<<<     ΛΛΛ     >>>   

155
администрирование и максимально возможное ущемление свободы непосредственного производителя, была на самом деле эффективной. Но с чем связан тогда тот значительный — и переходящий порой в восхищение интерес — к экономической, социальной и политической жизни соседей, который наблюдался у французов предреволюционной поры?
Думается, подходить к решению данной проблемы можно с двух сторон.
Самый простой, но отнюдь не ошибочный подход состоит в том, чтобы просто игнорировать результаты данных исследований. Хорошо известно, насколько несовершенны даже сегодняшние сопоставления уровней экономического развития различных стран, особенно если в этих странах статистика не может учесть целый ряд процессов, просходящих в народном хозяйстве. Не учитывается, в частности, теневая экономика, составляющая порой треть или даже большую часть от производства, осуществляющегося легальным путем. Да и ошибок в самой организации учета тоже хватает.
С этой точки зрения попытки оценить темпы роста экономики в XVIII веке, когда вообще никакой серьезной статистики не существовало, причем сделать это с такой степенью точности, чтобы получить вывод о доминировании той или иной страны в сравнительно краткосрочном периоде, вряд ли могут представляться плодотворными. Понятно, насколько часто такого рода расчеты находят своих идеологических сторонников, поскольку определенным образом понятый патриотизм с радостью опирается на любые «доказательства» того, что «наша страна» всегда была лучше других. Но наука и идеология — это две разные вещи.
Однако если даже мы допустим, что взгляды О'Брайена и леидера более или менее верны, необходимо все же соответствующим образом их интерпретировать. Данные оценки противоречат практически всем оценкам современников, пытавшихся в той или иной форме сопоставлять уровень экономического развития Англии и Франции: и тех, которые пытались
проводить в научных трудах свои идеи о необходимости осуществления преобразований (о них шла речь выше), и тех, которые просто записывали свои впечатления от увиденного

156
(например, английского путешественника Артура Юнга, посетившего Францию буквально перед самой революцией).
Как такое может быть? Думается, подобное сочетание статистики и наблюдений вполне возможно. Мы знаем об этом по своему собственному недавнему прошлому. Советская статистика говорила о высоких темпах развития экономики, но при этом любые непредвзятые сопоставления очевидцев отдавали преимущество «медленно развивающимся» капиталистическим странам. Объяснялось это тем, что в условиях административного хозяйства значительный прирост показателей давали производство вооружений, добыча угля и металла, необходимых для укрепления обороноспособности страны, прокладывание новых дорог, по которым могли бы двигаться в нужном им направлении войска, и т.д. На бумаге страна была развитой, но на деле в ней влачили совершенно нищенское существование миллионы людей.
О'Брайен и Кейдер сами показали, что доходы англичан были существенно выше доходов французов, так как данные о производстве не учитывают услуги, оказываемые в непроизводственной сфере. Транспортировка грузов по всему миру на английских кораблях, банковские операции и даже доходы от зарубежных инвестиций при сравнении данных об узко понятом производстве оказываются неучтенными [456, с. 63]. Но ведь именно этим как раз и прирастало богатство Англии. Именно в этом было ее сравнительное преимущество. Не учитывать данный факт абсурдно точно так же, как абсурдно было сравнивать уровень развития СССР и США по выплавке металла и производству тракторов, не учитывая того, как удовлетворяются потребности (особенно потребности в услугах), сформированные второй половиной XX века.
Но еще важнее, на наш взгляд, принять во внимание другие факты. Наблюдения А. Юнга, характеризующие административное хозяйство Франции, удивительным образом корреспондируют с нашими собственными впечатлениями от советской экономики.
«Воистину здешние дороги суть колоссальные сооружения. Я проезжал через прорезанный насквозь холм, который представляет собой сплошную скалу... Великолепие сих до-

157
рог граничит с безумием. Громадные деньги тратятся на выравнивание даже небольших подъемов. Мостовая приподнята и выложена вдоль боков стенками, при переходе через канавы она поднимается на шесть, семь и восемь футов, а ширина ее нигде не меньше пятидесяти. Великолепен одноарочный мост. У нас в Англии не имеют даже представления о подобных дорогах. Движение, однако, не требует таковых излишеств — мощеная часть на треть заросла травой. Проехав 36 миль, я встретил один кабриолет, полдюжины повозок и несколько старух с ослами. Для чего же тогда все эти траты?..» А затем чуть ниже: «Повсюду женщины без чулок, а многие и без башмаков. Но они могут утешаться тем, что идут по великолепной мостовой» [249, с. 55-56].
Причем это впечатление от сочетания нищеты людей с роскошью никому не нужных построек не единично. «В своем путешествии по Лангедоку,— делает вывод практичный англичанин,— я видел невероятное количество великолепных мостов и множество превосходных дорог. Но сие доказывает лишь бессмысленность и тиранию правительства. Ибо мосты, стоившие 70-80 000 ливров, и широчайшие дороги соединяют города с такими гостиницами, как только что мною описанная. Они сооружаются не ради пользы населения, поскольку и четвертая часть расходов была бы для сего достаточна, а суть лишь предметы государственного великолепия» [249, с 64-65].
А вот и весьма характерная столичная зарисовка путешественника: «Снова въехал в Париж и видел все ту же картину — на здешних дорогах нет и десятой доли того движения, как в окрестностях Лондона» [249, с. 81].
Юнг описывает также гигантские мануфактуры, равных которым нет в мире. И это все звенья одной цепи. На данных мануфактурах производится много товара, представляющего собой предметы государственного потребления, а также являющегося следствием спроса, предъявляемого двором и узкой группой аристократии. Не случайно отток аристократии в эмиграцию в период революции моментально привел к страшному трансформационному кризису французской экономики, очень напоминающему российский трансформационный кризис

158
первой половины 90-х гг. XX века, имевший место в связи с резким сокращением государственного спроса.
Скорее всего огромная в сравнении с Англией того времени Франция, являвшаяся одним из ведущих европейских центров хозяйственной культуры еще в Средние века, могла посредством административной мобилизации всех ресурсов страны поддерживать некоторый экономический рост и, возможно, даже по формальным показателям обгонять северного соседа. Но тем не менее именно она нуждалась в модернизации своей экономики, что прекрасно понимали ведущие интеллектуалы.
Такой парадокс французского экономического роста имеет параллели и в других сферах общественной жизни, что, на наш взгляд, подтверждает справедливость представленных выше рассуждений. Очень часто внешне представляющаяся вполне благополучной жизнь на самом деле скрывает серьезный кризис, не отражаемый в показателях, моделях поведения, исполнении привычных ритуалов.
Возьмем для примера проблему религиозности французов XVIII столетия. Если судить лишь по формальным признакам, то можно сказать, что контрреформация добилась во Франции значительных успехов. Даже в Средние века не соблюдались столь строго нормы жизни и обряды, предписываемые католической церковью. А в XVIII столетии, как свидетельствовали церковно-инспекционные поездки, число тех, кто не исповедовался, составляло менее 1 % населения. Прихожанами исправно посещались воскресные службы. Они регулярно причащались. Словом, во всей стране царила «божья благодать».
Правда, возникал вопрос: каким же образом столь благолепная страна внезапно обратилась к революции, свергла монарха, изъяла имущество церкви и совершила множество грехов, которых настоящий католик не должен был бы совершать? Вопрос этот очень напоминает вопрос о том, почему страна с высокими темпами экономического роста так мечтала о модернизации своей экономики.
Изучение того, что происходило в реальной жизни, показывает, насколько церковь увлеклась созданием видимости

159
благополучия. Р. Шартье продемонстрировал, сколь существенно отличалась реальная религиозность французов от той, которая фигурировала «на бумаге».
Изучение ряда пунктов в завещаниях жителей Парижа и Прованса показало, что, формально следуя предписаниям церкви, они на деле вели себя совершенно иначе. «Прежде всего уменьшились суммы, которые завещатели отказывают на служение по ним заупокойных месс, затем всем становится безразлично, где их похоронят, и, наконец, люди перестают заказывать службы за сокращение и смягчение мук чистилища» [236, с. 109]. Процесс этот, естественно, отличался неравномерностью. В столице и крупных городах религиозность населения быстрее сходила на нет, нежели в провинции. Мужчины отличались большим свободомыслием, чем женщины. Представители третьего сословия скорее расставались с догмами, нежели консервативная элита. Но в целом можно сказать, что Франция все быстрее двигалась в направлении серьезного кризиса католицизма. И это прекрасно осознавали интеллектуалы.
Точно так же Франция двигалась и в сторону экономической модернизации. Кризис старой хозяйственной системы был достаточно глубок для того, чтобы наиболее продвинутые представители административной элиты страны осознали необходимость осуществления радикальной реформы.

ДА У ВАС ПОМЕШАТЕЛЬСТВО НА ПОЧВЕ ОБЩЕСТВЕННОГО БЛАГА

В 1774 г. систему регламентации хлебной торговли попытался разрушить назначенный генеральным контролером финансов Франции Анн Робер Жак Тюрго, барон де л'Ольн — крупный ученый-экономист и талантливый государственный Деятель. Наверное, именно он может считаться первым ре-Форматором либерального толка в мировой истории. Людвиг Эрхард, Лешек Бальцерович, Вацлав Клаус, Егор Гайдар и многие другие экономисты, сочетавшие науку и практику

160
реформирования, должны числиться его последователями. Более того, реформы Тюрго не только предшествовали всем другим либеральным реформам в мире, но и на два года опередили выход в свет знаменитого «Богатства народов» Адама Смита — теоретической основы либерального мировоззрения.
Тюрго вполне может быть отнесен к числу деятелей Просвещения, точнее к их экономическому крылу — так называемым физиократам (правда,
наиболее авторитетный исследователь истории всемирной экономической мысли Йозеср Шумпетер считал его отождествление с этой группой экономистов не вполне точным). Однако в отличие от большинства физиократов он не только писал статьи для энциклопедии Дидро и д'Аламбера, не только создавал научные трактаты (их он написал не так уж много), но в основном проявлял себя на административном поприще. Тюрго появился на свет в 1727 г. в знатной и обеспеченной, хотя не слишком богатой нормандской семье. Впрочем, как младший сын своего отца он не мог претендовать на фамильное достояние и должен был посвятить себя какой-либо службе. Поначалу предполагалось, что он по окончании Сорбонны станет священником. Тюрго действительно получил сан (духовное образование, как полагает Й. Шумпетер, сыграло огромную роль в его жизни, позволив в полной мере проявиться блестящим дарованиям) и некоторое время фигури-

161
ровал как аббат де Брюкур [242, с. 318]. Но постепенно юный аббат пересмотрел старые взгляды и решил избрать себе иное поприще.
В течение нескольких лет он работал в университете и выступал со своими первыми научными трудами, в которых чувствовалось влияние английского мыслителя Джона Локка. Однако Тюрго с самого начала был ориентирован в своих исследованиях не столько на философию, сколько на практические экономические вопросы. В частности, уже в 22 года он проанализировал знаменитый кредитный эксперимент Джона Ло и показал, к каким последствиям должен приводить выпуск большого количества бумажных денег(1). Тюрго пришел к выводу о том, что спасти бюджет при помощи денежной накачки невозможно, а потому надо иметь эффективно работающую экономику и эффективно работающую систему сбора налогов [134, с. 101].
Таким образом, уже в молодости Тюрго встал на позиции хозяйственного либерализма. Эти взгляды в дальнейшем под влиянием его практической деятельности будут только укрепляться.
(1). Кредитный эксперимент шотландца Джона Ло был поставлен во Франции в 1715-1720 гг. и представлял собой, по сути дела, первый пример широкомасштабной бумажно-денежной эмиссии, завершившейся полным крахом основанного для этой цели банка. Думается, что данная авантюра была осуществлена именно во Франции (хотя Ло предлагал свои услуги разным государствам) по причине особой восприимчивости французского менталитета, сформированного дирижизмом, к различным формам государственного регулирования. Французское общество ждало чуда от вмешательства экспериментатора в процесс денежного обращения, и оно его получило. Инфляция времен Великой французской революции, о которой пойдет речь ниже, стала своеобразным развитием идей Ло в еще более широких масштабах. «Созвучие» этих двух инфляции показывает, насколько неслучайными были подобные события именно в Данной стране. Подробнее об эксперименте Ло см. увлекательный рассказ А. Аникина [6, с. 93-110].

162
Идея невмешательства государства окажется распространена с кредитно-денежной сферы на сферу внутренней и внешней торговли. Общим принципом его деятельности станет триада «Порядок, Свобода, Прогресс», довольно сильно отличающаяся по содержанию от ставшей вскоре доминирующей во Франции триады «Свобода, Равенство, Братство» [134, с. 58].
В 50-х гг. живущий в Париже Тюрго познакомился с энциклопедистами и стал своим человеком в интеллектуальных салонах. Но еще большее значение для него имела дружба с Франсуа Кенэ — признанным основателем школы физиократов, а также знакомство с Жаком Венсаном де Гурнэ(1) — экономистом, чьи идеи о необходимости свободы хозяйственной деятельности стали для Тюрго предметом поклонения (в память рано скончавшегося де Гурнэ он даже написал специальную статью). Наконец, в 1762 г. Тюрго познакомился с Адамом Смитом, посетившим Францию.
Однако вся эта интеллектуальная атмосфера, которая, казалось бы, должна полностью захватывать такого человека, как Тюрго, окутывала его на самом деле лишь в свободное время. Уже в 1752 г. Тюрго переходит на административную работу, с которой в дальнейшем окажется связана вся его деятельность. Все, что он напишет, будет делаться, так сказать
(1). Й. Шумпетер объединяет Тюрго в одну группу именно с де Гурнэ, а не с Кенэ. Исследователь подчеркивает огромную роль, которую играл де Гурнэ в формировании общественного мнения относительно экономической политики, относительно смягчения мер государственного регулирования (физиократы, в отличие от него, больше занимались теорией). Именно ему приписывается знаменитое laissez-faire, laisser-passer, которое уже более двух столетий служит своеобразным лозунгом либерализма. Кстати, Гурнэ был среди тех французов, которые много путешествовали, серьезно изучали Англию и рекомендовали опыт этой страны для использования на родине [242, с. 316-317]. Именно де Гурнэ стал духовным отцом либеральных реформ, хотя сам до них не дожил, скончавшись в возрасте 47 лет.

163
«без отрыва от производства». Его взгляды сформируются не только под влиянием просветителей и физиократов, не только под влиянием де Гурнэ, но, в первую очередь, под влиянием анализа собственного управленческого опыта.
В 34 года Тюрго занял крупную должность интенданта, т.е. главного государственного чиновника, в провинции Лимузен и начал осуществлять свои первые преобразования. Любопытно, что поначалу он действовал полностью в рамках французской дирижистской традиции. Тюрго не имел возможности коренным образом изменить сложившиеся в стране подходы к администрированию, но пытался сделать жизнь в Лимузене более управляемой.
Интендант лично просвещал темные массы. Он отдал дань даже идее распространения картофеля среди местного населения и лично поглощал этот экзотический овощ за обедом [6, с. 150]. Но главный вопрос, которым приходилось заниматься интенданту,— это, естественно, сбор тальи. Тюрго полностью в духе просвещенного абсолютизма вел кропотливую работу по составлению земельного кадастра. Он собирал точные сведения о состоянии земледелия, дабы не мучить суровыми поборами налогоплательщика и определить, кто, как и сколько может реально платить в королевскую казну. Административный аппарат у либерала Тюрго начал работать как часы. Ежемесячно местные аббаты — единственные «представители Просвещения» в деревенской глуши центральной Франции, передавали в главный город провинции Ли-мож подробные сведения о доходах и убытках частных лиц, о том, кто и как пострадал от разного рода объективных обстоятельств. Все эти сведения обобщались интендантом и при необходимости уточнялись в ходе выборочных проверок [134, с. 63].
В еще большей степени приходилось Тюрго заниматься «Ручным управлением экономикой» в период очередного голода, обрушившегося на Францию в 1769-1770 гг. Рынок в хлебной торговле не работал, и интендант лично пытался обеспечить приток зерна в голодающую провинцию. Он орга-низовал негоциантов и израсходовал государственные средства на закупку хлеба в нескольких портовых городах. Затем

164
зерно из государственного фонда тщательно распределялось между голодающими. Одновременно для людей, не имеющих источника дохода, организовывались общественные работы на строительстве дорог и в благотворительных мастерских. Наконец, Тюрго лично пытался проконтролировать размер арендной платы, взимаемой землевладельцем с фермера, чтобы уберечь производителя от произвола собственника. Конечно, по-настоящему поддержать жизнь провинции с помощью такого рода мер было практически невозможно, в чем интендант постепенно и убедился.
Тюрго пришел в отчаяние. Он стонал под тяжестью взятого на себя бремени, жаловался генеральному контролеру финансов на непосильность работы, но тем не менее тянул воз и даже отказался от предложенного ему повышения — перевода интендантом в Лион, второй по величине город страны. Постепенно вызрело убеждение: наладить работу администрации можно лишь в том случае, когда в стране действуют более либеральные принципы хозяйствования. Интендант, не имеющий времени на науку, начал писать из Лиможа в Париж докладные записки, которые в конечном счете стали основным элементом его творческого наследия.
Прежде всего Тюрго обосновывал необходимость отмены ограничений, существующих в хлебной торговле. Он подготовил и переслал генеральному контролеру финансов проект эдикта о свободной торговле хлебом, который действительно в 1763 г. (когда, как отмечалось выше, имела место первая попытка либерализации рынка) был использован для подготовки высочайшего решения. Тюрго в своем труде предлагал разрешить торговлю в равной степени всем подданным, устранить взимаемые с торговцев поборы, допустить свободную транспортировку хлеба между отдельными провинциями государства, а также экспорт зерна за рубеж [202, с. 88—90].
Но этими предложениями Тюрго не ограничился. На основании анализа состояния дел в металлургической промышленности Лимузена интендант сформулировал положение об ошибочности протекционистской политики во внешней торговле и о необходимости свободы международных хозяйственных связей. Наконец, он разработал и записку о

165
том, что нельзя иметь нормальную кредитную систему, если государство преследует кредиторов, взимающих процент с заемщика.
Решение всех этих вопросов невозможно было организовать в отдельно взятом Лимузене. Тюрго постепенно убедился в том, что реформы необходимы всей Франции. Тем не менее интендант получил возможность осуществить в своей провинции некоторые экономические эксперименты. Так, в частности, он отменил натуральные повинности по перевозке казенных грузов и ремонту дорог, заменив их на специальный налог, при помощи которого формируется некий аналог нашего нынешнего российского дорожного фонда. Второй эксперимент — предоставление возможности подданным, подлежащим рекрутской повинности, нанимать вместо себя добровольцев для службы в армии [134, с. 79—80]. Как в том, так и в другом случае Тюрго высвободил время и силы эффективно работающих и обладающих денежными накоплениями крестьян для непосредственного производства, позволив им не отвлекаться на дорожные работу и армейскую службу.
При застойном режиме Людовика XV ни наука, ни публицистика, ни государственная деятельность не могли принести удовлетворения Тюрго. Только восшествие на престол молодого Людовика XVI и связанная с этим «перетряска» правительства предоставили интенданту из Лиможа внезапный шанс проявить себя как реформатора.
Быстрое выдвижение Тюрго произошло не столько благодаря его интенсивной административной и научной деятельности, сколько благодаря удачному стечению обстоятельств и внезапно открывшимся личным связям. Его школьный товарищ оказался близок к фавориту молодого короля, и Тюрго вызвали из Лимузена для того, чтобы назначить на должность... морского министра. Это был внешне нелепый, но весьма эффективный в условиях административной системы ход.
юрго вошел в состав высшей государственной администрации, получил личный доступ к королю и буквально сразу же оказался переведен на пост генерального контролера финан-
сов, к занятию которого он фактически готовился всю свою жизнь.

166
Назначение Тюрго не означало сознательного стремления короля к либерализации экономики. Людовик хотел изменить положение дел в стране, но озабочен он был скорее проблемами оперативного пополнения государственного бюджета. Король полагал, что Тюрго в соответствии с идеями, высказывавшимися физиократами, введет единый поземельный налог, распространяющийся и на привилегированные сословия, а это сможет пополнить государственную казну. Людовик готов был пойти на реформы, означающие большее фискальное равенство, и ущемить тем самым дворянство с духовенством. Тюрго прекрасно понимал, что перед Францией стоят экономические проблемы, далеко выходящие за рамки одной лишь фискальной сферы. Реформатор готовился действовать в крупных масштабах, но король хотя и был умен, да к тому же неплохо образован, вряд ли мог взглянуть на состояние дел в стране по-настоящему широко. Он отличался работоспособностью, но не внутренней энергией. В отличие, скажем, от своего зятя, австрийского императора Иосифа И, Людовик просто не был создан для того, чтобы реформировать огромное и весьма запущенное королевство.
Как отмечал биограф короля Д. Хардман, «Людовик любил физиократов, представлявших собой политическое и экономическое крыло Просвещения, не больше чем Просвещение в целом. Однако он решился сделать ставку на Тюрго (хотя и считал экономиста не более чем хорошим теоретиком), поскольку полагал, что его линия представляет собой линию реформаторского крыла королевской бюрократии, с которым он сам себя отождествлял» [374, с. 44]. Но королевская бюрократия, как мы видели, жила не теми идеями, которые были бы способны дать свободу экономике, а стремлениями все и вся поставить под свой контроль. Все ее возможные реформы не выходили за рамки некоторой модификации ди-рижистской системы.
Таким образом, думается, что Тюрго с самого начала оказался случайным элементом в королевской администрации, человеком, которого система должна была отторгнуть. Министр сам это понимал. При первой же встрече с королем он сказал несколько льстивые, но весьма знаменательные и по-

167
чти пророческие слова: «Я должен буду бороться с Вашей врожденной добротой, с Вашим врожденным великодушием и с людьми, которые особенно Вам дороги. Меня будет бояться и ненавидеть большая часть придворных и тех, которые пользуются милостями. Мне будут приписывать все отказы; меня будут называть жестоким, потому что я говорю Вашему Величеству, что нельзя обогащать тех, кого любишь, в ущерб благосостоянию народа. Народ, которому я желаю себя посвятить, так легко обмануть: может быть, я заслужу и его ненависть теми мерами, которыми хочу его избавить от притеснений. На меня будут клеветать, и, может быть, с таким правдоподобием, что я лишусь доверия Вашего Величества. Но я не боюсь потерять место, на которое никогда не рассчитывал» [134, с. 127].
Как бы ни был Тюрго скован своими опасениями относительно широкого противодействия, а также равнодушием короля к серьезным реформам, доставшийся ему пост генерального контролера давал все же со времен Кольбера огромную власть. Он был аналогом даже не министерского, а скорее — вице-премьерского. Вся экономика страны — финансы, торговля, общественные работы — попала в ведение Тюрго.
Хотя новому генеральному контролеру не было еще и 50 лет («мальчик в розовых штанишках» — по современной терминологии, введенной Александром Руцким), власть пришла к нему уже несколько поздно. Тюрго тяжело болел, с трудом ходил из-за подагры, и подобное печальное состояние здоровья, бесспорно, накладывало отпечаток на всю его деятельность, требовавшую — как никакая другая деятельность той эпохи — полного сосредоточения сил.
И тем не менее планы преобразований были поистине огромными. В арсенале нового генерального контролера имелся Целый комплекс реформ. Здесь были и отмена цехового строя, и ликвидация круговой поруки, существовавшей при взимании тальи, и создание некоего прообраза центрального банка, осуществляющего учет векселей наряду с кредитованием казны. Предлагал Тюрго и коренное изменение механизма управ-Ления провинциями, в соответствии с которым вместо назна-Ченных из центра интендантов (в неэффективности работы

168
которых он мог убедиться на собственном опыте) вводилась бы система ограниченного сословного самоуправления (кстати, до сих пор французские префекты департаментов назначаются центром).
Осуществлял Тюрго и чисто административные преобразования, не связанные напрямую с либерализацией экономики. Прежде всего ему удалось увеличить доходы бюджета и сократить расходы, сведя дефицит к минимуму. Кроме того, он непосредственно занялся дорожным хозяйством, поглощавшим втуне слишком много денег. Ширина строящихся новых дорог была уменьшена (мы помним, как отзывался А. Юнг об излишних роскошествах дорожного строительства), а самое главное — в период правления Тюрго все отдаленные концы королевства связало почтовое сообщение, осуществляемое с помощью дилижансов (знаменитые тюрготины).
Однако главным делом за время непродолжительного пребывания Тюрго на посту генерального контролера была, конечно, либерализация хлебной торговли.
Предшественник Тюрго — умный и прагматичный аббат Террэ, воспитанный в духе французского дирижизма, пытался решить проблемы административной системы посредством ее углубления. Он полагал, что высокие цены и диспропорции в снабжении хлебом можно устранить, если просчитать потребности каждого региона, оптимизировать на этой основе транспортные потоки, снизить таким образом издержки, одновременно увеличив размеры государственных хлебных закупок [215, с. 230-236]. Однако хозяйствование аббата привело к значительным убыткам казны. Красивая теория не сошлась с печальной финансовой практикой. Становилось ясно, что никаких денег не хватит на проведение столь глобальных торговых операций. Террэ был отставлен. Но думается, что даже если бы он смог довести свой эксперимент до конца, казнокрадство (устранить которое невозможно в столь глобальных этатистских системах, как та, которую создавал Террэ) сделало бы государственную хлебную торговлю неэффективной.
Тюрго энергично взялся за реформы совершенно иного толка. Королевским эдиктом от 13 сентября 1774 г. система

169
регламентации хлебной торговли отменялась. Цены на зерно становились свободными.
Реформатор понимал, что вначале хлеб должен подорожать, и потому предусмотрел меры социальной защиты населения, причем меры эти были выдержаны вполне в духе либеральных подходов XX века. Тюрго опирался на три важнейших принципа: поддерживать потребителя, а не производителя; поддерживать не всех, а лишь действительно нуждающихся; поддерживать путем создания рабочих мест, а не посредством бюджетных субсидий. Всем этим трем принципам удовлетворяла идея создания благотворительных мастерских, в которых по-настоящему бедные люди смогли бы заработать себе на хлеб, продаваемый по рыночной цене.
Спорным в конструкции Тюрго является только одно. Государственное предпринимательство всегда заведомо менее эффективно, чем предпринимательство частное. Либерал XX века предпочел бы, наверное, общественным работам снижение налогов, стимулирующее частный сектор создавать новые рабочие места. Однако Тюрго меньше всего был теоретиком. Он ориентировался на практику тогдашней жизни. В условиях скованной цеховыми ограничениями Франции XVIII столетия налоговый стимул, скорее всего, не сработал бы. Возможно, благотворительные мастерские были единственным реальным способом решения социальных проблем. (Правда, узнать, так ли это, мы уже не сможем.) Реформы Тюрго оказались остановлены внешними обстоятельствами.
Преобразования были начаты в неурожайный год, что обострило проблему дороговизны. Весной 1775 г. во Франции Разразилась так называемая «мучная война». Толпы людей громили рынки и хлебные лавки, порой разворовывая хлеб, а порой насильственно устанавливая на него «справедливые» Цены. Народная «таксация» стала любопытным явлением, свидетельствующим, насколько сильны были во Франции того времени идеи административного регулирования рынка.
Трудно сказать, мог ли генеральный контролер выжидать с Реформами. Возможно, через год или два молодой король же не был бы столь склонен к рискованным экономическим экспериментам. Тюрго использовал то, что через двести с

170
лишним лет Л. Бальцерович назвал «окном политических возможностей». Он рискнул сделать ставку на силу и, казалось бы, победил. «Мучная война» была жестоко подавлена войсками. Реформатор подготовил новые эдикты, в том числе и об отмене цеховой системы(1). Но обстановка в обществе была уже совершенно иной. Тюрго откровенно травили. «Пасквилянты изображали Тюрго то злым гением Франции, то беспомощным и непрактичным философом, то марионеткой в руках "секты экономистов"» [6, с. 158].
Надо сказать, что не только низы общества, но и верхи глубоко прониклись идеями дирижизма. Г. Афанасьев приводил целый ряд примеров того, как парламенты отдельных французских регионов, и прежде всего парижский, активно сопротивлялись отмене регламентации хлебной торговли еще до начала преобразований Тюрго. В частности, они самостоятельно налагали запреты на вывоз хлеба из региона примерно так же, как через два с лишним столетия после этого действовали ничего не знавшие о французском опыте российские губернаторы эпохи Ельцина [7, с. 146—148]. Реформа столкнулась с отторжением преобразований на ментальном уровне, сказывавшемся позднее даже в ходе революции, когда, казалось бы, все традиционные перегородки уже были разрушены.
Ф. Афтальон полагал, что Тюрго приобрел так много врагов даже не столько из-за того, что он уже сделал, сколько из-за того, что от него ожидали впоследствии [256, с. 22]. Скорее всего, силы, имеющие влияние при дворе, не готовы были соглашаться на изменение фискальной системы, которая отрезала бы часть их доходов в пользу казны. Поэтому очень многим удобно было воспользоваться сегодняшними трудностями, случившимися в ходе либерализации хлебной торговли,
(1). Считается, что Тюрго хотел качественным образом изменить не только экономику, но и всю общественную жизнь. Он стремился обеспечить религиозную терпимость, сформировать систему государственного просвещения и здравоохранения, создать систему местного самоуправления, уравнять в правах различные сословия.

171
для того чтобы не допустить крупных налоговых преобразований в дальнейшем.
На волне общественного отторжения реформ пришла к Тюрго высочайшая опала. Слабая власть шла на поводу у общественных настроений. Если в начале своего царствования Людовик говорил: «Только мы двое любим народ — я и Тюрго», то впоследствии, когда плодовитый на идеи генеральный контролер приносил ему очередной проект преобразований, монарх со скучающим видом замечал: «Опять мемуар?» В конечном счете король потерял интерес к деятельности Тюрго и в 1776 г. отправил его в отставку.
На данное решение самым непосредственным образом повлияли придворные интриги. Во-первых, «доброжелатели» показали королю подложные письма, в которых Тюрго якобы непочтительно отзывался о нем самом и Марии Антуанетте. Во-вторых, соответствующим образом интерпретировали наличие дефицита в бюджете, сверстанном Тюрго. На самом же деле этот дефицит возник из-за того, что генеральный контролер включил в расходы один старый долг, который необходимо было срочно погасить [134, с. 170]. Вскоре после ухода Тюрго огромный дефицит стал в бюджете нормой.
Почти все крупные реформы были аннулированы. Покидая свой пост, генеральный контролер заметил Людовику: «Я желаю, чтобы время меня не оправдало и чтобы Ваше царствование было спокойным» (цит. по: [134; 171]). Больной и измученный неудачами, Тюрго скончался в 1781 г. в возрасте 54 лет.
Как отмечает Е. Кожокин, «экономист и администратор в гораздо большей степени, чем политик, Тюрго мало занимался расчетами, какую оппозицию может вызвать та или иная предлагаемая им реформа, к тому же он слишком уповал на возможности убеждения. Ему казалось, что всех можно убедить и все можно объяснить. Лишь бы то, что ты доказывать, было разумным и истинным. В просветительских иллюзиях заключались сила и слабость Тюрго и многих других энциклопедистов» [87, с. 102-103].
Общество, несмотря на формально значительный интерес к идеям Просвещения, не готово было принять то, что

172
действительно было разумно и истинно. «Думаете, у вас любовь к общественному благу? — говорил после отставки Тюр-го его соратник Кретьен де Мальзерб.— Да у вас помешательство на этой почве, только безумный мог надеяться осуществить все, что вы задумали...» [87, с. 110]. Реформаторы, похоже, тоже оказывались в разряде тех «безумцев», которые, согласно концепции М. Фуко, находились за бортом «нормального» общества1.
Но чего же действительно хотела Франция? Ведь отвергая либеральные реформы, она в то же время была недовольна государственной властью, что вскоре и продемонстрировала революция. Конечно, во Франции того времени, как и в любом обществе, различные социальные группы имели различные интересы, но все же о некоторых доминирующих настроениях говорить вполне возможно. Изучить эти настроения можно, подвергнув анализу наказы избирателей депутатам Генеральных штатов 1789 г. (особенно тем, которые представляли третье сословие). Такая работа была в свое время проделана русскими историками.
1 После смерти Тюрго практически все стали его любить. Сегодня это одна из самых почитаемых фигур в истории мировой экономической политики и экономической мысли. Все авторы отмечают его высокие человеческие качества и крайне редко за что-либо критикуют. Тюрго даже попытались тесно связать в духовном плане с разразившейся через 18 лет после его смерти революцией: мол, на должность генерального контролера он был поставлен по воле народа. Однако, как заметил Й. Шумпетер, «точнее было бы сказать, что Тюрго был возведен на министерский пост королем, а свергнут народом (хотя эта правда также была бы неполной)... Фригийский колпак не подойдет Тюрго» [242, с. 320]. Реформатор ни в коей мере не отражал волю и взгляды народа. Он, напротив, как мог воевал с ним в прямом и в переносном смысле, пытаясь обеспечить преобразования, необходимость которых широкие массы совершенно не способны были в то время осознать.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

366 в чем новое польское правительство действительно повело себя по реформаторски
В венгрии концепций
История xix века
Идеолог чехословацких экономических реформ шик
Таким образом