<<<     ΛΛΛ     >>>   

47
ниях о выгоде того или иного образа жизни. Он готов помогать людям и ждет от них столь же рациональной постановки проблем. Однако крестьяне полностью принадлежат еще к традиционному обществу, в котором имеются уже готовые установки относительно того, как жить, о чем можно просить барина и что барин реально способен сделать для такого просителя.
В итоге крестьянин, с которым говорит князь Нехлюдов, оказывается неспособен ни отремонтировать свой дом из предлагаемого помещиком материала, ни переселиться в специально построенные избы на новое место, которое с его традиционной точки зрения является нежилым. Никакие рациональные соображения барина на него не действуют просто потому, что он с самого начала видит мир по-иному. «Не навоз хлеб родит, а Бог»,— заключает мужик, а потому остается абсолютно индифферентен ко всему, что князь предлагает ему делать для роста его же собственного благосостояния.
Точно так же и демократия может нормально функционировать только при рациональной реакции гражданина на происходящие в жизни страны изменения. Рационально мыслящий избиратель может, естественно, ошибаться, если он плохо подготовлен к тому, чтобы оценить деятельность ведущих политиков и партий. Но человек, мыслящий иррационально, в принципе не может жить в условиях демократии. Иррациональность мышления порождает политические клиентелы и приковывает человека к некоему патрону, испокон веков ему покровительствующему и пользующемуся в связи с этим безусловным правом на голос клиента.
Таким образом, рассмотрев пять основных критериев, отличающих модернизированное общество, мы более развернуто определили, что можно считать современностью(1). Но

(1) Естественно, предложенный нами здесь подход несколько условен. Определять характерные черты модернизированного общества можно по-разному. Так, например, Т. Пар-сонс в своем исследовании предпочитает акцентировать внимание на том, что в процессе модернизации общество проходит через три важнейшие революции. Две из них довольно хорошо известны — промышленная и демократическая, а третья (революция в сфере образования) добавляется к данной триаде (причем вполне справедливо) именно Т. Пар-сонсом [148, с. 102-131]. Если мы переосмыслим по-своему подход Т. Парсонса, то сможем заметить, что промышленная революция — это не что иное, как формирование рыночных институтов, делающих рост ВВП самовоспроизводящимся; демократическая революция — это формирование гражданской культуры и связанных с ней институтов современной демократии; революция в образовании — это формирование новой мобильной личности, действующей рационально и способной адаптироваться в условиях современного общества.

48
сформулировав наши представления о модернизации в развернутом виде, мы должны теперь сделать еще одну важную оговорку. Для характеристики процесса перехода общества к современному состоянию в той или иной степени используются помимо избранной нами категории и другие понятия. Необходимо определить, каким образом они соотносятся между собой, и в каком конкретно случае удобнее и правильнее говорить о модернизации, а в каком — нет.
Наиболее распространенным сегодня в нашем российском обществе понятием (применительно к процессу осуществляющихся в нем преобразований) является понятие «реформа». Его используют как в науке, так и в обиходе. В данной книге мы будем постоянно вести речь о тех или иных экономических реформах. В известном смысле это исследование вполне можно назвать исследованием реформ, тем более что мы обещали акцентировать внимание, по сути дела, лишь на проблеме становления рыночной экономики. И тем не менее думается все же, что, говоря о модернизации, а не просто о реформах, мы точнее определяем характер интересующих нас проблем. Во-первых, реформы могут быть разными(1)

(1) В общественном сознании со словом «реформы» в разные эпохи ассоциируются совершенно разные представления. «Заметьте,— писал А. Пшеворский на рубеже 80-90-х гг.,— что сам термин "реформы" за несколько последних лет стал синонимичным переходу от управляемой экономики к рыночной. Двадцать лет назад при упоминании этого термина появлялась мысль о распределении земли между крестьянами в Латинской Америке или о попытке поправить плановую систему в Восточной Европе. Сегодня этот термин означает власть рынков» [161, с. 246].

49
Например, налоговые реформы, проводившиеся многими правителями в древности и в Средние века, были важны для нормального функционирования государства, но при этом не имели никакого отношения к тому, что мы назвали модернизацией. Даже в новое время некоторые реформы, связанные с попыткой создания достаточной для функционирования государства фискальной базы, зачастую имели лишь косвенное отношение к модернизации. Скажем, реформы Марии Терезии в империи Габсбургов или формирование системы поступления доходов в казну созданной Бисмарком Германской империи не могут непосредственно интересовать нас в данной книге.
Более того, процесс реформирования общества не заканчивается даже тогда, когда оно становится в полном смысле этого слова модернизированным. Жизнь ставит новые проблемы, и преобразования продолжаются. Появляется необходимость осуществления очередных реформ. Реформаторским принято называть «новый курс» Франклина Рузвельта. Бесспорно, в 80-х гг. XX столетия лидеры ряда западных стран проводили экономические реформы (Рональд Рейган и Маргарет Тэтчер). Большие изменения имели место и в системе международных экономических отношений (реформы валютной системы в 1944 г. и в 70-х гг., а также формирование ЕЭС и позднее — зоны евро). Однако все эти и многие другие реформы осуществлялись уже в модернизированном обществе, а потому выходят за рамки нашего рассмотрения (1).
Кроме того, весьма субъективным является проведение различий между реформами и контрреформами. Последние предполагают осуществление серьезных изменений в жизни общества, но при этом скорее тормозят модернизацию, чем Двигают общество вперед. По-видимому, О. Бисмарк считал Реформой усиление протекционизма в Германии на рубеже
(1).Характерный пример возникновения трудностей с пониманием того, что же такое реформы,— обзор весьма разнонаправленных преобразований, сведенный в некое целое и объединенный в одной книге под названием «История мировой экономики. Хозяйственные реформы 1920-1990 гг.». В ней рассказывается понемногу обо всем, что происходило за обозначенный период времени (см. [71]).

50
70-80-х гг. XIX столетия, и с этой точки зрения действия его преемника генерала Л. Каприви являлись контрреформой. При этом созвучными идеям модернизации, на наш взгляд, были именно действия Л. Каприви. Говоря именно о модернизации, а не о реформах, мы, таким образом, можем устранить двусмысленность.
Во-вторых, реформа является неким одномоментным актом, дающим лишь импульс к развитию общества, тогда как осуществление модернизации предполагает, что общество не только начало определенное движение в заданном направлении, но и действительно изменилось.
Для того чтобы общество модернизировалось, должен быть осуществлен комплекс взаимосвязанных реформ, каждая из которых не может в полной мере дать эффект без других, ей сопутствующих. После того как проведены реформы, общество должно их воспринять, должно адаптироваться к происходящим изменениям. Должно осознать новые основы своей жизни не как катастрофу, разрушившую старый, привычный мир, а как единственно возможный ныне способ существования. Иначе говоря, реформа может быть проведена насильно, а через некоторое время после своего завершения — торпедирована к радости большей части общества. О завершении же модернизации мы можем говорить лишь тогда, когда возврат к старому становится объективно невозможен, поскольку общество этого старого не понимает и не желает.
Таким образом, исследуя в данной книге отдельные реформы, мы будем в первую очередь интересоваться все же не тем, как они проводились, а тем, как изменилась под их воздействием экономика и как эти изменения были восприняты обществом.
Еще одно понятие, представляющее для нас в данной связи интерес,- это «индустриализация». Его обычно используют в исторической, в том числе историко-экономической, литературе. Индустриализация самым непосредственным образом связана с модернизацией, но отнюдь не тождественна ей.
Как отмечал Дэвид Лэндес — автор одной из наиболее известных работ, исследовавших технологические перемены и промышленное развитие Западной Европы в XVIII-XX веках, «индустриализация находится в самом сердце другого, более

51
сложного процесса, часто называемого модернизацией. Это комбинация изменений — в способе производства и в управлении страной, в общественном и институциональном устройстве, в своде знаний и в общественных ценностях,— которая только и дает возможность обществу существовать в XX столетии» [417, с. 6]. Иначе говоря, если подходить к модернизации как к сложному процессу, затрагивающему все стороны жизни общества (в том числе и превращение его в общество промышленное), то окажется, что индустриализация — это лишь одна из нескольких ее составляющих.
Поскольку модернизироваться приходится аграрным по структуре своей экономики обществам, создание промышленности является обязательным следствием (наверное, точнее будет сказать: компонентом) модернизации. Нам не известны модернизировавшиеся, но оставшиеся при этом исключительно аграрными общества. Однако здесь следует принять во внимание два важных момента.
Во-первых, успешно модернизировавшиеся общества совсем не обязательно должны сразу выйти в промышленные лидеры. То, в какой степени будет развита промышленность некой страны и какие конкретно отрасли выйдут на передний план, в значительной степени зависит от места, занимаемого этой страной в системе международного разделения труда. Скажем, Дания, предоставляющая нам пример удачно (второе место в Европе по темпам экономического роста в 1870-1913 гг.) и, главное, мирно осуществленной модернизации, в период своего расцвета делала ставку на экспорт высококачественного продовольствия, благо совсем под боком находился емкий английский рынок. Похожим образом развивалась и Норвегия [76, с. 309, 312].
Во-вторых, общества, формально достигшие больших успехов в структурной перестройке своей экономики и создавшие ряд отраслей тяжелой индустрии, совсем не обязательно должны считаться модернизированными. Например, в СССР индустриализация была проведена с упором на априорно выбранные руководством страны цели (в частности, на милитаризацию) и учета потребностей разрушенного большевиками рынка. Почему результаты такой индустриализации оказались весьма

52
противоречивы. С одной стороны, многие предприятия стали весьма полезными для экономики, но с другой — именно в просчетах индустриализации кроются причины того колоссального трансформационного спада, через который пришлось пройти нашей стране в 90-х гг. XX века.
Таким образом, по уровню индустриализации мы можем лишь весьма косвенно судить об успехах модернизации. Так же как человек с сильно развитой мускулатурой далеко не всегда способен победить в схватке специально подготовленного к ней бойца — так же и рельеф «промышленной мускулатуры» не является признаком эффективной, модернизированной экономики.
Наконец, следует сказать еще и о таком, используемом преимущественно в экономической науке, понятии, как «экономическое развитие».
Как отмечал М. Тодаро — автор учебника по курсу «Экономическое развитие», данная дисциплина «в большей степени, чем традиционная неоклассическая экономика и даже политическая экономия, изучает экономические, культурные и политические условия, необходимые для осуществления быстрой структурной и институциональной трансформации различных обществ, с тем чтобы наиболее эффективными путями распространить результаты прогресса на возможно более широкие слои населения» [187, с. 23]. Данное определение, а также круг исследуемых автором проблем показывают, что, говоря о структурной и институциональной трансформации, Тодаро фактически говорит о модернизации общества, и в этом смысле понятие «экономическое развитие» очень близко к проблеме, которой посвящена данная книга.
Однако мы, тем не менее, предпочитаем его не использовать. Говоря о модернизации, мы акцентируем внимание на моменте перехода от традиционного общества к современному. Нас интересуют не столько возможности развития как такового, сколько то, как, почему и в какой последовательности одно качественное состояние уступает место другому. Совсем по-иному строится подход одного из ведущих американских специалистов по экономическому развитию — Ч. Киндлбергера, который в своей книге «Economic development» прежде всего подробным образом рассматривает влияние отдельных

53
факторов производства — земли, труда, капитала, технологий и предпринимательской активности, масштабов производства -- на экономический рост. Вслед за этим анализируются различные виды экономической деятельности государства- планирование, монетарная, социальная и внешнеэкономическая политика. И лишь попутно ставятся вопросы, связанные с переходом [399].
Традиционный подход к экономическому развитию основывается на достижение высоких темпов роста ВНП. Это, в частности, отмечает М. Тодаро: «В чисто экономическом понимании термин «развитие» означает способность экономики, долгое время находившейся в состоянии относительного статического равновесия, создавать импульсы и поддерживать годовые темпы роста валового национального продукта на уровне 5-7% в год и более» [187, с. 28]. Сам Тодаро, правда, расширяет взгляд на данную проблему, вводя в ее решение принципиально иные ценности — обеспечение элементарных условий существования, самоуважения и свободы. Исходя из этого корректируется и структура самой его книги, часть которой занимает изучение проблем бедности и ее преодоления. Но это, однако, не отрицает того факта, что он, как и Ч. Киндлбергер, анализирует проблематику, связанную с количественным ростом богатства общества.
Нас же эти моменты будет интересовать лишь постольку, поскольку они связаны с формированием новых институтов, новых структур, характерных для рыночной экономики, способной автоматически восстанавливать рост. Проблемы экономического развития существуют постоянно, хотя для бедных стран они стоят более остро. Проблема модернизации — это проблема определенного этапа исторического развития.

НАЧИНАЕТСЯ СОВРЕМЕННОСТЬ?

Для того чтобы выяснить возможности модернизации того или иного общества, скорость, с которой эта модернизация способна осуществляться, и преграды, стоящие на ее пути мы должны понять сами причины, вызывающие начало

54
процесса преобразований. Мы должны понять, почему вообще модернизация становится возможна и в какой форме она протекает.
В основе современных представлений о том, почему же общества в определенный момент времени начинают модернизироваться, лежат работы двух крупнейших социологов XX в.— немца Макса Вебера и американца Талкотта Парсонса.
В работах М. Вебера был сформулирован некий основополагающий подход к исследованию общественного развития. Этот подход можно охарактеризовать как гипотезу, нуждающуюся в доказательстве на конкретных исторических примерах, или (что, может быть, вернее) как аксиому, принимаемую без доказательств и используемую для того, чтобы на ее основе построить теорию модернизации, включающую целый ряд конкретных элементов. Суть этого подхода, как и всякой аксиомы, довольно проста.
М. Вебер исходит из представления о том, что любой процесс изменения, совершающийся в обществе, в конечном счете означает усиление рациональных начал. Иначе говоря, общество в начале своего развития функционирует иррационально, люди не стремятся поверять свои действия мышлением (именно таков подход к жизни, основанный на использовании магии). Однако по ходу общественного развития иррациональные начала во всех сферах человеческой жизни уступают место началам рациональным.
Модернизация является одним из этапов этого длительного процесса рационализации. Соответственно в свете теории М. Вебера каждое общество в определенный момент времени должно будет начать модернизироваться. Не существу-

55

ет никакого иного вектора развития Не существует направления, по которому общество могло бы развиваться, не модернизируясь. Все вышесказанное не означает, конечно, что модернизированное общество построено исключительно на рациональных началах. Рационализация человеческой жизни началась до модернизации и будет продолжаться в обществах, абсолютно отвечающих приведенным выше критериям принадлежности к современности. Речь идет лишь о том, что, двигаясь по пути рационализации, модернизацию миновать нельзя.
Т. Парсонс обобщил теоретические представления Вебера и сформулировал на их основе закон возрастающей рациональности. Он заключается в следующем. Как только начался процесс рационализации, у него сразу возникает некая имманентная основа, на которой и происходит дальнейшее развитие. Оно может совершаться ради достижения различных целей, идти в более или менее быстром темпе, прийти к каким-то результатам или вдруг остановиться в какой-то точке — но направление движения уже задано. Темпы и последовательность изменений определяются размером и силой препятствий, возникающих на пути [149, с. 188, 298,299].
Все вышесказанное относится, в частности, к модернизации. В обществах, где встречается меньше препятствий для нормального осуществления этого процесса, она идет быстрее. » естественно, при возникновении сильных препятствий ход одернизации замедляется, а иногда и вовсе прерывается. Возможен даже временный поворот назад, когда современникам кажется, что общество вообще свернуло с пути модернизации. Вследствие остановок и поворотов модернизация в одной стране часто выглядит совсем иначе, нежели в другой, принимает

56
формы, непривычные глазу тех, кто наблюдал этот процесс в прошлом на примерах иных обществ. Однако в конечном счете рано или поздно каждое общество проходит предназначенный ему путь.
Модернизацию, идущую в соответствии с подходом М. Ве-бера — Т. Парсонса, можно сравнить с рекой, которую перегораживают плотиной. Какое-то время вода будет накапливаться в старом русле, затем она заполнит вырытое для нее водохранилище. Длительность этого процесса будет зависеть от высоты плотины, глубины и ширины водохранилища, от того, насколько полноводна и быстра река, и даже от скорости испарения воды. Но рано или поздно вода тем или иным путем все же двинется дальше. Либо ее будут определенными порциями пропускать через плотину (скажем, для того чтобы она вращала турбину), либо отведут в новое, специально вырытое русло, чтобы оросить соседние поля, либо она просто прорвет все устроенные на ее пути заграждения и двинется дальше по старому руслу.
Рациональные начала долго накапливаются в обществе, не имея часто какого-либо конкретного выхода. Однако в определенный момент по какой-то причине (может быть, совершенно неочевидной) создаются предпосылки для того, чтобы весь накопленный обществом запас рациональности получил выход. Это можно сравнить с физическими понятиями потенциальной и кинетической энергии.
Если говорить о методологической основе представляемого нами на суд читателя исследования, о том, какими мы видим перспективы развития общества, то хотелось бы (если будет нам позволено использовать «в личных целях» авторитет классика) вслед за Т. Парсонсом повторить: «Представляется, что эта перспектива в основном не выходит за пределы ве-беровских взглядов как на общий характер социокультурной эволюции, так и на природу современного общества... Подписался бы Вебер под этими рассуждениями... мы, естественно, знать не может, но мы целиком согласны с Вебером в том, что развитие того, что он называл западным обществом, в современную эпоху обладает "универсальной" значимостью для

57
человеческой истории, а также с вытекающими из этого положения суждениями, что развитие это носит не произвольный, а определенным образом направленный характер» [148,с. 184].
Подход М. Вебера—Т. Парсонса, предполагающий объективную возможность осуществления кардинальных изменений в самых разных частях мира, в то же время далек от того, чтобы утверждать, будто современные общества способны появляться на свет стихийно, т.е. просто потому, что некая элита или некое сословие решили, грубо говоря, «осовремениться». Для того чтобы общество модернизировалось, должны иметься определенные предпосылки. Те предпосылки, которые под воздействием определенных факторов на определенном историческом рубеже вдруг начинают порождать развертывание совершенно нового процесса. Современное общество не возникает где угодно и когда угодно. Оно имеет «дату рождения» (естественно, несколько условную) и «конкретных родителей» (число которых, впрочем, может быть весьма велико).
Т. Парсонс нарисовал в общих чертах картину развертывания процесса модернизации. Он полагал, что мы можем достаточно точно и географически, и исторически определить пункт, из которого начинается это развертывание. «Современный тип обществ,— отмечал социолог,— возник в единственной эволюционной зоне — на Западе, который, по сути, представляет собой часть Европы, ставшую наследницей западной половины Римской империи к северу от Средиземного моря. Следовательно, общество западного христианского мира послужило отправной точкой, из которой "взяло начало" то, что мы называем "системой" современных обществ» [148, с. 11].
Конечно, между Римской империей, пусть даже охваченной распространением христианства, и системой современных обществ пролегает дистанция поистине огромного размера. Само по себе христианство не могло породить модернизацию. Но оно обладало способностью реформироваться, и вследствие целого ряда реформ, через которые ему суждено

58
было пройти, образовались реальные предпосылки для возникновения совершенно иных обществ, нежели те, которые отвечали идеям раннего христианства(1).
В качестве одной из первых и чрезвычайно важных реформ Т. Парсонс рассматривает труды христианских теологов III века н.э. (особенно александрийских отцов Оригена и Климента). Раннее нереформированное христианство поставило перед человеком целый ряд сложных интеллектуальных проблем, нуждавшихся в определенном решении. В зависимости от того, каким было бы это решение, взгляды общества могли подвергнуться большей или меньшей рационализации. Несколько упрощая стоящую перед христианским миром дилемму, можно сказать, что христиане способны были как отдалиться от проблем этого мира, обратившись полностью к трансцендентному, так и приблизиться к решению совершенно рациональных, жизненных задач.
Александрийские отцы, по оценке Т. Парсонса, «мобилизовали утонченные средства неоплатонической философии для решения этих сложных интеллектуальных проблем, тем самым создав прецедент сближения со светской культурой, каковое не было доступно другим религиозным движениям, в частности исламу» [148, с. 49].
Уже в этот момент западное общество стало приближаться к тому состоянию, в котором оказывается возможна модернизация. Еще больше оно приблизилось к нему благодаря тру-
(1) Из античности западное общество вынесло не только христианство. Различные авторы обращают внимание и на другие особенности древней культуры, стимулировавшие в конечном счете развитие Европы. Так, например, Е. Гайдар подчеркивает роль формирования частной собственности, а также то, что на этой основе в Средние века появилось «невсесильное европейское государство — источник формирующейся вне его, рядом с ним сложной, дифференцированной структуры гражданского общества» [32, с. 19, 22-23, 28]. Это, бесспорно, важный момент, хотя степень распространения увязываемого с развитием частной собственности свободного рынка в XVII—XVIII веках Е. Гайдар, скорее всего, преувеличивает.

59
дам Аврелия Августина. Епископ Гиппонский противопоставил град людской граду Божьему. С одной стороны, можно говорить о том, что данное противопоставление не слишком ориентирует христианина на совершение энергичных деяний в первом из этих градов. Однако, как справедливо подметил Т. Парсонс, первоначальное христианство полностью было отчуждено от посюстороннего мира, а потому концепция Августина фактически легитимизировала град людской [148, с. 51—52], т.е. создала некую платформу, основываясь на которой общество могло теперь двигаться дальше в направлении рационализации своей жизни. Теперь человек имел некую базу не только для того, чтобы умирать, но и для того, чтобы жить.
Дальнейшее движение христианской церкви в направлении сближения со светским миром (как изобразил его Т. Парсонс) можно набросать здесь лишь отдельными штрихами, чтобы не уходить в сторону от сути интересующих нас в данной книге проблем.
На долгом пути, пройденном западным христианством, важнейшими вехами стали деятельность папы Григория VII, сумевшего радикальным образом усилить религиозную дисциплину в церкви и благодаря этому поднять ее могущество в светском мире; постепенное сближение с миром монашеских орденов, все больше занимавшихся с течением времени решением тех или иных светских проблем, прежде всего образовательных и воспитательных (бенедиктинцы — клюнийцы — доминиканцы — францисканцы — иезуиты); секуляризация искусства в эпоху Ренессанса с его многочисленными чисто светскими сюжетами, с его культом семьи, нашедшем отражение во все более частом использовании образа Мадонны вместо образа страдающего Христа.
Тем не менее все эти важные изменения долгое время не меняли характера общества с точки зрения экономики. Наличие отдельных рыночных элементов не приводило к формированию рыночного хозяйства как системы, в которой автоматически возобновляется экономический рост после любого кризиса.
Как заметил К. Поланьи, «в целом мы вправе утверждать, что see известные нам экономические системы, вплоть до эпохи заката феодализма в Западной Европе, строились либо на одном из перечисленных принципов — взаимности, перераспределения или

60
домашнего хозяйства,— либо на определенном их сочетании... Вплоть до конца Средневековья рынок не играл важной роли в экономической системе — в ней преобладали иные институциональные модели» [155, с. 67].
Но в конечном счете все многочисленные и на первый взгляд не имеющие никакого отношения к процессу модернизации изменения христианского общества достигли определенного критического уровня, после прохождения которого начались качественные преобразования. В этой связи следует в первую очередь обратить внимание на эпоху Реформации. Реформация окончательно устранила (естественно, в одном лишь протестантском мире) противопоставление светского общества и монашеских орденов, а также предоставила индивиду возможность личного общения с Богом. Общения, не нуждающегося в посредничестве со стороны церкви. Этот принципиально новый характер общения человека с Богом породил уже не просто очередную модификацию христианства, но постепенный переход к модернизации как таковой.
Непосредственный толчок к модернизации того или иного общества может быть связан с воздействием как внутренних, так и внешних причин. С анализом определенных внутренних причин связано одно из важнейших, хотя в то же время и вызывающее наиболее ожесточенные научные споры, открытий Макса Вебера.
М. Вебер исследовал, каким образом происходила модернизация в Европе на заре нового времени. Он показал, в частности в работе «Протестантская этика и дух капитализма», что катализатором развития европейского капитализма, т.е. катализатором модернизации (само понятие «модернизация» у Вебера не используется), стало возникновение протестантизма и формирование на этой основе своеобразной трудовой этики, стимулирующей человека больше работать и добиваться в процессе работы конкретных, рационально определенных целей.
Европейское христианское общество, как отмечалось выше, было достаточно рационально устроено для того, чтобы породить капитализм. Столь же рационально был устроен и европейский город — то место, где в первую очередь зарождались принципиально новые отношения.

61
Как отмечал М. Вебер в книге «Город», «конституирова-ние города обусловливалось не политическим или военным интересом союза землевладельцев, а экономическими мотивами основателя, рассчитывавшего на получение пошлин, налогов и других торговых доходов. Город был для него прежде всего хозяйственным, а не военным предприятием... Интерес властителя города сводился только к денежным поступлениям. Если жителям города удавалось этот интерес удовлетворить, он обычно воздерживался от вмешательства в их дела...» В итоге бюргерство имело большую степень самостоятельности и могло сосредоточиться на экономике. Таким образом, заключает М. Вебер, «средневековый город в период господства цехов был значительно более, чем любой город античности в эпоху независимых полисов, образованием, ориентированным на доходы посредством рационального ведения хозяйства» [26, с. 424, 434].
Рациональность западного христианства вошла в соприкосновение с рациональностью городской жизни. Однако должен был еще возникнуть некий первоначальный толчок, который сделал бы достижение посюсторонних целей не просто возможным, но и этически оправданным. Протестантизм по-новому сформулировал представление о предназначении человека. Согласно этому представлению христианин в своей мирской жизни получает информацию о том, предопределен ли он Богом к тому, чтобы спастись, или же нет. М. Вебер отмечал, что в «качестве наилучшего средства для обретения внутренней уверенности в спасении рассматривается неутомимая деятельность в рамках своей профессии» [25, с. 149]. Таким образом, человек начинает интенсивно трудиться не ради дохода, а ради высшего спокойствия.
Концепция протестантской этики М. Вебера до сих пор вызывает дискуссии. Вопрос о том, имелись ли в других обществах имманентные причины для возникновения модернизации, еще более дискуссионен. В частности, один из авторов этих строк высказывал свои соображения о некоторых возможных имманентных причинах начала модернизационно-го процесса на Дальнем Востоке [191].

62
Однако наличие внутренних предпосылок для непосредственного старта модернизации общества совсем не обязательно. Рациональные начала, бесспорно, имманентны каждому обществу. Но катализатором перевода «потенциальной энергии» модернизации в «кинетическую» может стать и внешний фактор. На наш взгляд, в реальной жизни чаще всего именно он и срабатывает.
Основано это влияние внешнего фактора на сформулированных французским социологом Габриэлем де Тардом законах подражания. Тард ничего не писал непосредственно о модернизации, однако он обратил внимание на те механизмы, посредством которых в обществе распространяются всяческие нововведения. По его мнению, модернизацию можно считать, согласно Г. Тарду, именно подобным нововведением, поскольку социолог говорит о «всякого рода социальных явлениях: в языке, религии, политике, праве, промышленности, искусстве» [182, с. 2].
Любые изменения, происходящие в истории человечества, как следует из исследований Г. Тарда, являются следствием возникновения у людей определенных идей. Но идеи эти по преимуществу возникают в мозгу человека не самостоятельно, а являются следствием подражания [182, с. 3]. Свой труд, посвященный данной проблеме, Г. Тард так и назвал: «Законы подражания».
Нововведения просто заимствуются у тех, кто уже осуществил их раньше. Поэтому, как отмечал Г. Тард, «все, что есть в явлениях, представляемых человеческими обществами, социального, а не жизненного и физического, будет ли то сходство или различие, имеет своею причиной подражание» [182, с. 50].
Г. Тард не развил свою мысль подробно и не исследовал конкретные факты человеческой истории. Вряд ли мы вообще можем говорить о том, что проблема преобразования общества виделась им во всей ее полноте и сложности. В этом смысле труд Тарда несопоставим с исследованиями М. Вебера, действительно заложившими основы теории модернизации. Однако нельзя отрицать тот факт, что все же именно Г. Тард был первым в истории ученым, который, еще не осоз-

63
навая важности проблемы как таковой, дал правильный подход к ее решению.
Интенсивные преобразования, начавшиеся в одном обществе, приносят свои плоды и пробуждают интерес ко всему новому у соседей. Быстрый рост благосостояния, лучшая организация производства, более совершенная система управления государством вызывают желание позаимствовать нововведения. Начинается процесс, который можно по примеру известного французского интеллектуального движения XVIII века назвать просвещением. Вслед за просвещением, когда уже большая часть общества, а не только отдельные представители элиты, проникается идеями заимствования передовых нововведений, имеющихся у соседей, приходят и сами преобразования, которые, в зависимости от обстоятельств, могут осуществляться в форме реформ или революций.
Таким образом, появляется внешний толчок для осуществления модернизации, которая идет как бы вдогонку за модернизациями, имевшими свои собственные, внутренние источники. Большинство модернизаций в мировой истории были модернизациями догоняющими(1). Именно они будут интересовать нас в данной работе.
(1). Иногда приходится сталкиваться с упрощенным пониманием того, что же такое «догоняющая модернизация».
В это понятие вносится некий уничижительный смысл: мол, догонять — это значит всегда плестись в хвосте, а
нам бы хотелось «догнать и перегнать». На самом же деле, говоря о догоняющей модернизации, мы говорим лишь о механизмах, вызывающих важнейшие сдвиги в обществе, а отнюдь не о том, каков будет конечный результат. Догоняя соседа, общество заимствует институты, позволяющие обеспечить необходимые преобразования, а не такие «частности», как темпы роста, структура экономики, ха
рактер занятости и т.д. В силу ряда причин одни догоняющие модернизации позволяли догнать и перегнать сопер
ника, тогда как другие вынуждали все время плестись в хвосте. О том, как и почему образуются такого рода раз
личия, речь пойдет дальше.

64
Как правило, о догоняющих модернизациях принято говорить применительно к неевропейским обществам, пытающимся сегодня преодолеть свою отсталость, столь ярко проявляющуюся на фоне успехов Запада. Подобная традиция сформировалась, очевидно, потому, что, как отмечалось выше, теория модернизации является интеллектуальным продуктом XX столетия, а точнее, его второй половины. Иначе говоря, к тому моменту, когда стало принято говорить о модернизации, Европа (во всяком случае, Западная) была уже регионом модернизированным.
Однако если мы обратим внимание не на внешние моменты, а на суть процесса догоняющей модернизации, то увидим, что многие европейские государства при проведении необходимых преобразований также ориентировались на успехи, уже достигнутые соседями. Причем это был не просто некий праздный интерес, не просто любопытство, которое приводило к заимствованию отдельных новшеств. В самой основе целого ряда знаменитых европейских реформ лежало представление о том, что важнейшей задачей для государства и общества является преодоление отставания.
Мы полагаем, что те страны, о которых идет речь в данной книге, дают нам яркий пример именно догоняющей модернизации. Для Франции ориентиром выступали Англия и Голландия, , для Германии — Англия и Франция, для Австро-Венгрии — сначала Франция, а затем Германия. Для стран — наследников Австро-Венгрии в период реформ 90-х гг. XX века ориентиром стал Запад в целом, как некий противовес Советскому Союзу с его хозяйственной моделью, бывшей некоторое время образцом для подражания в Центральной и Восточной Европе. Даже в период расцвета советского господства (50-70-е гг.), когда страны Центральной и Восточной Европы практически не ориентировались на западные ценности, венгерские и польские реформы в значительной степени проходили под влиянием преобразований, осуществленных в Югославии и начатых (хотя позднее прерванных) в Чехословакии. Между странами, которые начали в свое время модернизацию, опираясь на внутренние побудительные стимулы (в частности, под воздействием формирования протестантской эти-

65
ки), и теми, которым пришлось их догонять после получения некоего внешнего толчка, существуют принципиальные различия, что в первую очередь и определило наш интерес именно к героям догоняющей модернизации. Дело здесь не только в размерах стран, как мы отметили в предисловии, хотя и в этом плане сопоставление Франции, Германии и Австро-Венгрии с Россией имеет очевидный интерес. Дело в том, что страны, анализируемые в данной книге, имели общие проблемы, определяемые характером развития, а не только характером территории.
Как отмечал Ш. Эйзенштадт, «исторически первый тип модернизации — тот, который имел место в Англии, США, Скандинавии — предполагал, что группы, больше других ориентированные на современные ценности, были в наибольшей степени активны в экономической и культурной областях, но значительно меньше — в политической сфере... Это сочетание факторов не повторилось в ходе модернизации стран Центральной и Восточной Европы, Латинской Америки, Азии и Африки. Там активность этих групп в первую очередь обычно проявлялась в политической сфере, а не в экономической; и индустриализация часто проходила там уже после появления новых политических символов, движений и после формирования системы политических требований» [336, с. 35].
Россия, бесспорно, тоже стоит перед проблемой успешного проведения догоняющей модернизации(1). Влияние Запада на те процессы преобразований, которые начались у нас еще до распада СССР, было огромным.
Для правящей элиты проблемой, определившей стремление к осуществлению перемен, бесспорно, стало усиление военной мощи США, оказавшееся на фоне падения нефтяных цен (и связанного с этим падения экспортных доходов СССР) серьезным вызовом нашему военно-промышленному комплексу.
Для узкой интеллектуальной элиты (прежде всего из научных кругов) примером, говорящим о необходимости преобразований, стали попытки осуществления хозяйственных реформ
(1).Сравнительно полный и весьма содержательный очерк российского догоняющего развития см. в [32] (особенно гл. II).

66
в странах Центральной и Восточной Европы, постепенно внедрявших все больше рыночных элементов в ту экономику советского типа, которую они сформировали у себя сразу после установления коммунистических режимов.
Для широких слоев населения (во всяком случае, в крупных городах) вызовом стало распространение западных стандартов потребления. В 70-х гг., после длительного периода бурного экономического роста, даже те европейские страны, которые сильно пострадали от минувшей войны, оказались, по меркам общества массового потребления, на голову выше Советского Союза. Западные стандарты проникали к нам через импорт потребительских товаров, оплаченный в 70-х гг. нефтедолларами; через западные кинофильмы, все чаще появлявшиеся на наших экранах; через модные журналы, передававшиеся из рук в руки «продвинутой публикой»; через редкие, но все же ставшие вполне реальными поездки рядовых граждан за рубеж.
Возможно, определенным признаком распространенности западных стандартов потребления стал невиданный успех сериала «Семнадцать мгновений весны», в котором главный герой жил в уютном загородном доме с камином, ездил на персональном автомобиле, носил элегантную одежду, посещал рестораны, работал в отдельном кабинете, играл в теннис и т.д. Обаяние Штирлица было связано не столько с выполнением им патриотической функции, и даже не столько с положительными чертами его личности, сколько с тем, что он был в 70-х гг. представителем того образа жизни, который становился привлекательным для миллионов.
Общество быстро созревало для модернизации. Однако позаимствовать модернизацию — это совсем не то же самое, что позаимствовать моду на костюм, форму автомобиля или архитектурный стиль. Процесс осуществляется более сложным путем, который Г. Тард проанализировать не сумел. Для него подражание представляло собой всего лишь род гипнотизма [182, с. 89], явления чрезвычайно модного в конце XIX века, когда он писал свою книгу. Однако сказать о некоем гипнотизме, воздействующем на общество,— значит фактически не сказать ничего.

 <<<     ΛΛΛ     >>>   

политологии Травин Д. Европейская модернизация 12 предприятий
политологии Травин Д. Европейская модернизация 4 хорватии
В германии был временем инфляции германия
Были оставлены франции отживающим свое общественным строем
политологии Травин Д. Европейская модернизация 12 германии