на экономический кризис, вину за который значитёльная часть общества возлагала на фритредерскую политику, во Франции вообще удалось полностью удержать свободу торговли. Причем важно заметить, что status quo coхранился вопреки давлению, осуществлявшемуся новым правительством, поскольку гражданское общество смогло предложить альтернативное мнение.
«Партия свободной торговли,— отмечал М. Смит,— осталась на политической сцене после ухода Наполеона III и старалась сохранить систему» [512, с. 30]. Эта партия включала в себя большое число экономистов, а также бизнесменов, выигравших от свободной торговли, осознавших свои реальные интересы и желавших отстаивать их в свободной стране всеми дозволенными методами. В начале 70-х гг. эта «партия» развернула активную агитационную кампанию против попыток Тьера и группы его сторонников вернуть Францию к протекционизму.
По оценке М. Смита, в данную «партию» входили: судовладельцы; крупные международные торговцы; банкиры, которые кредитовали внешнеторговые операции; экспортеры, понимавшие, что снижение пошлин на их продукцию в зарубежных странах будет зависеть от того, насколько лояльно Франция обойдется с их собственными бизнесменами; собственники и менеджеры железных дорог, по которым происходила транспортировка экспортных грузов в направлении границ государства и морских портов; промышленники, занимавшиеся строительством такого рода железных дорог; наконец, практически все парижане как жители мегаполиса, в значительной степени живущего импортом продовольствия и разного рода других товаров, а также население иных крупных городов Франции — Лиона, Марселя, Нанта, Гавра, Бордо, чье благосостояние оказывалось в значительной зависимости от импорта или от морской торговли [512, с. 66-69,77-89].Уже в конце 70-х гг., как раз тогда, когда в Германии Отто
Бисмарк с легкостью осуществил поворот в сторону протекционизма, французские фритредеры дали в парламенте бой набиравшим силу сторонникам повышения импортных

320
тарифов. В тот момент протекционисты фактически пот пели поражение, поскольку схватка не закончилась ничем следовательно, сравнительно либеральные внешнеэкономические связи времен Второй империи продолжали сохраняться.
Фритредеры не ограничивались парламентскими баталиями, а развернули массированную агитацию по всей стране имевшую наибольший успех в крупных городах. 20 марта 1879 г. в Париже был проведен митинг, оказавший существенное воздействие на позицию правительства и парламента.
Протекционисты также прибегли к поддержке широких слоев населения. Не добившись успеха в крупных городах и не сумев подчинить своему влиянию ни парижскую прессу, ни академические круги, они сосредоточили свои усилия на развертывании пропаганды в провинции, где собирали многочисленные подписи рабочих, терявших свои места по причине сильной международной конкуренции. С рабочими объединились и фермеры, поскольку в эту эпоху началось проникновение в Европу дешевого продовольствия из Америки и Австралии, что подрывало рыночные позиции не слишком эффективного французского сельского хозяйства [512,с. 161-169].
В начале 80-х гг. чаша весов постепенно стала склоняться на сторону протекционистов, но успехи их были крайне незначительны. Промышленники вообще ничего не смогли получить от изменения законодательства. Фермеры имели некоторый успех, поскольку были повышены пошлины на продукцию животноводства. Однако фритредеры добились значительной компенсации за это небольшое поражение. В 1881-1882 гг. быль вновь легко подписаны торговые договоры с Италией, Нидерландами, Португалией, Швецией, Испанией. С несколько большим трудом удалось подписать договоры со Швейцарией Бельгией, но в целом можно сказать, что круг стран, с которыми Франция вела свободную торговлю, оставался в 80-е гг. достаточно широким [512, с. 180-191].
Однако к 90-м гг. ситуация стала принципиальным образом меняться. По мере того как восточные страны Европы

321
переходили к протекционизму, Франции все труднее было оставаться фритредерским государством. Шла смена поколений, принципиальные сторонники свободной торговли отходили в мир иной, а молодежь задавала вопрос: почему мы должны быть фритредерами, если наши соседи не предоставляют нам режим наибольшего благоприятствования?
В этих условиях даже сторонники свободной торговли постепенно склонялись к мысли о том, что глупо сохранять низкие таможенные пошлины, если тебе не отвечают взаимностью. Таким образом, демократия, которая служила залогом сохранения старой внешнеторговой политики на протяжении 70-х гг., теперь постепенно начинала работать на сторонников протекционизма.
На протяжении всех 80-х гг. протекционисты одерживали одну мелкую победу за другой, но в целом все же не становились еще хозяевами положения. Лишь с принятием тарифа Мелэна ситуация коренным образом изменилась. Но даже после этого, как полагает М. Смит, нельзя было говорить, что протекционизм одержал во Франции столь безоговорочную победу, как в некоторых других странах. Скорее, тариф Мелэна представлял собой определенный компромисс.
Импортные пошлины были повышены на продовольствие, текстиль, машины и оборудование. Однако пошлины на уголь, железо, сталь, шерсть и на некоторые другие товары были оставлены на прежнем уровне. Пошлины на прокат даже оказались несколько снижены. Таким образом, Франция отнюдь не вернулась к той ситуации, которая имела место до ооО г. Откат произошел, но в целом в стране установилась политика, промежуточная по отношению к той, которая была 60-80-x гг., и той, которая осуществлялась в первой половине XIX века [512, с. 200-210].
Итак, с нашей точки зрения, все же можно говорить о том, что процесс модернизации в основном завершился. Революция разбила путы административной системы, ввергнув при этом страну в ужасы финансового беспорядка. Наполеон I установил твердую власть, защитил собственность и дал стабильную валюту , но при этом ударился в крайности протекционизма и милитаризма. Реставрация дала успокоение и обеспечила

322

начало промышленного переворота. Июльская монархия привела к власти капитал, обеспечила завершение промышленнного переворота и начало стабильного роста. Наконец, при Наполеоне III экономика вступила в международную конкуренцию и обрела новые финансовые механизмы, что в совокупности позволило сделать успехи необратимыми. Преобразования завершились. Франция перестала быть страной с переходной экономикой. Но, впрочем, в этой бочке меда есть и ложка дегтя.
Казалось бы, Франция должна была выйти на второе после Англии место по уровню экономического развития, а может быть, с учетом своих весомых трудовых, природных и интеллектуальных ресурсов, даже обогнать ее. Но этого не произошло. Резкий рывок совершили Германия и США, оттеснив Францию назад. Более того, если сопоставить темпы экономического роста ведущих капиталистических стран за период с 1870 по 1950 г. (т.е. за период, когда большая часть Европы уже вступила в полосу бурных преобразований), то по динамизму своего развития Франция окажется на одном из последних мест [136, с. 38]. В чем же были причины этой относительной неудачи?(1)
(1). Надо отметить, что наиболее распространенная в литературе точка зрения, согласно которой Франция развивалась медленно, разделяется не всеми авторами. Например, О'Брайен и Кейдер рассуждают принципиально по-иному, полагая, что превосходство Англии над Францией существовало лишь в торговле, тогда как британская индустриализация просто обеспечивала английским семьям рост доходов, необходимый для того, чтобы компенсировать трудности, связанные с более высокой рождаемостью [145, с. 75]. Действительно, во Франции к концу XIX века рождаемость была одной из самых низких в мире, а потому по выпуску в расчете на душу населения Франция вроде бы даже не отставала от Англии.
Однако вряд ли подобная логика справедлива. Как раз то что Англия развивалась быстрее, определило в значительной степени ускоренный рост численности населения. Во Франции же своеобразная демографическая адаптация значительной части населения к нищете была вынужденной. У крестьянской семьи, которой приходилось кормиться с крохотного клочка земли, неизбежно должны были существовать опасения насчет возможности обеспечить едой большое количество детей. Демографический кризис рассматривался современниками как серьезная проблема для страны (особенно на фоне агрессивной милитаризирующейся Германии), а вовсе не как элемент национальной модели роста, основанной на слабой индустриализации в сочетании с низкой рождаемостью.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

Его роль в развитии прусской государственности являются значительно более характерной особенностью
В германии насчитывалось в общей сложности 1800 таможен
Многие венгры
Сильное давление с этой стороны на хозяйственную свободу германских предпринимателей было невозможно
политологии Травин Д. Европейская модернизация 7 франции